В полушаге от: Колыбельная смерти

В светлом кабинете стояло двое. — Значит, время пришло? — спросил один из мужчин. — Да, — кивнул второй. — Пора, наконец, сделать то, что должно было случиться. Второй грустно улыбнулся и закрыл глаза… Едва ли это было улыбкой, он больше не мог улыбаться, даже выдавить из себя вымученную усмешку, не было сил. — Та цыганка была права… я всех их потерял, сам подписал приговор… своей самонадеянностью. Все мертвы, а Гэбриэль, он меня ненавидит. Но так лучше, ему хотя бы не будет больно в очередной раз надевать чёрный. Лелуш замолчал. — Я черкнул пару строк про тебя для нового императора, не хочу, чтобы тебя казнили, Элайджа, ты не заслуживаешь такого. — Я… — Иначе тебя лишат титулов и убьют, назвав предателем, выдержишь такой позор? Могут тронуть и семью… А семья — это самое главное. — Я не думаю, что мать и отца тронут. Настало время расплаты, за всё нужно платить. — Им будет жутко больно, Элайджа, поверь мне. Тод долго молчал, но потом проговорил: — Когда-нибудь это должно произойти, так какая разница когда? Лелуш протянул конверт, тихо произнося: — Решай сам, но не обрекай родителей на страдания. Элайджа взял конверт и подошёл к зажжённому камину, покрутив конверт он произнёс: — Я дам им знать о себе. И с этими словами спасение Третьего рыцаря сгорело в огне. — Почему, Элайджа?.. — В том, что произошло, виноват и я. — Ты пытаешься напоследок меня рассмешить? Неудачно, — Лелуш посмотрел в окно. — Я всегда медлил, моё промедление стоило слишком многого… Но самая моя главная вина в том, что тогда, при нашей первой встрече я показал Вам то, как некоторые британцы Вас обожали, хотели войны и старого мира, но не все… Я навязал Вам свои желания, мысли и мечты. Иногда я думаю, а Вы бы всё-таки захотели сесть вновь на трон, если бы не увидели то обожание во мне, если бы я не поступил так жестоко?.. Ви Британия замер. — Впрочем, я, должно быть, преувеличил свою роль в этом… действии. — Отнюдь, — тихо сказал Лелуш. — Нужно было убить тебя, но я не смог, и вот теперь ты убьёшь меня, нет, не подумай, я хочу этого. И всё-таки, как причудливо тасуется колода, мой рыцарь, — он говорил всё это безжизненно. — Так странно, четырнадцать лет я ждал этого момента, а теперь словно пытаюсь в последние секунды насытиться жизнью, тем, что вокруг что-то есть. И всё же, — брюнет вздохнул, — я хочу умереть. У меня к тебе ещё одна просьба. — Всё что угодно, Ваше Величество. — Не смей рассказывать Гэбриэлю. Пусть ненавидит меня, так ему будет проще, и я должен быть наказан… наказан вечными ненавистью и презрением собственного сына, я не заслуживаю прощения. Я не справедливо умираю — должен был бы ещё помучиться, но я боюсь, что и Гэбриэля постигнет та же судьба, что и остальных. Не говори ему, Элайджа, я тебя умоляю, и… присмотри за ним, он ещё ребёнок. Он остался совсем один, хотя у него есть Анастасия, интересная девушка… Снова молчание в комнате. Он посмотрел в глаза Элайджи и спросил: — Ты ведь расскажешь? — Да. — Прошу тебя… — Вы достаточно мучились. — А если он меня простит? Ты хоть представляешь, что он будет чувствовать. — Да. Но он будет императором, он должен знать всё. — Всю свою жизнь, Элайджа, ты пытаешься как-то замолить мои грехи, не видя очевидного, ты оправдываешь меня каждый раз. — А Вы слишком любите себя мучить. — Я вижу, этот разговор зашёл в тупик, ну что ж, оттуда я тебя не остановлю, так что всё на твоей совести. — Так… после будет ещё жизнь?.. — нахмурился Тод. — Да, должна быть, если учитывать всё, что я видел. — Тогда я непременно найду Вас и вмешаюсь в Вашу судьбу, — улыбнулся Элайджа. — Когда-нибудь Вы встретите ЕЁ. Лелуш развернулся и тяжело вдохнул. «Плачет», — понял зеленоглазый. — Нет, я же опять испорчу её жизнь, да и я не верю, что встречу её, разве что… — А Вам не приходила мысль о том, что Вас с ней связала судьба, что бы ни случалось, Вы её находили… а она точно ждала Вас. Может быть, она ждёт и сейчас. Лелуш сжал крышку резного стола — и дерево треснуло. — Не