В полушаге от: Колыбельная смерти

Они были в академии уже вторую неделю. — Почему Вы выбрали сочинение про античность? Разве не проще было написать про современный мир? — Сато посмотрел на первого принца, они были одни в кабинете. — Если бы мы шли по пути наименьшего сопротивления, то не стали бы тем, кем являемся. — Ваш отец когда-то сказал мне то же самое. Через страдания стремимся к совершенству… Одно не понимаю: зачем страдать? — Чтобы иные не страдали? — пожал плечами Гэбриэль. — История показывает, что своими страданиями мы причиняем окружающим больше боли, чем если бы мы не страдали. — Возможно, человек находит в страданиях нечто прекрасное? Когда мы счастливы, каждый день походит на другой, и мы страдаем от однообразия… Но в страданиях… разве они не тревожат душу, разве они не делают дни отличными? — Кто Вас подтолкнул к такому умозаключению? — Наблюдения. Сато понимающе кивнул. — История — наука о мёртвом, учитель, какая разница, о каком мёртвом, о каком промежутке писать, если всё одно и то же? Всё повторяется. — Вы несчастны от этого повторения? — Нет. Я проживаю это впервые, отчего мне страдать? Я лишь боюсь, что мне придётся в истории надеть на себя ещё одно лицо… я не хотел бы участвовать в ней с этих двух сторон. — Всё можно изменить, пока мы живы, — Сато посмотрел в его ледяные глаза цвета аметиста. — А что делать тем, кто не рождался? — Родиться, — ответил Бенджийро, разумеется, говоря не про то, как люди появляются на свет. Гэбриэль закивал: — Да, это разумно. Он говорил, что с Вами будет интересно поговорить… Вы не смотрите на историю с одной стороны. Скажите, Вам от этого не больно? — принц сощурился. — Я скажу больше: я мучаюсь от этого… я мучаюсь от своего знания. Я наблюдаю, как история, сделав вторую петлю, о которой мне, по крайней мере, известно, уже создаёт третью. И боюсь, что это не изменить. Вы не слышите эти песни? — Слышу. Как колыбельная… я слышу её в шепоте придворных, в танце теней от тусклого света, в шелесте ветра, в скрежете железа… я смотрю на эту зелень и снова слышу эту мелодию, под неё хочется закрыть глаза и не открывать больше никогда, такая спокойная… — он закрыл глаза и резко распахнул их. — Вы её тоже слышите? — Да. Я слышал её в этой бездне чёрных стёклышек и… в этой странной зелени. И когда они встретились, я слышал её так чётко, так громко. Тогда, когда убили Нанналли ви Британию… я слышал, как эта песня превратилась в хохот. *** — Здравствуй, Джеремия, — Лелуш отложил книгу в сторону и встал с белоснежного кресла. — Как полёт? — Добрый день. Всё прошло гладко, Ваше Величество. Однако, я так и не понял срочности. — Ты читал отчёт Винзенса? — ви Британия изогнул бровь. — Разумеется, но пока действий со стороны Миллера нет. — Предупреждён — значит вооружён, и я хочу, чтобы ты там был вместо Куруруги, пусть за последние девятнадцать лет у меня не было повода сомневаться в его верности, но я всё же помню, как он убил Кодзуки, не спросив меня… Тем более, ты умеешь усмирять террористов одним своим появлением в секторе. Твоё присутствие поспособствует ещё большему спокойствию в Японии, а значит, безопасности наследников. Террористы прекрасно помнят, как ты их загнал под землю, в катакомбы, как крыс, а потом… — Кровавый император расплылся в улыбке, — ловушка сработала. — Только понабежали новые. — Да, эти «Воины Поднебесной» доставляют определённые трудности, сначала Китай, потом — Пруссия, Британия, теперь Япония. Винзенсу приходится всё время держать ухо востро. Едва я переманиваю одного их лидера, о котором мне известно, появляется новый, ещё иногда и несколько. Вот гидра, — он подошёл к окну и поморщился. Первый рыцарь подошёл к императору, прикоснулся к его плечам. — Вы хотите, чтобы я убил Миллера или чтобы убил террористов? — спокойно спросил Готтвальд. — Я хочу чтобы ты убивал террористов и наблюдал за Грегори — тебя он убить не сможет, я видел, как пули от тебя отлетают. — Он и Элайджу убить не сможет, всё же у него потрясающий гиас… — вздохнул Готтвальд. Лелуш откинул голову и прикоснулся затылком к груди рыцаря. — По большей части твоя забота — террористы, Миллер — головная боль Элайджи, ну и моя. Я понимаю, что из здания правительства вряд ли возможно будет как-то контролировать эту собаку. Я всё хуже отхожу от этих видений в мире