forever & ever more

It gets me when you whisper it, "I want you to be happy" — Пусть именинник скажет слово, — командует Джош, пока Оли разливает алкоголь по бокалам. Дэн встаёт, поправляет пуговицу на своём ребристом поло, берет в руки бокал с пивом, и, подождав, пока все умолкнут и начнут на него смотреть, как сотрудники на босса во время совещания, начинает благодарить всех собравшихся. Ему очень приятно, что ему организовали такой чудесный день рождения, поздравляет ещё раз с прошедшим Мэтта, а затем разворачивается к Франчески и отдельно благодарит его: они провели бок о бок одиннадцать лет, а Дэна все ещё никто не убил за его скверный характер. Джош разводит плечами и по-дурацки отшучивается, но Дэн уверяет его, что это действительно важно. Все чокаются, и перед тем, как сесть, ударник вспоминает самое главное: — Оли, спасибо за то, что не сказала ни слова насчёт того, что я праздную свой день рождения у тебя дома. — Все нормально, заяц, не бери в голову. — Она — чудо, — шепчет Дэн Джошу, заставляя Оли довольно растянуться в улыбке, мол, она нисколько этим не смущена. — Тебе следовало бы чаще благодарить её за то, что она для тебя делает. Оли опережает Джоша и шутит по доброму, почти не ехидно, Джош подхватывает её слова и целует в щеку. Никто не замечает подвоха. Дэн и Джош начинают вспоминать прошлый день рождения последнего, и когда Оли кладёт ему голову на плечо, мужчина инстинктивно обнимает её талию и прижимает к себе ещё крепче. Она прикрывает глаза на минуту, и, кажется, начинает чувствовать себя в безопасности, так же как и раньше. Но потом она идёт на кухню за ещё одной бутылкой, где направляющаяся ей навстречу Джейн восторженно шепчет на ушко: — Вы выглядите, как единое целое. «Спасибо, я знаю». Джош то целует её в щеку, то в ухо что-то шепчет, но при этом пьёт залпом и уже даже не смотрит, что именно пьёт, только зубы настолько сильно сжимает, что стакан скоро треснет. Оли обещает себе, что не подаст виду. Оли клянётся себе, что не заплачет, когда поднимется в спальню. Дальше все разъезжаются, кроме Дэна и Джейн, потому что завтра понедельник и всем нужно выспаться. Оли в том числе. В половину двенадцатого Джош говорит, что сам все уберёт и ей нужно пойти спать, и Оли поднимается по этой тяжелой лестнице с мыслью о том, что они все равно напьются и будут орать до трёх ночи. Здесь, на тёплом полу в огромной ванной комнате, облокотившись на недавно поставленное джакузи, она сидит уже час. Её ноги вытянуты, и она рассматривает свои носки, думает о том, что нужно размять ноющую шею и спину, но не может двинуться. Ей стоит поблагодарить Джоша за то, что шумоизоляция в их доме что надо, и обычно она практически ничего не слышит, но сейчас столь ненавистный ей голос, распевающий хиты Дрейка, раздаётся эхом даже здесь. Ей хочется разбить зеркало каждый раз, когда она видит в нем себя. Оли в нем — потерянная и жалкая, и ей приходится прикусывать язык, чтобы не зареветь — Джош и так учит её, что нужно уметь сдерживать эмоции, нужно учиться не плакать при ком-то. Плакать надо всегда наедине. Надо переодеться и действительно пойти спать. Он так много тратится на её шмотки. Естественно, всё это ей идёт, и в её гардеробной нет ни одного свободного места, потому что все завалено подарками, обувными коробками, фирменными пакетами, бархатными коробочками из ювелирного. Ей нравится красиво одеваться, но в первую очередь она делает это для себя. Но будет лучше, дальновиднее, если Джош продолжит думать об обратном. Оли решает отвлечься от телефона и включает телевизор фоном. Она листает каналы и натыкается на MTV Rocks — четыре мотоциклиста дрейфуют по трассе*, и ей все также непривычно спустя год видеть его клипы по телевизору. Оли фоткает плазму, отправляет её Мари, и, не дождавшись её ответа, переключает на Animal Planet, предотвращая накатившую на неё истерику. Засыпает под передачу про спячку бурых медведей. Джош осторожно открывает дверь, стараясь не будить девушку, что странно, ведь обычно он топает, как слон, зная, что Оли не спит, зная, что он опять задаст один и тот же вопрос. «Опять не спится, котёнок?» Очень