Любой ценой (Рождественское предсказание 2)

Никита запрокинула голову к небу и глубоко вдохнула. День был ясный и солнечный: невольно хотелось щуриться и подставлять лицо игривым щипкам морозного воздуха. За последние несколько дней температура упала ещё ниже, но девушка с удивлением обнаружила, что выданная ей тюремная форма — старый, пахнущий чужим потом ватник, серый шерстяной платок, такие же рейтузы и забавная обувь под названием «валенки» — гораздо лучше защищали от холода, чем её модная дублёнка из бутика. Никита вспомнила уроки «женственности и стиля» в свои первые годы в Отделе и едва не рассмеялась в голос. Если бы Мэдлин увидела сейчас бывшую подопечную, её бы точно удар хватил!.. На расстоянии нескольких шагов девушку вряд ли можно было отличить от других сине-серых вальков, расчищающих снег лопатами или топчущихся вдоль уже проложенных дорожек. Её тело, завёрнутое в слои тяжёлой ткани, выглядело абсолютно бесформенным и пахло кислым потом, осевшим на коже за неделю без каких-либо помывочных процедур. Волосы висели сальными сосульками, и она всё чаще затягивала их в пучок, чтобы не мешались. Кожа на ладонях вспухла и потрескалась от бесконечного мытья полов и нужников — работы, которую первым делом спихивали на новичков. Тяжёлые физические условия Никите были не в новинку. Конечно, за два года в своей квартире она успела привыкнуть к определённому уровню комфорта, но её тело прекрасно помнило первые двадцать лет жизни, когда приходилось спать на улице, рыться в мусорных баках позади продуктовых магазинов и стирать нижнее бельё в реке или под струёй бутылированной воды. Был в физической невзрачности один неоспоримый плюс — никто не хотел задерживаться на тебе взглядом. Можно было находиться в толпе и быть совершенно одной, превратиться в слепое пятно для окружающих. Именно это ей сейчас играло на руку: если никто не замечал её и не обращал на неё никакого внимания, её ребёнок находился в безопасности. По иронии судьбы, её первая, самая трудная неделя в тюрьме совпала с первыми физическими проявлениями беременности. Её грудь словно за одну ночь потяжелела и налилась лёгкой болью, низ живота чуть оттопырился и был благодарен за просторные хлопковые брюки с эластичной резинкой, которые выдавали всем арестантам. По утрам её начало мутить с такой силой, что она с трудом поднималась с нар и во время завтрака сидела с зелёным лицом, не в состоянии даже смотреть на серую склизкую кашу, которую им подавали. Она научилась подолгу задерживать дыхание и подавлять рвоту, чтобы никто не заподозрил её «интересное положение», и разрешала себе расслабиться только во время утренних прогулок. Свежий воздух кружил ей голову и подсовывал воспоминания о Майкле, от которых ей хотелось плакать и смеяться одновременно. Она винила во всём гормоны и просто позволяла своему телу проживать эти состояния хотя бы раз или два в день, когда, завернувшись в шерстяной платок, плелась вместе с остальными на прогулку. *Пока что её план быть тише воды ниже травы работал, как нельзя лучше. Местный авторитет подошла к ней в первую же ночь и забрала тонкое серое одеяло — очевидно, чтобы проверить, как отреагирует новенькая и будут ли с ней какие-то проблемы. Никита лишь пожала плечами и после отбоя зарылась в изъеденные молью простыни, дрожа от холода. На утро одеяло вернули, и больше подобных инцидентов не случалось. Некоторые пытались с ней заговорить, но быстро бросали эту затею: Никита не понимала их, а они не понимали её. В конечном итоге, её оставили в покое и обращались, как с немой или глухой: не стеснялись обсуждать при ней важные сплетни, плести интриги или откровенничать. Несмотря на незнание языка, она по жестам и мимике легко читала суть происходящего. «Авторитетом» числилась маленькая полноватая женщина лет сорока пяти, с уродливой химической завивкой, выкрашенной в рыжий цвет, и юркими чёрными глазами. В её свиту входило ещё трое арестанток, самой младшей из которых, судя по всему, едва исполнилось восемнадцать. Все они имели какие-то особые договорённости с охранниками, а младшая частенько