Си… — Что? — Готтвальд повернул императора к себе лицом, непозволительная дерзость, но только не для него. Настоящее беспокойство было в его взгляде, рыцарь переживал за своего господина, который, надо сказать, стал для него вполне себе членом семьи. — Когда я пытаюсь найти сознание, — начал объяснять Лелуш, — то проживаю воспоминания тысячей людей, их мысли, эмоции, всё, что они чувствовали, слышали, видели… с каждым разом мне труднее приходить в себя: сознание словно разрывает на части, то жар, то холод, ненависть, любовь, счастье, горе… и всё это одновременно. Мне уже становится трудно даже отделять их от себя. Он прислонился лбом к груди рыцаря, который приобнял его. Перед глазами императора замелькали недавние воспоминания, вернее это было ещё пару месяцев назад. Он помнил, как смог еле вырваться из сознаний миллиардов людей, которые твердили что-то своё, рухнул на колени в мире Си, закрыл уши, пытаясь перестать слышать этот непрекращающийся поток слов, голосов, которые говорили… что-то… он не мог попросту понять ничего, настолько сильна была какофония этих мыслей. Ошмётки его души горели — тысячи чувств, которые противоречили друг другу, смешались, вели непрерывную борьбу, пытаясь взять верх в сознании. И что самое страшное… он не мог понять, кто он такой… Миллиарды людей… но кто он? Вероятно, код всё же смог справиться с такой нагрузкой, и всё прекратилось. Он помнил, как очнулся от этого кошмара, лёжа на этой жёлтой плитке античной платформы, висящей в воздухе. И тогда он решил, что лучше больше не вторгаться в сознания без особой на то причины, да, он провёл там целые сутки, но всё же… Ему больше не хотелось испытывать подобного, особенно, когда рядом нет Джеремии, который может с помощью антигиаса разорвать узы между Лелушем и сознаниями людей. — Я же говорил Вам, эти игры до добра не доведут, — начал Готтвальд. Брюнет был готов и волком выть от этих нравоучений, и танцевать от радости — хоть что-то в его жизни не меняется: Джеремия как отчитывал его, так и продолжает. Лелуш отстранился. — Сузаку уже здесь, пусть поездит по миру, развеется, а то совсем в своей Японии засиделся, скоро заплесневеет, — император усмехнулся. — Ну уж извините, Ваше Величество, — послышался голос лучшего из рыцарей, который без предупреждения вторгся в кабинет самого могущественного человека в мире, — мы все тут плесневеем, в отличие от Вас. — Опять без стука заходит… — вздохнул Лелуш, — сколько не учи — всё бес толку… — Ты Миллера-то думаешь хоть как-то устранять? Ви Британия закатил глаза. — Если я ещё раз услышу от тебя его имя или фамилию, то… я даже не знаю, что с тобой сделаю, но явно что-то неприятное. — Ваше Величество, разрешите идти? — спросил Первый рыцарь. — Да. И пришлёшь мне отчёт по прибытию, что-то я слабо доверяю Сузаку, — Лелуш сощурился, а Куруруги возмутился. — Хорошо. До свиданья, — мужчина поклонился и вышел. — Не доверяет он мне, — фыркнул Сузаку, когда дверь закрылась. — Ну, Джеремия более категоричен и педантичен в вопросах, касающихся террористов. Наученный горьким опытом человек не позволит повториться этому опыту дважды. По крайней мере, если он умён, а Джеремия умён, ты же этого не отрицаешь? — А ещё жесток. — Ну куда ж без этого, если ты на службе у Кровавого императора? Да ведь и тебе кличку дали… Британский экзекутор… за что ж тебе её дали? Уже и не помню… — За вечные суды, которые я устраивал над террористами, — рыцарь усмехнулся. — Хорошее было время… — он поджал губы. — Каждый раз задумываюсь, что скоро тебя не будет, и вспоминаю те два года ада… Лелуш поджал губы и отвернулся, заложив руки за спину. Такую привычку ви Британия имел, когда принимал какие-то важные решения, и Сузаку это знал, а потому… — Лелуш? Что ты задумал? — рыцарь настороженно отнёсся к поведению императора. Напряжение, зависшее в воздухе, не просто можно было физически ощутить, оно обволакивало, как пелена, и сжимало в своих тисках. — Только не говори мне, что передумал… — вздохнул Куруруги. — Я передумал, — серьёзно ответил император. Сузаку вытянул лицо в изумлении, посмотрел в пол, причмокнул, сел в кресло, тяжело выдохнул и изрёк: — Мда… сдулся на финишной прямой. — Сузаку! — прошипел ви Британия. — Да я ж тебя не виню, — рыцарь облокотился о кресло и положил голову на руку, став размышлять. — У меня одни