плавно, без резких движений, Джош пытается лечь в постель, перетягивает одеяло на себя и зарывается в её волосы. — Я хочу исповедаться. Он зовёт её по имени, по полному имени, практически скулит, как не скулит его собака, и Оли делает вид, будто ей вовсе не интересно, что он наконец объявился. Джош переворачивает её на спину, и пусть он и недоволен, он нежен, он старается быть нежным. — Джош, мне вставать завтра рано. А ты пьяный. — Но я же соображаю. Я соскучился по тебе. Отношения с творческой личностью превратились в надоедливый, уже сто раз пройденный квест, в котором уже наизусть знаешь каждый поворот и поэтому на автомате делаешь все действия. Профит не так велик: потешенное чувство собственной важности, регулярный секс, смазанное самолюбие и практически полностью притуплённое одиночество. Перед сном люди шепчут молитвы, Оли шепчет себе под нос, что она может любить. Она умеет любить — из сотни мыслей, которые проносятся у неё перед сном, разъедающим мозг червем является именно эта. Ей не нужно переступать через себя, не нужно выжимать и выскребать тепло по крупицам. Ей двадцать пять, и за прошедший год она ощутила весь спектр самых различных чувств к только одному человеку, и в итоге ей приходиться убеждать себя в том, что её эмоции не настолько атрофированы, и что все нормально. Так надо. Каждый раз, когда Джош отворачивается к стене и проваливается в мёртвый сон, Оли предательски не может заснуть. Она рассматривает батарею под окном и каждую ночь без исключения её преследует одна и та же мысль. Она не думает о том, что завтра ей вставать в шесть утра, или ехать в центр по пробкам, или сидеть в офисе до темноты. Она пялится в одну точку, забывая моргать и плавлясь в собственных ощущениях, таких незащищенных, уязвимых и абстрактных, и всякий раз, когда Джош во сне прижимает её к себе и утыкается в волосы, она думает только о том, как она оказалась здесь. Первые полгода ей казалось, что это — рейс в лучшую жизнь. И плата будет не так высока, как может показаться. А затем Джош начал проявлять характер, но, казалось бы, в не настолько значимых вещах. Все люди разные, им, наверное, просто нужно ещё времени, чтобы свыкнуться с друг другом. Он называет её исключительно котёнком. Даже не старается скрыть её от общественности, а наоборот выставляет её везде, где только можно. И банит тех, кто смеет говорить о ней плохо. Ни с кем из предыдущих его девушек такого ещё не было. Джош буквально кричит на каждом шагу о ней. И в первый раз его понимают. Её обсуждают в Инстаграме. Да и не только там. Но Оли нравится, кажется, абсолютно всем: на неё подписаны сильные мира сего, участники разных групп, все друзья Джоша, а сам Джош может говорить о ней в интервью часами и уверять, что по-настоящему счастлив. Когда кто-то высказывает своё недовольство, Оли даже не реагирует, потому что на каждого злого комментатора найдутся десять хороших, потому что это — зависть, потому что кошке совсем наплевать на то, что о ней думают мыши. Но чем она отличается от этой мыши, если она также считает, что эта мышеловка не захлопнется и сделает для неё исключение? И каждый раз её взгляд одновременно ошалевший и немного рассеянный, мол, что, снова меня зажмёшь в углу или дашь мне по губам? Предсказуемо. Поразительно, что даже в таких ситуациях Оли умудряется сохранять лицо и даже стрелять глазками. А затем гастроли заканчиваются, Джош падает уставший и по несколько дней просит себя не трогать. Его улыбка сползает с лица, и появляется тот самый взгляд, с которым Оли ещё не научилась справляться. Этот взгляд всегда кричит о многом, и в такие моменты Оли перестаёт существовать окончательно. Повредить, разбить, словно стакан о стену, «Тебе сегодня надо быть послушной.» сломать пополам как орех в дверном проёме, приручить, показать, за кем последнее слово. «Старайся ничего мне не откусить.» Каждый её взгляд или жест в такие моменты заставляют хотеть Джоша схватить её за шею и как следует приложить к чему-нибудь плоскому, «Терпи, я долго сдерживался.» связать или привязать, как в кино, потому что Джош всегда живет по принципу, что надо вести себя так, будто вся