Любой ценой (Рождественское предсказание 2)

Никита выжала тряпку и принялась тереть старое керамическое судно, впаянное в пол. Она уже давно перестала задаваться вопросом, почему русские не используют классические унитазы, и научилась не замечать зловонного запаха, идущего из сливного отверстия. Пока её ладони — потрескавшиеся от хлорки и загрубевшие жёлтыми мозолями — раз за разом выполняли одни и те же действия, мысли уносились в совершенно иную плоскость. Заканчивался третий месяц беременности: утренняя тошнота почти перестала мучить её, уступив место нарастающему голоду; без одежды уже была отчётливо видна лёгкая и ровная выпуклость живота, и внутри ощущался приятный вес, словно она носила там авокадо или небольшое яблоко. Хотя заглядывать в будущее было невыносимо страшно, в голове сами собой возникали мечты и вопросы, посещающие всех будущих матерей: мальчик это будет или девочка, какого цвета будут глаза и волосы, крупненьким родится или не очень, как закричит в первый раз, сразу ли возьмёт грудь и т.п. Иногда ей представлялось, как она качает младенца на руках, как наблюдает его первые шаги и учит первым словам — и, когда сладостный дурман рассеивался, в глазах Никиты всегда стояли слёзы, а сердце разрывалось на куски. Она знала, что никогда не сможет воспитывать своего ребёнка и наблюдать за тем, как он растёт. Максимум, на что была надежда, — это дать ему жизнь, а затем спрятать там, где никто не найдёт. Спрятать даже от самой себя, чтобы никто не выбил у неё эту информацию, чтобы отрезать любые пути к воссоединению. Майкл предупреждал её, что это будет куда сложнее, чем всё остальное, и теперь она начинала понимать, почему. Существо внутри неё пока ещё лишь отдалённо напоминало человека, а она уже постоянно разговаривала с ним, читала ему письмо, которое удалось кое-как склеить, и даже не могла себе представить, что через несколько месяцев придётся оторвать от себя эту новую жизнь и оставить. Просто оставить. Как?.. Никита вздохнула и бросила тряпку обратно в ведро. Вода вспенилась коричневыми пузырями и зашипела на неё, словно змея. За шумом собственных мыслей и дурных предчувствий, девушка не сразу услышала шаги за спиной. Едва она успела разогнуться, как кто-то прижался к ней сзади почти вплотную и вцепился пальцами в грудь. — My loneliness is killing me… — нескладно пропел молодой голос. Никита громко выдохнула и отшвырнула охранника к двери кабинки, которую тот предусмотрительно закрыл на щеколду. Деревянная рама жалобно скрипнула, но не поддалась. Отойти от парня теперь можно было не больше, чем на шаг, и единственный выход он прочно закрывал своим телом. — Я… делать хорошо… ты, — медленно проговорил Сергей по-английски, сверкая ямочками на щеках. — Я одиноко, ты красивая… очень красивая… Он попытался приблизиться, но Никита подняла в руках грязную, вонючую тряпку, капающую коричневыми ручьями, и потрясла у него перед лицом. Парень рассмеялся и остался на месте: ему явно не хотелось пачкаться, да и на откровенное насилие он вряд ли был способен. — Come on, — сказал он, — ты не одиноко? Никита твёрдо помотала головой и впилась в него взглядом. — Как же Машка? Он мог не понять грамматической конструкции, но должен был узнать имя. Так и произошло: парень пожал плечами и виновато улыбнулся. — Она… нет красивая, — он замахал руками перед собой и скорчил рожу. После драки Машке наложили огромную повязку, скрывающую пол-лица. Сквозь неё девушка с трудом могла дышать, но теперь смотрела на обидчицу ещё более злыми глазами и наверняка вынашивала планы мести. Никита старалась избегать её и откровенно удивилась, что в качестве наказания ей назначили всего лишь внеочередную уборку туалета, а не карцер. Никаких угроз от Надюшиной пока банды тоже не последовало, хотя, возможно, они просто не успели придумать новый план. — Ты ничего не получишь от меня, — процедила девушка скозь зубы. — Нет! Уходи отсюда! Она махнула рукой к выходу, забрызгав лицо охранника грязной водой. Он брезгливо вытерся рукавом и, отодвинув щеколду, попятился назад. — Oh baby baby… — пропел он, улыбаясь. Никита знала, что он попробует ещё раз — в другой день, в другой ситуации — но сейчас можно было выдохнуть. Он уходил, опасность временно миновала. Её взгляд скользнул в коридор, видневшийся за открытой дверью, — и сердце тут же упало вниз. Там стояла грузная женщина из Надюшиной банды, несколько дней назад приставлявшая к горлу Никиты холодный нож. Она внимательно наблюдала за улыбающимся охранником, выходящим