ругательства на уме. Брюнет хмыкнул. — Чего передумал? — Сузаку казался внешне совершенно спокойным, но Лелуш знал, что это либо состояние шока, либо рыцарь просто прячет бушующий вулкан эмоций. — А из-за чего я решил умереть? — Из-за любви. — Из-за неё и передумал. — Кто? — Тебе не понравится ответ, — Лелуш достал из шкафа виски и налил тот в два стакана, протянув один рыцарю. — Мне уже это не нравится. Куруруги взглянул на янтарную жидкость и отпил, потом ещё, ещё, шумно вдыхая воздух. — Ну? — Сузаку смотрел настороженно. — Нет, — Лелуш протянул ещё один стакан другу. — Господи, что ж ты там натворил? Лелуш, я начинаю реально бояться… — он тяжело вздохнул. — Ну говори уже, — Куруруги отставил стакан, — у меня нервов не хватит. Ух не нравится мне это… Ви Британия присел на подлокотник кресла, в котором сидел Сузаку, сложил руки в замок, слегка ссутулился, поджал губы, словно размышлял о чём-то, но наконец-то изрёк: — Юфимия… — Очень смешно. — Я серьёзно, — Лелуш посмотрел на рыцаря так, что тот понял, что император действительно серьёзно. Куруруги замотал головой, не желая принимать реальность, отвергая правду, шокировано смотря на друга. Сузаку потянулся за бутылкой и стаканом, покрутил стакан в руке, поставил его обратно на стол и отпил из горла бутылки. — Сузаку? Рыцарь не отвечал, смотря бездумно в пустоту, быстро пьянея. — Она твоя дочь, Лелуш, — прошептал Куруруги и снова отпил. Сузаку продолжал рыскать потерянным взглядом по комнате, пытаясь принять сказанное, но разум отчаянно продолжал сопротивляться. — Как это вышло?.. Лелуш подорвался. — Она так похожа на Эмили… Я сам себя обманываю, я её не люблю, — он вздохнул и опёрся о подоконник. — Ну, люблю конечно, она моя дочь… — Это тебе не помешало… — начал Куруруги. — Потому что я смотрю на неё и вижу Эмили! — заревел Лелуш. — Что я могу поделать? Она как сладкая иллюзия! Синева этих глаз была обманчиво прекрасной, она завлекала в паутину иллюзий, строила миражи, даря счастье, завлекая за собой в пропасть. И он шёл за ней. Шёл, как шёл бы любой человек, он ничем от них не отличается — такой же слабый, идёт на поводу у своих несбыточных мечт. — Ты не понимаешь, — пробормотал ви Британия. — Я смотрю в её глаза — и мне кажется, что вот она Эмили, моя Эми… — в глазах тирана застыли слёзы, которые так и не покатились по его щекам, а попросту исчезли. — Я четырнадцать лет не засыпаю, потому что видел только её, я счастлив, а потом… всё повторялось: выстрел, я ловлю её, кровь пачкает её костюм… — он судорожно вздохнул, — а потом её глаза становятся пустыми, и моей Эмили больше нет. Я просыпался от своего же крика… — император прислонился лбом к стене, поморщился и с размаха ударил по стене, по которой пошли небольшие трещины. — Это я виноват, если бы я убил эту Мизуки, то она бы не использовала гиас, не контролировала бы тело Сергея, а тот бы не убил Эми… Я убиваю всех, кого люблю, Сузаку, — он обернулся и посмотрел на рыцаря глазами, в которых гиас разлился подобно тому, как кровь разливается на белоснежном снеге. — Я так много раз мечтал о том, чтобы только увидеть её вновь, всё время! — он сел на пол. — А теперь… — ви Британия вздрогнул, — я вижу… и я схожу с ума… — Лелуш прошептал это. — Я схожу с ума, но мне так хорошо в этом безумии, что я готов окунаться в него ещё больше. «Безумие — это всегда смысл, разбитый вдребезги», — пронеслась в голове у Сузаку мысль, которую он однажды почерпнул из какой-то книги. — Я чувствую, как это безумие меня убивает, я начинаю думать о том, что никогда бы в жизни не сделал бы… Я хотел убить их, Сузаку, мою семью, всю мою семью, ты понимаешь?! — он взревел и схватил волосы. — Какой-то голос шепчет мне о власти, мой собственный… Сузаку, скажи, я похож на своего отца? Куруруги печально посмотрел на Лелуша и сжал губы. — Похож… я знаю… — прошептал император. — Может быть, Чарльз тоже стал таким не просто так? Ви Британия посмотрел на Сузаку и тихо произнёс: — Я проклинаю тот день, когда встретил её. Когда ты вместо того, чтобы сдать меня, пошёл следом. Когда она вместо того, чтобы проклинать меня, полюбила. Лучше бы был тот старый мир, лучше бы я ничего не чувствовал и не знал её. Куруруги встал и, слегка пошатываясь, подошёл к другу, присел и обнял того. Лелуш ткнулся лбом в плечо Сузаку. — Она — моё спасение, я