надо. Не сели надежду. Я знаю, что будет: море боли, а затем новая жизнь, без остатка памяти. Она точно так же, как и я… мучилась там, — голос дрогнул. — Я не встречу её, её не будет, не будет Эмили Рузенкрейц, — он руками опёрся о стол. — Ну, мы ещё посмотрим, в конце концов, я буду жить вечно, может быть, пройдут века, но Вы обязаны её встретить, у Вас нет выбора. Я верю, что Вы с ней связаны. — Хватит об этом, — Лелуш вздрогнул и выпрямился, — пора, — он кивнул сам себе и развернулся к Элайдже лицом. Брюнет вытянул руку с пистолетом и направил того на ви Британию, закрыв глаза и глубоко вдохнув. — Я Вам никогда не говорил этого… Но сейчас скажу, скоро это всё равно будет неактуально. Я Вас люблю. — Я знаю, Элайджа, такие жертвы делают ради тех, кого любят. «Чёрная смерть» кивнул, в глазах появились слёзы, он произнёс: — Прощайте. — Прощай. Их глаза встретились в последний раз. У обоих они были слишком необычного цвета: холодный аметист и изумруд, что горел каким-то даже кислотным пламенем. У обоих в глазах было одно проклятие — гиас. Последний, прощальный взгляд, наполненный скорбью и благодарностью, и… И раздался выстрел. Элайджа схватил падающее тело с потухшими, абсолютно безжизненными аметистовыми глазами. «Словно стёкла, не более». Он закрыл глаза и прислонился к лбу мёртвого императора, струи крови текли из раны от пули. Губы зеленоглазого задрожали, как и рука, которой он поправил волосы тому, кто наконец обрёл покой. Он дрожащими руками закрыл глаза своего господина, а затем… Дрожь пропала. И воцарилось спокойствие. «Всё закончилось». Какой-то странный гул появился в ушах у Элайджи. «Как светло…» — он смотрел в окно, на какой-то холодный белый свет. Он словно впервые видел. Всё словно замерло. Он, кажется, мог разглядеть маленькие пылинки в воздухе. Рыцарь не заметил, как в комнату ворвались стражники. Он ничего не слышал, не чувствовал, как его оттащили от тела, он не видел коридоров дворца, не чувствовал холод подземелий. Ничего… Это состояние пропало только тогда, когда к нему в камеру зашёл кронпринц, нет, уже император. Вернее эта тишина и этот ослепляющий свет развеялись, кажется, после нескольких фраз Гэбриэля. — … Вы это сделали? — Что? — рыцарь оглянулся вокруг, словно не понимая, куда он попал и как. — Зачем?.. — прошептал ви Британия. Он молчал. И что ему ответить. — Мечты должны сбываться, какими бы они ни были… — пробормотал зеленоглазый. — Вы мечтали его убить? — голос блондина охрип. — Я мечтал сделать его счастливым, свободным, — он часто задышал, в глазах снова наворачивались слёзы, — я мечтал избавить его от этой боли, этого… проклятия, — выплюнул Тод. — Я не понимаю… — парень отступил. — Вы все разом посходили с ума? Элайджа долго молчал. — Мы сошли с ума ещё давно, просто Вы не видели этого. Вы хотите знать? Подумайте хорошо. Знания — лишние печали и боль. Ви Британия развернулся и уже почти вышел, но внезапно остановился, когда брюнет произнёс: — Правильно, зачем себя в лишний раз мучить? А вот он любил, похоже, это… Гэбриэль закрыл глаза, поморщился. — Что Вы можете мне рассказать, чтобы я понял? — Вы не поймёте, но узнаете. Элайджа к этому моменту успокоился. — Это связано с тем, как я запомню ЕГО? — Да. Глаза кронпринца блуждали по двери, губы дрожали в нерешимости что-то произнести, но всё же он выпрямился и создал видимость того спокойствия, что ему теперь надлежит иметь. — Попробуйте. — Я Вам ничего не обещаю. — Я бы не хотел запоминать его ТАКИМ. *** Гэбриэль зашёл в императорскую усыпальницу и подошёл… нет, не к гробу матери, брата, сестры, он подошёл к массивному гробу отца. Отца, не Кровавого императора, не, казалось, сошедшего с ума изверга. Это был гроб его отца, который так тепло обнимал его в детстве. Принц закрыл глаза, его дыхание было слишком громким в этой тишине, оно эхом расходилось по тёмному помещению и создавало какой-то гул. Было холодно, жутко холодно, и ничего не могло его согреть. Наверное, нужно было что-то сказать или же нет. Во всяком случае