пропадала в подсобках с одним из них. По её глазам и тонкому румянцу Никита понимала, что девочка влюблена, однако, её избранник всего лишь пользовался положением. Но, может быть, примерно так же выглядела и она рядом с Майклом для постороннего наблюдателя? Может быть, не просто выглядела, а так всё и было?.. Погружённая в раздумья, Никита не сразу заметила, как ноги отнесли её в самый дальний угол площадки, где находилось несколько наспех сколоченных сараев для лопат, мётел и других садовых принадлежностей. Краем уха она услышала какую-то возню и приглушённые всхлипы и, прежде чем успела как следует подумать, рванула на себя скрипучую деревянную дверь. От увиденного всё её тело впало в ступор, и лишь в груди вспыхнула искра гнева. Та самая девочка восемнадцати лет — другие, кажется, звали её «Машка» — стояла со спущенными рейтузами и задранным подолом телогрейки, пока охранник пыхтел за её спиной и ритмично вонзался в мягкую плоть. Это был совершенно не тот охранник, с которым Машка обычно пропадала: этому было под пятьдесят, и его гнилостное дыхание чувствовалось даже за несколько шагов. Заметив в дверях Никиту, мужчина даже не подумал останавливаться, а лишь крепче вцепился в свою жертву и выкрикнул несколько матерных слов, побуждая арестантку идти, куда шла. По Машкиному лицу текли слёзы, и она кусала себя за губы, лишь бы только не наделать шума. — Отпусти её! — сказала Никита по-английски, следуя скорее внутреннему порыву, чем здравому смыслу. Охранник лишь сально рассмеялся и продолжил своё нехитрое дело. Никита набрала в лёгкие воздуха и, наморщив лоб, выдала выражение, которое часто слышала от других: — Атыбись ат нийо! Мужчина запрокинул голову и расхохотался так громко, что, кажется, все на выгулочной площадке должны были сбежаться к сараю. Никита подумала, что её русский пока что оставляет желать много лучшего, и прежде чем сообразила, что делать дальше, охранник застегнул штаны и, молниеносно преодолев расстояние до двери, со всей силы ударил её по лицу. Девушка упала в сугроб и почувствовала во рту привкус крови. Когда она подняла глаза, над ней стояла Машка с ещё не высохшими на щеках дорожками от слёз. Девочка втянула носом воздух и, выкрикнув что-то непристойное, харкнула в Никиту серо-зелёной слизью. *** Майкл отстегнул пояс с гранатами и положил на стойку рядом с двумя береттами. Миссия была простой, и остальные из его команды уже сдали оружие и разошлись по своим делам. — Бинокль, — буркнул Вальтер, забирая снаряжение и с диким грохотом швыряя его в отсек. — Он мне нужен, — на автомате ответил Майкл. Старший мужчина всегда выручал его, и с годами оперативник стал воспринимать это, как должное. Сейчас, погружённый в мысли о Никите, от которой в его жизни осталась лишь светящаяся точка на экране, и об Алиссе, найти которую оказалось куда сложнее, чем можно было предположить, Майкл не сразу заметил, что Вальтер как будто злится на него. — Ты знаешь правила, — старик раздражённо понизил голос. — У меня тут не благотворительная лавочка. Майкл впился в оружейника взглядом, пытаясь разгадать причину такой резкой перемены. Обычно тактика выжидания работала безотказно, и собеседник выдавал себя жестом или и вовсе пускался в длинные тирады, но Вальтер на удочку не попался. — Что-то случилось? — наконец выдавил из себя младший мужчина. Он знал, что Никита частенько болтала со стариком, и, возможно, сейчас ему просто некому было довериться. — Ты ещё спрашиваешь!.. Как ты мог это допустить?! Майкл продолжил смотреть на собеседника пустым взглядом, ожидая объяснений. — Она попала в тюрьму на твоём задании! Ты был командиром группы!.. Вальтер схватился за бинокль, который оперативник держал в руках, и с силой рванул на себя. Майкл не отпустил и, перейдя почти на шёпот, выдохнул: — Там ей будет лучше, чем здесь. Оружейник застыл на месте, и глаза его округлились, будто пытаясь представить хоть одну ситуацию, когда в российской тюрьме было бы лучше, чем в Отделе. Через несколько секунд он растерянно помотал головой и сфокусировался на Майкле. — Ты с ума сошёл! Ради чего