чувствую себя счастливым, понимаешь? Впервые за последние четырнадцать лет я почувствовал себя в полной мере живым и счастливым. Не останавливай меня, пожалуйста… я так хочу быть живым, так хочу жить… Нулевой рыцарь вздохнул, ещё крепче приобнял Лелуша за плечи, провёл одной рукой по чёрным растрёпанным волосам. — Понимаю… — пробормотал Сузаку. Куруруги не знал, что говорить, о чём вообще думать. Он чувствовал душевную боль друга — и ему самому было плохо. — Оставь меня, Сузаку, — попросил ви Британия. Рыцарь знал, что Лелуш предпочитал переживать свою боль самостоятельно, не показывая слабость, даже злился, когда кто-то видел его подавленным, а потому он подчинился и вышел из кабинета в растерянных чувствах. Лелуш тяжёлым взглядом посмотрел на захлопнувшуюся дверь и усмехнулся, в глазах заплясали чёртики. — Разумеется, ты не пойдёшь против, Нулевой рыцарь, — Кровавый император расплылся в подлой улыбке. — Я тебе попросту не позволю. Всё будет так, как я хочу. *** — Сэр Тод, — обратился Сато к рыцарю Круга, — раз уж зашли, не расскажете чего-нибудь интересного? — он сощурился и улыбнулся. — Что ж, — Элайджа улыбнулся, — только из уважения к Вам… Но я не буду рассказывать, только отвечать на вопросы, в пределах разумного разумеется. — Вопросы, касающиеся государства Вы даже слушать не будете? — усмехнулся Леруа. «Храбрый мальчишка», — подумалось Элайдже. Сато вздохнул и вознёс глаза к небу, умоляя высшие силы о собственном терпении. — Разве я это сказал? Я отвечу на все вопросы, но ни один из вас не поймёт, когда я соврал, — лицо его резко стало холодной маской, на которую была натянута улыбка вежливости, а вот глаза не выдавали ничего. — Итак? Блондин поднял руку. — Арно Леруа, насколько я помню, — усмехнулся Тод. — Ну? — Вы же здесь учились? — Да. — И как Вам академия? — Тогда я не питал особой любви к этому месту. — А сейчас? — глаза француза заблестели. — Так уж повелось, что человек, имея одно, мечтает о совершенно других вещах, а когда он получает желаемое, то жалеет о потерянном, мечтая о том, что уже не вернуть. — А за Вами много бегало девушек? — похлопала глазами какая-то студентка. Сато ударил себя рукой по лбу, Миллер прыснул, на что Элайджа послал уничтожительный взгляд Четвёртому рыцарю и изогнул бровь. — Не только девушек, — ответил Элайджа, на что Грегори уже откровенно ржал, — не завидуй, Грегори. Мисс… — Элайджа изогнул бровь. — Кэтрин Вуд. — Интересно, встречал я уже даму с таким же именем… — Красивая? — девушка захлопала глазами. Элайджа оглядел её. — Я не смотрю на красоту тех, кого мне приказано устранить, — он сказал это ровно, смотря, как лицо девушки принимает испуганное выражение. — Рыцарь Круга не видит прекрасного, — он улыбнулся, в улыбке было какое-то упоение своей непонятной властью, — по крайней мере в том, что считаете прекрасным Вы. — А что находите прекрасным Вы? — Леруа усмехнулся. — Вы вряд ли это поймёте. — Ну я попробую. — Хорошо. Выйдете сюда, а Вы, — он посмотрел на Сато, — отойдите. — И как это поможет, — не понял Леруа, подходя к рыцарю. — Главное не бойтесь. — Чего? Тод выхватил клинок левой рукой и прислонил тот к горлу Арно, который дышать перестал. Третий рыцарь смотрел без каких-либо эмоций, была полная уверенность, что у него даже пульс не участился. Тод прижал клинок слегка сильнее к шее, из раны побежала кровь, студент вздрогнул, отводя взгляд. — Я же сказал, не бойтесь, я Вас не убью, мне запрещено. До определённых моментов, — Тод усмехнулся. — Скажите, Вам нравится блеск стали этого меча? Или, быть может, Вам по вкусу его острое лезвие, которое разрезает плоть? Нет? Тогда, возможно, Вас в восторг приводит вид, ощущение, запах, — он прошептал это, — свежей крови? Может быть, Вы восхищаетесь взрывами найтмеров, огнём, который был подобен тому, что объял города Вашей родины девятнадцать лет назад? Или крики людей Вам кажутся великолепнейшей симфонией? Леруа закрыл глаза, открыл те и чётко ответил: — Нет. Ничего из этого. — А тебя? — он посмотрел на Миллера. — Это было… очаровательно, — Грегори прикрыл глаза и улыбнулся, глубок вдыхая воздух. Тод убрал клинок от горла студента и достал платок, который подал Леруа. — Мы не люди, Арно, нас не понять, мы попросту не такие. В рыцари Круга не ищут людей, и это не тайна. — А кого туда ищут? — Арно