жизнь — кино. «Я не видел тебя три месяца, тебе что, трудно?» И каждый раз, стоя на коленях, ей все больше кажется, что она для него — пустое место, хуже собаки, «Я сказал, на колени.» да вот только у Джоша далеко не на все ситуации прописан код, его можно сбить с толку, если постараться, а за то время, пока он сообразит, как сымпровизировать, можно ситуацию перекрутить-переиграть, надавить на то, что под сдавленными криками и приглушенными стонами скрывают крупицы-осколки знаний, которыми можно убить без резких движений. Оли знает, что Джошу не страшно за его перспективу рано или поздно убить человека и в дальнейшем сесть за это, ему не страшно за испорченную репутацию. Джошу страшно за то, что это единственный способ проявления его любви, потому что он её любит, он никого, черт возьми, так не любил, и это единственное, в чем он действительно когда-либо был уверен на сто процентов за все свои двадцать семь лет. Оли знает, что Джош прошёлся бы по углю, сел на кол, распродал сам себя на органы, он бы лично положил голову под топор или уткнулся лбом в расстрельную стену, отказался бы от карьеры или лишил себя голосовых связок, лишь бы доказать ей, что её никто никогда больше не полюбит, потому что любить сильнее него — невозможно. Джош для неё — толстая папка с историями болезни из психиатрической клиники, главный врач и сосед по палате, и когда Оли казалось, что ближе него может быть только мама, она вспоминала, что они с Джошем настолько похожи, что это словно быть запертым в комнате, состоящей только из зеркал, а на завтрак есть битое стекло. Вопрос лишь только в том, что ни один кусок стекла не может быть таким острым, как большинство реплик Джоша. Абьюзивный твинцест. Гнетуще — рефлексия и резкая смена настроения. Сейчас он смеётся над её шуткой, потому что вокруг много людей, а спустя час эта самая шутка — главная причина, по которой они выносят друг другу мозги. Он будет ходить и долбить, долбить без остановки, пока не получит желаемого и не начнёт долбить её уже в спальне. Желаемое — эмоции и нервы, он превращается в маленького ребёнка с поломанной психикой. Ребёнок, знающий, как втянуть в созависимые отношения, и посадить на цепь. Прочную, титановую цепь. И прокурить мозг едкими словами, которые стереть потом очень трудно. — Ты бесчувственная, неблагодарная дрянь, которая должна мне сказать спасибо за то, что я делаю, а я делаю очень много. Где бы была Оли, если он не появился в ее жизни? Очевидно, что к моменту их знакомства она из себя уже многое представляла, но Джош смог дать ей то, о чем ей и не снилось. Но почему сразу бесчувственная? — Если тебе на меня похуй — наберись смелости сказать мне это в лицо. Что же ты молчишь, Оли? Тебе что, страшно? Ей не страшно, просто цены на тональники, которые она в последнее время покупает куда чаще обычного, подорожали — Лондон, все-таки. — Это мой дом, и пока ты живешь в нем, последнее слово будет всегда за мной. Вот переедем в общий — тогда посмотрим. Своим самым глупым поступком Оли считала продажу квартиры. На ее карточке красуется красивая цифра с нулями, но какой в этом смысл, если ей даже сбежать некуда? Родители будут задавать слишком много вопросов. Кто угодно будет задавать много вопросов. — Если бы ты хотела отсюда сбежать, ты бы давно уже сбежала, поэтому я делаю вывод, что тебя все устраивает и нет никаких проблем. Оли мажет руки перед сном и обещает себе, что в один день она соберёт маленький рюкзак, купит один билет в Новую Зеландию и больше никогда не будет онлайн. — Я ненавижу давать обещания и ставить ультиматумы, но ещё раз ты пойдёшь куда-то тайно, обещаю, мы расстанемся сразу же. А когда она говорит, что Джош её, видимо, не любит, раз позволяет себе такое, то Франчески раскидывает руки и не находит, что сказать, потому что «если бы не любил, то не говорил бы такого». На каждую бессмысленную реплику Оли о том, что он её разрушает, у Джоша ответ один — он опьянен, он любит её, он хочет, чтобы она была счастлива, и только тогда он тоже сможет быть счастливым. Он под кожей, костями, рёбрами. Каждый раз в темноте она расплывается под ним. Самое невыносимое — когда Джош начинает просить прощения. Он придумывает каждый раз что-то особенное и новое, шепча ей, прижимая её к себе, называя своей малышкой — котёнок тут уже не прокатывает. Он случайно, он не специально, не хотел. В подтверждение своих слов он начинает плакать, акцентируя это: кто ещё, кроме неё, увидит его слёзы? Оли ни слова ему не говорит, когда он начинает при ней реветь, когда он ластится к ней, как щеночек, шепчет самые честные слова. Оли целует его в лоб, обещает, что они справятся с этим. Хотя могла ответить его же тактикой — ей плакать практически запрещалось. — Оли, я перестану, честно, перестану, начну себя контролировать, Оли, просто сейчас сложный период, у меня все валится из рук, только не бросай меня, хорошо? Мне просто кажется, что ты разлюбила меня, Оли. Я же люблю тебя, слышишь? Я никого так не любил, Оли. Эби, Мел, они… они никогда не понимали меня, как ты. Я стану лучше, честно, просто не бросай меня, пожалуйста</i>. Мне никто никогда не был так близок, как ты сейчас, Оли. Он хватает её за локоть, впечатывает в стену; Оли может больно вцепиться за его кудри и начать оттягивать от себя, заставляя его хрипеть. Они кричат, так громко, как Джош ещё не кричал в своих песнях, как Оли ещё не кричала на своей работе. Раз в месяц они едут в Икею за новым набором посуды, потому что каждый вечер Оли ползает по полу на кухне и собирает осколки. Вокруг все в пыли и битой посуде, странно, что ещё не в крови. У Оли синяки по всему телу, она рассматривает каждый из них по полчаса, пока моется. У неё уже под рёбрами все бурлит, ведь это все Джош, Джош всегда начинает первый, хоть и выигрывает в итоге она — каждый раз Франчески извиняется, и каждый раз старается искупать свою вину подарками. Новые часы, новый фотик, новая студия. Кажется, он может купить ей все, что она попросит. Ей пишут в комментариях, что хотели бы оказаться на ее месте, а она в шутку просит ей завидовать, потому что если ответит, что нет, не хотели бы, это послужит поводом для третьей мировой. Её истории смотрят двадцать тысяч человек и когда она долго что-то не выкладывает, начинают интересоваться, куда она пропала, и что с ней случилось. Оли дрожащими руками выкладывает смешную фотку, истерически смеясь, пока Джош сбрасывает со своего письменного стола все, что видит. Иногда, ну, раз в неделю стабильно, кто-то создаёт фейки и пишет, что желает ей смерти. Оли всегда отвечает на такие сообщения, соглашаясь. Но ей не хотелось бы, чтобы ее место заняла очередная фанатка, потому что такого действительно и врагу не пожелаешь. В последний раз, когда она лежала в ванной и наносила скраб на огромный синяк на предплечье, он бесцеремонно нарушил её покой и протянул сапфировое ожерелье. А затем он исчезает на две недели, пропадает в студиях и на фотосессиях, пьянствует в разных частях Лондона, и Оли уже привыкает к этому спокойствию, как вдруг приходит очередное фирменное «жду тебя дома в девять. будет серьезный разговор». И все начинается заново. И каждый раз ей нужна новые тактика, анализ и план. Но Джош старается, он правда старается быть хорошим бойфрендом, хоть очевидно и перебарщивает. Он засиживается в четырёх стенах и кричит в микрофон, но раз в три часа стабильно ей звонит и спрашивает. Спрашивает, что она делает. С кем она. О чем разговаривает. Он спрашивает каждую мелочь и еле сдерживается, чтобы не выдохнуть в трубку недовольное «фи», но ведь это совсем не важно, если он каждый раз повторяет «люблю тебя, милая». И Оли клянётся себе, что не заплачет, и дальше идёт работать. Считает медленно до десяти, чтобы руки не затряслись. Потому что в последний раз, когда ей захотелось заплакать на людях, он запретил это делать. «Только наедине с собой, ты что, забыла?» Конечно, она осознаёт, что друзья Джоша наверняка что-то знают об особенностях его характера. Мистер Проницательность Флинт, Макс, который знает его с пелёнок. Что произойдёт, если об этом узнают все? Они же наверняка это обсуждали. Хотя бы раз. Будет ли защищать кто-то Оли, если их заметят, практически дерущимися на улице, или когда кто-то взломает их переписку? Может быть что угодно. Но Оли