было идти на такой риск?!.. Оперативник опустил взгляд и сглотнул ком в горле. Вальтер, конечно же, знал про их с Никитой чувства друг к другу — да весь Отдел знал! — но произнести всё это вслух было равносильно исповеди. — Она беременна, — наконец выдавил из себя Майкл. Вальтер разинул рот, и по его лицу волнами поплыли противоречивые эмоции: удивление, осуждение, сочувствие — и благодарность небесам. Майкл отлично понимал его, разрываясь между диким чувством вины, злостью на своих руководителей и каким-то почти религиозным благоговением. Он бы всё отдал, чтобы обеспечить Никите такую же комфортную беременность, какая была у Елены: он бы с радостью гулял с ней в парке, держал за руку во время УЗИ, готовил для неё еду, массировал стопы по вечерам и обнимал её растущий животик по ночам. Но они жили в другом мире — в таком, где он не мог даже признаться, как она дорога ему, и где быть примерным отцом означало поставить жизнь матери под угрозу. Оружейник отпустил бинокль и удручённо вздохнул. — Что бы ты ни задумал, — сказал он, — можешь на меня рассчитывать. Майкл кивнул и, сморгнув подступившие слёзы, направился к себя в кабинет. *** Валентин Смирнов, вот уже двадцать лет откликающийся на «Вэла Смита», прошёл в кабинет Мэдлин и сел в уготованное ему кресло. Он уже знал, о чём его попросит старший стратег: шеф ввёл его в курс дела и выдал совершенно однозначные указания — соглашаться со всем и помнить, кто его руководитель. «Никита должна умереть, — звучал в его голове голос Пола. — Что бы ни обещала тебе Мэдлин, принимать решение о твоей дальнейшей судьбе буду я». Валентин пожал плечами и без разговоров принял задание. Ему было наплевать на все эти подковёрные игры, и в крови гудело лишь лёгкое любопытство. Как Мэдлин будет пытаться повлиять на него? Предолжит золотые горы? Повышение по службе? Может быть, даже попробует соблазнить его?.. От последней мысли горло защекотал смех, и Валентин с трудом сдержал его, выдав улыбку за жест вежливости. Мэдлин улыбнулась в ответ, но глаза её, как всегда, были холодны. — Шеф уже говорил с тобой? — спросила она, складывая руки перед собой. Валентин кивнул, выжидая. — Ты возьмёшь Никиту живой и привезёшь обратно, — произнесла женщина медленным, уверенным голосом. — Я отправлю тебе координаты, как только вы пересечёте границу. Мужчина помотал головой и усмехнулся. Соглашаться сразу было бы ошибкой, Мэдлин бы тут же заподозрила неладное. — Я получил приказ убить Никиту. Мэдлин склонила голову влево, внимательно изучая оперативника. Он знал, что сейчас последует «предложение, от которого он не сможет отказаться», и приготовился имитировать блеск в глазах. По правде говоря, эта часть казалась ему самой сложной — его уже давно ничего не интересовало в жизни. — Дмитрий Боярышников, — сказала Мэдлин почти по слогам, делая ошибочное ударение на Ы. Валентин взорвался смехом — и слишком поздно почувствовал, как к лицу подступает горячая волна. — Что? Кто это? Старший стратег снисходительно улыбнулась. — Твоя первая и единственная любовь, — спокойно пояснила она, словно беседуя о погоде. — Вы жили в одной комнате с семи лет, когда родители отдали вас в спортивный интернат. На соревнованиях в Берлине ваши пути разошлись: ты решил не возвращаться в Советский Союз и вскоре был завербован в ЦРУ. Несмотря на то, что западные взгляды на однополые отношения куда более терпимые, с тех пор ты ни с кем не заводил романов — ни с мужчинами, ни с женщинами. Кресло под Валентином как будто поплыло, и он с силой вцепился в подлокотники. — Дмитрий женат, — продолжила Мэдлин, — и у него две дочери. Я знаю точно, где он живёт, где работает и во сколько садится на утренний автобус. Шефу это всё неизвестно. Оперативник отвёл глаза и почувствовал, как его подбородок предательски задрожал. Старший стратег почти сочувственно улыбнулась. — Полу можешь сказать, что я предложила тебе деньги. Забери у Вальтера коммуникатор: первый отчёт буду ждать через два дня. Никиту нужно доставить обратно не позже, чем через неделю. Валентин поднялся и, не чувствуя ног, вышел из кабинета.