поморщился, промакивая шею платком. — Неужели монстров или сумасшедших? Тод сощурился и усмехнулся. — Собак. — Собак?.. — Арно посмотрел на окровавленную белую ткань. — Нас тринадцать, — Тод посмотрел в окно, на пасмурное небо, — и каждый готов по приказу одного императора перегрызть любому глотку, но до тех пор, пока приказ не дан, мы сидим послушно на цепи, — он посмотрел на платок. — Вам нравится? — поморщился Арно, смотря на ткань. — Нет. Сейчас нет. Пойдёмте в медпункт. — Зачем? — Во-первых, кровь, как я вижу, не останавливается, во-вторых, я не могу гарантировать стерильность клинка, я им обычно убиваю, — Арно испуганно посмотрел на рыцаря, который так обыденно говорил о смерти, — а мёртвым плевать на заразу. Стальная хватка руки рыцаря причиняла сильный дискомфорт руке Арно, который уже буквально бежал следом за Элайджей, чей привычный темп ходьбы мог вполне сравниться с бегом. — В-третьих, как Вы объясните такой порез? — А Вы? — ляпнул парень. — Я давал Вам урок. — Хороший же из Вас учитель, гуманный… — пробормотал на французском Арно. Элайджа расхохотался. — Не думайте, что я Вас не понимаю, — произнёс он на языке парня. — Не надо думать, что я тебя не понимаю, — пробормотал он уже на английском, резко повернулся к парню и притянул к себе. — Будь на моём месте Миллер, ты бы уже был без головы за свой длинный язык, Арно, — он приблизился носом к ране и понюхал ту. — Вкусные духи, жаль, что запах крови портит… — рыцарь схватил парня за челюсть. — Советую держать свой язык за зубами, иначе это был не последний урок тебе, Арно, и не факт, что следующий тебе дам я, а не Миллер, и уж поверь, — он сощурился, — лучше я, — он отстранился и снова повёл парня по коридорам. — Вы гей? Тод расхохотался. — Нет. Скорее бисексуал. — Вас так веселит этот вопрос… — парень всё так же держал белый платок у шеи и морщился от боли. — Меня веселит то, как ты пытаешься ввести меня в замешательство, мальчик. И отвечаю на твой вопрос, который ты не озвучишь, ты меня не интересуешь. Леруа выдохнул. — Это было разочарование или облегчение? — усмехнулся рыцарь. — Вам говорили, что Вы скверный человек? — Меня это не особо заботит, я же уже сказал, рыцари не люди. — Неужто и любить не могут? — Чего это тебя так волнует? — Тод обернулся и посмотрел на морщащегося от боли француза. — Ну, а что мне ещё спрашивать? — Рыцари могут любить, но ничего хорошего из этого не выходит. — А кого любите Вы? Элайджа схватил парня за шею, ткань шершавых перчаток коснулась раны, из-за чего тот завыл от боли, Арно отвёл взгляд, когда лицо рыцаря оказалось слишком близко к его. — Посмотри мне в глаза, — приказал Тод и студент подчинился. — Смотри в них хорошенько, и теперь скажи, кого я люблю. В этих глазах был какой-то пожар, затем леденящий душу холод, непроглядная тьма и, наконец, смерть. Более ничего не было в душе этого рыцаря. — Никого. Элайджа хмыкнул и отодвинулся, отпустив шею. — Пойдём. «Сколько можно себя обманывать, Элайджа Тод?» *** — Итак, класс, позвольте представить… — начал Сато. — Элайджа Тод, — перебил учителя парень, которому было семнадцать лет. Чёрная одежда, бледная кожа, безучастный взгляд зелёных ярких глаз куда-то в пустоту свидетельствовали о том, что у него определённо какое-то личное горе. Он без интереса оглядел класс. — Ничего не интересует, никого не люблю, надеюсь, что после выпуска мы больше не увидимся. Друзья не требуются, — отдельно выделил Тод, смотря на шокированный класс. — Я займу место, — он не спросил, просто прокомментировал, что собирается сделать. Он занял последнюю парту. — Что ж, в таком случае, тема урока — Зеро. Сердце Тода сжалось на этом имени живой легенды, зубы непроизвольно заскрипели, а губы скривились. Он открыл учебник по истории на нужной странице. Ненавистно глядя на фотографию всеобщего героя, он задрожал. «Нашли, что вставить в учебник». Фотография со смерти императора Лелуша. Зеро во всей своей красе, стоит на окровавленной платформе, в руках клинок, на котором так же кровь… императора… Хоть нет тела Лелуша ви Британии. Он закрыл глаза, картина прошлого как никогда ярко предстала перед глазами. Белые одежды испачканы в алой крови, тонкая струя крови течёт изо рта императора, приоткрытые необычные, божественно красивые, аметистовые глаза, которые сейчас были пусты. И крик