как никто другой умеет себя успокаивать и не накручивать. Её лучший друг — самовнушение. Джош рассказывал ей все о своих бывших. В том числе, и плохое. Но в его словах всегда была конкретика. Чудо в жизни Оли происходит очень редко, но однажды он смог признать, что если подумать, во всем виноват только он. В такие моменты Оли осознаёт, что он действительно ей доверяет, и если ей понадобится, она сможет его направить в нужное ей русло. Были бы силы. Но о бывших Оли он знает гораздо больше. Даже если она что-то не рассказывала, он все равно находит способы, как узнать. А когда Джош оказывается в проигрышной позиции перед Оли, конечно же он использует эту информацию против неё, и проезжается по всем её бывшим, которых, к сожалению Франчечки, было очень мало, и что самое обидное — все они были более менее адекватные. Однажды Оли рискует вспомнить Эби, и это действительно его задевает. В тот вечер Оли поняла, что лучше бы он и дальше с ней не разговаривал и игнорировал любое её действие. Потому что ей ничего не нужно делать, он первый не выдерживает без общения и начинает хоть какой-то диалог. Единственное, что из уст Джош звучит действительно справедливо, это то, что ни с кем из своих бывших он не общается, в то время как Оли дружила и сохраняла дипломатические отношения со всеми. С парнем, с которым она встречалась до Джоша, она до сих пор работает и иногда даже делает совместные фотосеты. И каждый раз ей приходится объяснять, что если Джош чего-то не понимает, это не значит, что этого не понимают и другие. Такие элементарные вещи приходилось объяснять на пальцах. Иногда ей приходит на ум мысль: а Джошу часто приходилось работать с теми, с кем у него были отношения или с кем он просто спал? Таких же людей много. Оли приходит такая мысль не так часто, а вот Джошу, судя по всему, наоборот, раз он врывается в студию, где она проводит фотосессию, оттаскивает стоящего около Оли её помощника Сэма, и, абсолютно наплевав на происходящее вокруг, схватывает девушку и утаскивает за собой на «поговорить». Оли чувствует глаза людей на себе, и она опускает глаза, ей неловко, пока ведёт её за руку к машине. — Да, Макс. Да. Да. Нет. Да откуда я знаю-то блять? Ну наверное. А зачем тебе… А. Понял. Ладно, что-то ещё? Я занят просто. Да иди ты нахуй, шутник хренов. Да помню я, помню. Передай ему, что сам он псина сутулая. Все, давай, на созвоне. За оставшуюся дорогу до дома он не произнёс ни единого слова. Его костяшки побелели от того, насколько сильно он вцепился в руль. Натуральный, но пока что сдерживаемый ужас. — Что это было? Молчать сейчас — очень нагло. Оли продолжает смотреть на дорого. — Что ты молчишь, как рыба, я тебя спрашиваю, что это было? — Мы работаем над одним проектом вместе, и ты знал об этом. — Да, Оли, я, блять, знал об этом, но я не знал, что это означает, что ты можешь обжиматься с ним, — он вдавливает до упора, когда они выезжают на трассу, и Оли хочется перекреститься, — пристегнись, черт возьми. Через несколько кварталов она снова почувствует себя полуразрушенным городом, который смыл смертноносный ураган. Он вытаскивает её из машины за руку, но не так сильно, как обычно — это даёт ей надежду, что сегодня, возможно, обойдётся: он будет яростно смотреть на неё, материться, или просто пару дней игнорировать, но это в любом случае лучше, чем сжимать глаза каждый раз, когда он замахивается. По дороге от прихожей до кухни её язык заплетается, спотыкается об имена и какие-то даты, но Джошу непробиваемо безразлично на это, его губы с каждым пройденным метром сжимаются все сильнее. Он усаживает её за стол на кухне и встаёт напротив неё, оперевшись о комод. — Я хочу, чтобы ты сейчас же при мне удалила контакты всех своих бывших. — Нет. Я работаю с Сэмом, и если ты… — А почему ты работаешь с Сэмом? Бывшие — на то и бывшие, чтобы с ними потом не контактировать, ну, так у нормальных людей обычно бывает, если ты не знала. «Чем Сэм заслужил к себе такое обращение?», задаёт Оли немой вопрос Джошу. Они расстались два года назад друзьями, они все ещё поддерживают друг друга и периодически общаются не по работе, она знакома с его семьей