он не мог выдавить из себя и слова. Едва он дошёл до гроба на деревянных ногах, как повалился на пол, руками цепляясь за каменную крышку. Парень тяжело задышал, зрачки расширились и он закричал… Закричал от невероятной боли в сердце. Все умерли. Никого не осталось. «Лучше бы ты погиб вместо них!» — его собственный голос прозвучал в голове слишком чётко, эта фраза, обронённая им в порыве гнева и даже ненависти, направленной на отца… Кто же знал, что так и будет? Головой он прижался к камню, словно обнимая тот. «Он умер не только из-за своей прихоти, но и ради Вас…» А что чувствовал ОН? Чувствовал ли он то же отчаяние и безграничное одиночество, казались ли ему все эти сочувствующие взгляды такими ненавистными? И все эти улыбки… Да, Гэбриэль помнит, как пару часов назад он увидел улыбку за лице какого-то слуги, как захотелось придушить того. Над дворцом уже какой день подряд не развевается флаг — он спущен, одна смерть за другой… Флаг опущен в знак скорби, но едва ли хоть кто-то по-настоящему разделяет чувства нового императора. Как же хотелось вернуться в те года, которые были самыми красочными в его жизни, когда все были живы, когда мать нежно целовала его в лоб, а отец трепал по волосам. Но этого не будет. Никогда… Гэбриэль кричал от боли, что сжимала сердце всё сильнее, он словно хотел, чтобы все знали, как больно, чтобы все тоже прочувствовали это. «Я Вас помилую». «Не надо, я не хочу». «Предпочитаете такую позорную смерть?» «Мне будет всё равно… мёртвым всё равно». «Но ведь Вы не будете мёртвым». «Элайджа Тод, рыцарь-предатель, умрёт на казни». Все так хотят справедливости, не задумываясь, какую боль она может причинять. Все так хотят знать правду, не осознавая, что лучше жить во лжи… с улыбкой, а не с разбитыми мечтами и сердцами. Все так этого хотят. И никто не хочет простого спокойствия. Никто не хотел, кроме Лелуша. И теперь, словно в наследство, вместе с этим бременем по имени корона, передалось Гэбриэлю и это желание. «Мы делим его три проклятия на двоих». «Какое же третье?» «Самонадеянность». «И кто же его взял?» «Оба». Ему только восемнадцать, а он уже мечтает о смерти. Единственное, что не позволяет утопиться, порезать вены, накинуть петлю на шею или банально застрелиться — долг перед теми, чьим императором он теперь является. «Король умер, да здравствует король…» — Ваше Величество… — дворецкий зашёл в усыпальницу на крик. — Уходи, — ледяным тоном приказал Гэбриэль. Обращение резало не слух, но сердце, и без того израненное сердце, как злобное напоминание. — Но… — ВОН! — ви Британия резко повернулся и лицо его исказилось в том зверином оскале, какое приобретало лицо Кровавого императора в моменты гнева. Казалось, что вот он, живой Лелуш ви Британия: то же лицо, те же гневные глаза, словно вот-вот зажжётся какой-то огонь в глазах. Словно произошла подмена, словно Дьявол опять решил, что рано ему ещё на покой. И Гэбриэль осознал, что теперь он в полной мере понимает своего отца. «Все мы сходим с ума, по-разному разве что…» Слуга с животным страхом в глазах буквально выбежал из усыпальницы, а император снова рухнул на пол. Он ногтями стал скрести гроб, будто это поможет, будто разбудит. Бесполезно, всё бесполезно. Он правит миром, но не может вернуть самых дорогих людей, что толку от власти, когда она не может помочь исполнить желания? Император снова точно обнимал гроб, снова кричал. У него была, казалось, бесконечная агония. Везде холод, тьма, одиночества, никого… — Гэбриэль… Он не услышал тихие шаги Анастасия. Понял, что она здесь только тогда, когда она обняла его. — Всё будет хорошо, посмотри на меня, — она повернула его лицо к себе. — Я с тобой. Всё будет хорошо. И он поверил. Он верил ей, только ей. Он крепко сжал её в своих объятиях. — Я тебя никогда не отпущу, никто тебя не получит, слышишь, Настя? Никто… Он не потеряет свою любовь, своего последнего родного человека. Он сделает что угодно, сожжёт весь мир, пойдёт против всех, но не потеряет… Ни за что! Иначе он окончательно