сестры императора — Нанналли. Крик был наполнен болью, но Тоду было больнее, он потерял свою душу… Торжествующие крики людей, восхваляющих Зеро. Сплошная радость вокруг, это проклятое яркое синее сентябрьское небо и потускневшее солнце. Он сбежал тогда от того места, пробираясь через толпы ликующих людей. Никто не понимал его, никто не знал, что он испытывает. Он задыхался в их радости, от их криков он сходил с ума. Его начало трясти. — Я выйду, — он подорвался с места и буквально вылетел из класса, не обращая внимания на шокированного классного руководителя. Элайджа опёрся о стену, ощущая виском холодный камень. «Давай, Элайджа, ты же обещал отцу и матери…» Что он конкретно обещал, чёрт его знает. Наверное, жить дальше, бороться, ему не было особо важно, что он там говорит им, ему просто надо было перетерпеть, так ему сказали. Но он терпит уже год, ничего не помогает. Солнце потускнело в тот день, и весь мир вместе с ним. Краски смылись. Осталось одно горе и отчаяние. Холод стен помог жгучим мыслям исчезнуть, успокоив душу парня. Он развернулся и пошёл в класс. И сколько ему терпеть вот так? Сколько будут длиться его мучения? Учитель истории ничего не сказал, когда он зашёл в класс, словно ничего не происходило. Он продолжал читать лекцию. И читал интересно, вот только Зеро Элайджа Тод ненавидел, а потому ему было тошно от каждого слова. Брюнет сел за парту и положил голову, смотря на серое небо, белый холодный свет спрятавшегося солнца освещал этот мир, который уже давно не играл для Тода красками. Он не слушал лекцию, смотря на эти, казалось, зависшие облака, которые нависли над миром и вот-вот рухнут. И он был бы рад, чтобы на мир обрушилась тяжесть этих серых туч, похожих на смог, который навис над Токио во время битвы при Дамокле. Он был бы рад, чтобы эти облака, напоминающие ему сейчас радостное для него прошлое, уничтожили настоящее, он был бы рад прыгнуть, отдавшись этой серости, этой тьме, что тогда и сейчас объяла город. Чтобы этот триумф тьмы принял его, раскрыв свои объятия. Чтобы вновь вкусить триумф всей Британии и триумф величайшего завоевателя, императора. Но всё тщетно. Элайджа не заметил, как лекция закончилась. — Эм… привет, — послышался чей-то женский голос. Он повернул голову и посмотрел на девушку-японку. — Я… — начала она, но её перебил Тод. — Я же сказал: мне не нужны друзья. — Но друзья ведь… Элайджа поднялся с места, и с высоты своего роста посмотрел на миниатюрную японку. Он наклонился к ней, словно издеваясь, глаза его сейчас зажглись тем страшным пламенем, которое появилось, когда прусский уже кайзер посетил его в камере, правда это посещение чуть не стало для того последним, а как жаль, что почти… И как его выпустили после этого? — Я же сказал тебе, одиннадцатая, мне не нужны друзья, особенно такие, — он говорил это презрительно. Вот оно! В гневе, ненависти он нашёл спасение от боли. Эти одиннадцатые с их символом сначала хорошо портили погоду для его Родины, а потом и вовсе убили Его Величество… Их разговор слышали все — класс молчал. Он знал, что на него смотрят и ученики, и учитель. К японке кто-то подошёл и отодвинул ту. Элайджа посмотрел: высокий, блондин, европейская внешность, зелёные глаза, в которых есть проблески карего. Выглядел тот по меньшей мере недовольно. «Русский», — сделал почему-то именно такой вывод Элайджа, хотя и не знал, откуда такое мнение. В общем-то, как потом оказалось, он не прогадал. Блондин схватил его за шиворот. — Извинись. И правда, грубоватый акцент. — Отпусти, — Тод наконец-то впервые за год почувствовал веселье. — Растянешь рубашку, ненавижу, когда кто-то портит мои вещи. — Да? А когда кто-то портит тебе лицо, любишь? — сощурился русский. — Так, упокойтесь! — крикнул учитель, но обоим было плевать. Элайджа рассмеялся. — Отбросы всегда защищают себе подобных, да? — он с вызовом смотрел на блондина. «Ну давай же! Давай!» И русский замахнулся, направив кулак в сторону его лица. Реакция Тода сработала как швейцарские часы. Удар в живот, перехват руки, захват за рубашку и бросок на стол. Элайджа был гораздо сильнее, чем казался по началу. «Да, не даром учился в военной академии». — Не думай, что сильнее меня. Между нами большая разница, русский. Тебя, может быть, учили драться. Меня же учили убивать. Он отошёл от русского и повернулся