и нынешней девушкой, черт возьми, у него есть девушка, о существовании которой Джош знает, почему они все ещё говорят об этом? Девушка, которая, что иронично, фанатеет по Джошу. — … Я не хочу, чтобы кто-то из твоих мудаков бывших с тобой общался, вы расставались не для этого. Особенно этот клоун ебаный. Ты меня услышала? Ей окончательно понятно, что сейчас произойдёт. Впервые за долгое время Оли начинает пугаться раньше времени, боль сковывает каждую клетку организма. Мысли путаются, и единственное о чем она думает — Джош стоит, сложив руки на груди, оперевшись о кухонный шкаф, и, если она резко дёрнется, возможно, она сможет убежать. Оли вскакивает со стула, но Джош успевает среагировать и своей тяжёлой рукой усаживает её обратно на стул. Хватка резкая — прямо под самое горло. Разъяренное лицо Джоша совсем рядом, каждая его черта — шрам, нечеловеческие подёргивающиеся глаза, брови, колкая борода и порез от бритвы, — каждая его черта заставляла Оли задерживать дыхание не менее, чем на полминуты, точно. — Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, — Джош вцепляется в её подбородок и разворачивает ближе к себе. — Давай поговорим, когда ты остынешь, ладно? У меня вообще нет никакого желания с тобой сейчас обсуждать что-либо. Успокойся, пожалуйста. — А, вот оно что. То есть, я правильно понимаю, что я должен сейчас успокоиться? — он разводит руки в стороны, и начинает пятиться назад. — Да, Джош, ты успокоишься, и мы с тобой сможем… — Хорошо, я тебя услышал, — Оли на секунду мерещится, что он сейчас засмеётся. — Мне нужно успокоится. На её шахматной доске фигура противника появляется непредвиденно — пора бы уже отучиться оставлять недопитые стаканы с водой у раковины. — Джош, я имела в виду… Джош стоит в той же позе, сверля своим взглядом из двух морей. Он наклоняет голову немного вправо, продолжая улыбаться, кинематографично. Джош вообще очень часто любит представлять, будто он живет в кино. Один. Белёсые глаза опускаются и цепляются на резанные ножки стула. Два. «Может резко дернуться?». Оли успевает прикрыть глаза. Три. Она только утром высушила волосы. Джош одним движением схватывает стакан и выливает воду ей на голову, чудом не попадая на телефон, и, что очень странно, ставит стакан на место. Он подлетает к ней, приседает и хватает за подбородок, выговаривая практически по слогам: — Котёнок, сколько раз я тебе говорил, что не люблю, когда со мной разговаривают в таком издевательском тоне? Оли начинается смеяться, неестественно и изломано, но быстро справившись с истерикой, берет себя в руки и дублирует его тон: — А сколько раз я тебе говорила, что не потерплю такого отношения, зайка? Он сидит перед ней на корточках, утыкается подбородком в колено и сжимает ногтями её икры. Вода все ещё стекается по её волосам и красивому, но таком несчастном лицу. — Какая же ты все-таки у меня ещё маленькая. Не понимаешь элементарных вещей. Он подрывается с пола и впившись ногтями в её затылок, прижимает голову Оли к себе. Она утыкается ему куда-то в грудь, и его футболка становится мокрой. Левая рука всё также на её затылке, правая, кажется, перечитывает её позвонки. Джош говорит в её макушку. — Я бы хотел расколоть эту светлую, ясную голову, как орех. Он сидит перед ней на корточках, утыкается подбородком в её колено, Джош обхватывает её скулы двумя пальцами и притягивает к себе, и он кусает её за нижнюю губу быстрее, чем Оли успевает среагировать и попытаться его оттолкнуть, что-то сказать. Он перекидывает её через плечо, с топотом на весь дом несёт в спальню, пока Оли бьется ногами о стены и дверь, вываливает её на огромную кровать, разворачивает на живот и усаживается сверху; Джош гортанно мычит, матерится себе под нос, но Оли слышит абсолютно все, что он говорит. Обычно её начинает немного трясти, потому что никто, никто кроме неё не знает, насколько низким становится его голос, и насколько властно и пугающе он может звучать. Джош одним движением срывает с неё джинсы, впивается пальцами в её крепкие бёдра, срывает кружевное белье. Оли открывает рот, и, не мешкаясь, Джош затыкает её углом подушки — быстрее, лишь бы заткнуть