сойдёт с ума от горя… *** Ему попытались завязать глаза. — Нет, — запротестовал рыцарь. Люди на площади, которые только и ждали, когда же в тело рыцаря-предателя вонзятся десятки пуль, зашушукались. Гэбриэль сидел с надменным видом. Он знал, что Элайджа не умрёт, поэтому не беспокоился. Всё, что происходило было ужасно неправильно с одной стороны, и невероятно справедливо с другой. Бровь императора изогнулась, сейчас он как никогда напоминал Кровавого императора, тот же холод в глазах, даже какая-то безразличность… безразличность ко всему: к приговорённому, к окружающим, к судьбам, к миру. Да, он выше всех их, всего этого. Словно больше нет того принца, нет любящего брата. Он император. И только одному человеку дозволено увидеть другое лицо, в большей степени правдивое. — Почему? Гэбриэль спросил это скорее как обязанность, чем как настоящий интерес. — Я видел смерть тысячи раз, она улыбалась мне из толпы, примеряла моё лицо, я приходил в её облике. Я не боюсь её, а убивать меня вот так, с закрытыми глазами, словно скот, это было бы низко с Вашей стороны. Я ведь не отказал в подобном Его Величеству. Да, это было так. Он видел смерть в глазах: своих и чужих, он видел её в тенях, слышал её голос, который напевал колыбельную, в свисте ветра, когда он нёсся на своём вороном коне за очередным террористом, как же странно эта старая песня про смерть, скачущую по Фландарии, повторяла реальность… он смерть слышал в тишине, в той страшной, жуткой и одновременно успокаивающей, убаюкивающей тишине, что возникала после выстрела в девяносто девятого императора. Но её здесь не было. Смерти нет… для него её нет… Его нет для неё… «Забавная у тебе фамилия, да и имя…» — когда-то это ему сказала С.С. «Забавная у меня судьба… если не трагическая, то явно не весёлая. Интересно, а я когда-нибудь стану таким же, каким был ОН под конец или на начало? Буду умирать от отсутствия чувств и эмоций или же от их переизбытка?» Впервые в жизни ему не хотелось быть даже похожим на Лелуша. На секунду в глазах Гэбриэля вспыхнуло какое-то пламя, нет, не гиас, как у Лелуша, но оттого ещё более страшное. — Как пожелаете. Команда. Наведенные автоматы на прикованного к столбу вернейшего рыцаря. Как иронично. Гнетущая тишина, люди, замершие в ожидании. И он снова ничего не слышит, как тогда в кабинете. Очевидно, он просто не считает это всё таким уж и важным, это бутафория для людей, возможно, даже какой-то акт устрашения, хотя, скорее просто спектакль. Всё равно главные действующие лица и так знают всю правду. Кажется, Джеремия, который командовал казнью, что-то произнёс — губы его стали двигаться. Первый рыцарь смотрел на него как-то неопределённо, явно с интересом, но без сожаления или злобы. «Ну, да, он же знал. Интересно, а что же он сказал?» Со стороны выглядело так, словно Тод готовился к смерти или что-то осознал, задумался. «Стреляйте уже, как же тошно на всё это смотреть». Он ничего не чувствовал. Не было страха, который ощущает обычный человек при встрече лицом к лицу с костлявой, когда та холодным дыханием обжигает лицо, не было и радости, которую наверняка ощущал Лелуш, или торжества… Наверное это не правильно: разве такой момент не должен запомниться во всех красках? А он не видит этих красок, не слышит ничего, прислушиваясь к своим ощущениям, осознаёт, что ничего не чувствует… «Или ты уже стал ТАКИМ…» Глаза матери, полные слёз, и печальный, задумчивый взгляд отца. Ещё одна команда. Какое-то неестественно яркое синее небо, не может быть небо таким в это время года, ему положено быть серым, безжизненным. Но словно сама судьба хочет в последние мгновения посмеяться над ним, будто бы показывая, мол, смотри, вот она жизнь, которую ты отверг, только посмотри, сколько красок, что ты пропускаешь, только посмотри… Но ему не нужны краски. Ему нужен только сон… Он так устал… Звуки выстрелов, ощущение того, как металл врывается в его тело, будто бы пожирая. И боль. Нескончаемая боль того, кто окончил свою жизнь, но которому не суждено умереть.