к японке. Тод улыбнулся. — Прошу прощения, — он склонил голову. — Мне просто было интересна реакция. Ложь. Конечно, это ложь. Ему просто хотелось кому-нибудь врезать. Гнев накрывал его с новой силой — и он не придумал ничего лучше. Элайджа не делил людей на британцев и нет, он считал это глупым. В той же Пруссии, где он прожил год после смерти императора Лелуша, люди были отнюдь не хуже британцев. В этой же Пруссии он научился наконец-то без акцента говорить на немецком, правда возникла другая проблема: он стал говорить с немецким акцентом на английском. Конечно, он со стороны выглядит, как полный отморозок, но и плевать. Он же британец, так их представляют во всём мире, так пусть и думают дальше. Тод поправлял воротник рубашки, когда услышал, как блондин поднимается и шипит что-то на своём языке, явно не стесняясь в выражениях. — Элайджа Тод, — он улыбнулся и протянул русскому руку. Во взгляде этого парня он прочитал столько нелицеприятного в свой адрес, что даже смешно было в какой-то степени. «Император был прав. Людьми слишком легко манипулировать. Пара правильно выбранных фраз — и человек делает то, что нужно тебе». — Что, мне и перед тобой извиняться? — чёрная бровь изогнулась, а губы скривились в усмешке. — Обойдёшься, — он убрал руку и снова посмотрел на японку. — Ещё раз прошу прощения. — Подожди, — русский поднялся с парты, — я с тобой ещё не закончил. — Я закончил, — бешенство этого блондина приводило Тода в какой-то щенячий восторг, он снова отвернулся. — Только то, что ты — британец, не делает тебя выше других и не позволяет раскидываться номерами. — Меня вечно не так понимают… — вздохнул Элайджа. — Хотя, согласен, моя вина, не стоило называть её одиннадцатой, хоть ещё два года назад это было нормой… японка лучше? — он нахмурился и посмотрел на парня. — Мне не важна национальность, кровь у всех красная. — Тогда в чём дело? — В вас, — он пожал плечами. — Просто вы другие и всё, и не важно: британец ты или нет. Так как тебя? — Сергей Соколовский. Твою мать, ему впервые за год стало легче, даже как-то легко на душе. Но он уже снова чувствовал, как подходит печаль. Слишком быстро прошла минута свободы от боли. — Ясно. Странно было видеть, как злость человека так быстро исчезла из его души, но Элайдже уже давно пора перестать удивляться проявлениям чувств. В конце концов, для того, что бы покорить его самого, было достаточно увидеть эти глаза, что были как холодный драгоценный камень — аметист. В тех глазах он увидел ЗАМЫСЕЛ. Что-то великое было в том взгляде, что-то великое смог он разглядеть за холодным почти сиреневым занавесом. Он словно познал в тот момент всю суть: происходящего и императора. Величие, сплошное величие и благородство были в том ужасе, о котором шептались, величие было в этом льде. Он помнит, как сидел на полу, словно пал ниц пред императором, но было в этом падении что-то правильное. Солнце в тот день светило как-то мягко, оно пробивалось через огромные окна дворца, этот невероятный золотой свет обволакивал силуэт Лелуша ви Британии, заставляя золотые нити и драгоценные камни в его наряде сверкать, переливаться. Как бог… Как же божественно, благородно он выглядел, когда улыбнулся, когда в глазах он увидел несвойственную императорам Британии человечность. Только он, Элайджа Тод, похоже, видел эту человечность в нём. Император протянул руку — и он потянулся в ответ, как за каким-то спасением. Ему было не по себе, что его ледяная рука прикасается к тёплой руке брюнета, должно быть тому было неприятно. А голос… голос был покруче, чем у сирен, что завлекают несчастных моряков к себе, в голосе был сам сатана. Голос плёл невидимую паутину, в которую жертва прыгала с разгону, попадая в ловушку, которая была так сладка. Как дьявол… В этом человеке, как и в любом другом была доля добра и зла… нет, в нём было добро и зло, бог и дьявол, порядок и хаос, всё было словно возведено до абсолюта. Как всё, как творец, как мир. Как же чудно две крайности переплетались, сливаясь в одно целое — Кровавого императора. И как он смог это разглядеть в эти краткие секунды? Он никому не говорил об этой встрече, было что-то личное в ней. И Элайджа Тод не знал, что то было, он поймёт и примет это лишь много лет спустя. Эта встреча была злобным роком для Лелуша и откровением для Тода. *** В