её перед тем, как она что-то успеет сказать-съязвить, потому что даже в такой момент у неё нашлись бы слова для насмешки. Ударяет её по ягодицам, и перед тем, как войти в неё резко и полностью, шипит что-то очень грязное и мерзкое про её бывшего и «зато в следущий раз будешь думать, перед тем, как что-то, блять, сделать». Одной рукой сжимает горло, второй фиксирует руки. Слёзы катятся как-то странно — не по щекам, а куда-то в уши, и Оли кусает подушку. Джош разворачивает её к себе, она впивается пальцами в его руки, пытаясь их отстранить от своей шеи. Он резко разводит их, и Оли чувствует, как его щетина царапает ей ключицу, когда он шепчет ей в ухо: — Не дергайся, а то будет больнее, — Джош целует её в угол губ, входит ещё раз, но уже сбавляет темп, — расслабься. Оли, расслабься. Иногда это даже не больно. Джош двигается то размеренно и осторожно, то резко и быстро, на всю длину, и Оли не успевает подстроиться под эти хаотичные толчки. Её глазам больно, также как и подбородку: — Смотри на меня. Он проводит большим пальцем вокруг её губ, когда наконец-то определятся с темпом и даёт Оли с ним свыкнуться. Джош совершенно ритмичен, и он аккуратно проводит тыльной стороной по контору её лица, целует сначала в одну щеку, потом в другую, влажно целует, и у нее достаточно сил, чтобы слабо улыбнуться, и Джош нависает на ней, прикрывает глаза, и их носы соприкасаются; а затем он начинает шипеть, кладёт руку на её шею, сжимая ещё сильнее, чем он делал до этого, и перед тем, как зарычать ей в лицо, Джош вбивается в неё до предела: — Это последний раз, последний, блять, раз, когда я тебе это прощаю, слышишь? Слышишь, блять? И замахивается, он опять замахивается, и Оли уже рефлекторно отворачивается от него. Но вместо это кулак впечатывается в изголовье кровати. Она кивает, обещает, что больше не будет, захлебываясь в слезах, Джош смотрит на её синяки и вытирает большим пальцем слезы, затем прижимает к себе и целует в макушку: — Я же люблю тебя, глупая, а ты так поступаешь со мной. Вот зачем ты туда поехала? Знала же, что может случиться. Глупая, какая же ты глупая. Он делает последнее движение и с громким стоном опускает голову ей на плечо. По костяшкам течет, по лицу течёт, в лёгких прячется нелепый крик. Джош прижимается к ней лбом, делает вдох, и он снова внутри неё: Оли понимает, что он растворяется, а раз он растворяется, значит уязвимее всего. Что-то шепчет. Джош садится на край кровати и разворачивается к ней спиной. — Я правда тебя люблю, Оли, — говорит тихо Джош куда-то в пустоту. — Но ещё раз ты так сделаешь — я тебя придушу. Оли смотрит на потолок и усмехается. Не чувствует ног совсем. Она знала наперёд, чем это заканчивается обычно. Джош перестаёт восхищаться, больше не желает и не скучает по телу, у него открываются глаза на всё то, что он раньше не замечал. Единственное, что отличает Оли от его прошлых девушек — она фотограф, не модель вовсе, впрочем, какая разница, кто она — у Джоша весь телефон забит номерами «на всякий случай», половина Лондона мечтает оказаться у него дома. Он решил остаться с Оли с мыслю о том, что у них будет месяца четыре максимум, ведь вскоре она сама все поймёт, а он устанет вести себя не как мразь, и начнёт вести как обычно. Оли хлопнет обязательно дверью, крикнет что-нибудь хлёсткое, и оставит его одного, картонного, вместе с его картонной жизнью. Прошло ровно четыре месяца. Мало что изменилось. Джош понял, что у него сносит крышу. Оли поняла, что, кажется, только она способна его осчастливить. Он испытывает к ней самую настоящую нежность, её хочется от всего оберегать и чему-то учить. Но у каждой медали всегда есть две стороны: рядом с ним Оли всегда слабеет, и Джошу так и мерещится во сне, как он подчиняет её разум, приручает. Делает зависимым от него. Очередная продуманная до мелочей реальность для той, кто все равно ничем его не удивит. — Думаю, ты первый человек, которому я сказал «люблю тебя» осмысленно. Потому что так и есть. Я правда хочу быть с тобой. Я не верю в слово «всегда», но с тобой я чувствую себя живым, поэтому… Сделай выводы. Оли признаёт зависимость, но не пытается бороться.