светлом кабинете стояло двое. — Значит, время пришло? — спросил один из мужчин. — Да, — кивнул второй. — Пора, наконец, сделать то, что должно было случиться. Второй грустно улыбнулся и закрыл глаза… Они долго молчали. — Я не думал, что всё в итоге вот так закончится, Элайджа, — сказал Лелуш, смотря на Тода, один глаз рыцаря был алым, точно кровь, которая, как слёза, медленно стекала по его щеке, отныне проклятая сила высечена кровью и на его душе, она видна всем в его глазах, глаза — зеркало души, проклятой души. — Пока что ещё ничего не закончено. Может, есть ещё возможность изменить всё? — Нет. Ты прав, ещё ничего не кончено, но изменить мы ничего не в силах. Нам остаётся только ждать, когда империя получит достойного наследника, лучшего императора, чем я, — Лелуш улыбнулся. Элайджа поморщился и помотал головой. — Я не думаю, что будет кто-то лучше. Ви Британия хмыкнул. — Найдётся, либо будет таким же, чего бы я не пожелал никому… — он вздохнул. — Я дал тебе гиас, как им распоряжаться… — он пожал плечами, — думай сам, но когда придёт время, ты исполнишь условия контракта, исполнишь моё желание. — Каким бы оно не было? — горько усмехнулся Тод. — Я ведь тебе уже озвучил его. — Желания имеют свойство меняться. Ну, а если Вы передумаете? — Не передумаю, будь уверен. Глаза Тода заслезились, он шумно вдохнул и отвёл взгляд. — Ты не хочешь? — Да, я не хочу исполнять этот приказ, но это не значит, что не исполню. Я — Ваш верный слуга, любой приказ, Вы же знаете, — Четвёртый рыцарь помотал головой, пытаясь сбить зависшую в разуме картину окровавленного тела. — Знаю, поэтому я прошу именно тебя. Исполни моё желание, когда придёт время, Элайджа Тод, мой Четвёртый рыцарь. Тод стал на колено и преклонил голову перед императором и чётко произнёс: — Да, Ваше Величество. *** — Зеро был чем-то временным, вполне заменимым, Вы же это и сами знаете… — вздохнул учитель истории, смотря на Гэбриэля, они снова наедине. — Идеи легко исказить, историю переиначить, в итоге… героями становятся злодеи и подлецы, — он улыбнулся. — Мой отец — злодей? — усмехнулся принц. — Нет, до этого абсолюта ему ещё далеко. Но и Зеро не был героем… Блондин сощурился и устремил свой пристальный взгляд на лицо преподавателя. Он спрыгнул с парты и стал медленно подходить к Сато, который подперев щёку рукой, скучающе смотрел на принца. — Не был героем? Разве он не боролся за справедливость, за освобождение Японии, не выступал против угнетения слабых? — Вы защищаете обманщика? Кровавый император куда более честен в своих намерениях, — Бенджийро откинулся на спинку стула, сложил кисти в замок и пожал плечами, отзеркалив взгляд Гэбриэля, смотря испытывающе, заставляя похолодеть всё внутри принца. — Ну и где же он обманщик? — Вы прекрасно знаете, где, Ваше Высочество, — он сделал акцент на титуле. — И кто Вам сказал? — ви Британия посмотрел в окно, выдохнув. — Он же и сказал. — Это не то, о чём любят говорить в моей семье… особенно отец. Он говорит, что Зеро был идиотом и слабаком. — Зеро был человеком, а не символом, как сейчас, — эти слова Сато показались каким-то громом, словно точка. — Не стоит смотреть на меня так, Гэбриэль, Вы прекрасно знаете цену власти. Принц поморщился и отвернулся, в глазах появились слёзы. Неужели и вправду нет человека? Он зря пытается найти оправдание своему отцу? — Зеро совершал чудеса не для людей, а из личных целей, — японец говорил ровно, уверенно, — заставляя остальных подчиняться ему, и плевать каким способом: хорошая реклама или пропаганда, насильственный способ или игры с человеческими разумами… — он замолчал, отводя взгляд и сжав губы, словно сказал что-то лишнее. Блондин устремил свои глаза, такие же, как и у Лелуша, на Сато и сощурился. «Игры с человеческими разумами? Нет, если он отделил это от рекламы, пропаганды, насилия, то… -взгляд принца блуждал по комнате. — Если он знает, кто такой Зеро, то он мог узнать от отца ещё что-то… например, гиас… Игры с разумами, отец… император не просто знает про гиас, у него он есть, — Гэбриэль не знал о таком обстоятельстве, он считал, что только у Элайджи имеется таковой. — Если это скрывалось от нас так же, как и правда о смерти матери, то это может быть связанным. Да ведь этот человек — просто кладезь знаний… Нужно Миллеру сказать, пусть залезет к нему в голову».