из кабинки, и за Никитой, стоящей на пороге. Поджав губы и, очевидно, сделав свои выводы, она бесследно скрылась за поворотом. Никита выронила тряпку и тяжело выдохнула. *** Следующие несколько дней Никита была сама не своя: она вздрагивала от каждого шороха, по несколько раз проверяла постель и ожидала, что в любую минуту ей на голову свалится очередная неприятность. Искать защиты было негде: никто из арестанток не рискнул бы пойти против авторитета — Надюшиной банды, постоянно шушукающейся и косящейся в сторону «shluha» — а от охранников можно было получить только очередную грубость или сальную улыбку. Ситуация осложнялась всё более требовательным аппетитом, подтачивающим девушку изнутри. Она съедала всё, что давали, до последней ложки и всё равно оставалась голодной. Из зеркала на неё смотрели торчащие скулы и впалые щёки, ноги и руки превратились в голые мышцы, обтянутые кожей, и только грудь и живот наливались горячими соками. По ночам ей постоянно снилась еда, в особенности круассаны, которые приготовил Майкл в тот день, когда пообещал спасти их ребёнка, и она даже подумывала о том, чтобы своровать что-то из припасов, которые некоторые арестантки держали в камере, но всё же решила не создавать себе лишних проблем. Как Никита и опасалась, беда пришла сама. Ближе к концу недели сразу после ужина всех заключённых стали по очереди, по четыре-пять человек выводить наружу. Многие брали с собой какие-то свёртки, но девушка не успевала рассмотреть, что в них было. Её очередь пришла довольно быстро — и «судьба» определила ей в напарники Надюшину шайку в полном составе. Шагая по коридору, женщины с трудом сдерживали злорадные улыбки и украдкой поглядывали друг на друга. Сердце девушки упало в низ живота и забилось там глухо и часто. Сначала им всем выдали телогрейки, валенки и шерстяные платки, а затем повели на улицу — к небольшому деревянному строению к востоку от прогулочной площадки. До этого Никита считала, что постройка имеет сугубо хозяйственное назначение, но теперь увидела, как из трубы на крыше валит дым. Снег под её ногами похрустывал бодро и вкусно, лицо легонько пощипывал мороз, и в чёрном небе бубенцами висели звёзды. Хотелось вдохнуть всё это, впитать в себя напоследок, оттянуть неотвратимое. Девушка на автомате замедлила шаг и подняла голову вверх. Через секунду ей в спину грубо врезалась Люба — та крепкая женщина, которая угрожала ей ножом и застукала с Сергеем в кабинке туалета. Никита поскользнулась и едва не упала, но всё же смогла удержаться на ногах. Её реакции теперь были замедленны, и в мышцах поселилась слабость. Все её силы уходили на ребёнка, и потому в прямом столкновении можно было рассчитывать только на выброс адреналина и на удачу. Когда охранники подвели их к зданию, деревянная дверь со скрипом распахнулась, и наружу пролилась волна белого душистого пара. Через несколько секунд в нём прорисовались фигуры других арестанток, и тонко зазвенел девичий смех. Одна из девушек прошла мимо с непокрытой головой и мокрыми распущенными волосами, на её щеках алел яркий румянец. Никита догадалась, что внутри находилась своего рода сауна, но радость от того, что наконец-то можно будет помыться, тут же затянулась чернильным пятном дурных предчувствий. Охранники запустили женщин внутрь, но сами остались на улице. Комнатушка оказалась сверху донизу обита деревом. По периметру тянулись лавки и крючки, по полу петляли мокрые следы босых ног. Никита встала в углу, инстинктивно обвив живот руками и исподлобья косясь на Надюшину банду. Они азартно улыбались ей, но пока что держались поодаль и резво стягивали с себя одежду. Никто из них не стеснялся своей наготы: ни обвисшей груди, ни валиков жира на бёдрах, ни чёрных волос, проглядывающих между ног. Они, очевидно, были уверены, что Никита никуда не денется, и потому решили сначала позаботиться о себе, а уж потом научить её уму-разуму. Раздевшись, они исчезли за второй дверью, откуда пахнуло невероятным жаром. Никита постояла несколько минут, в растерянности кусая губу, и затем тоже принялась снимать с себя одежду. Возможно, ей удастся хотя бы немного почиститься, прежде чем они нападут. Конечно, у неё не было ни мыла, ни шампуня, ни свежей одежды, но, по крайней мере, в другой комнате точно была горячая вода: оттуда уже раздавались восторженные крики и странный железный грохот. Девушка разделась до трусов, подумала немного — и стянула их тоже. Дёрнула за ручку обитой войлоком двери и ступила через порог в облако белого пара. Жар внутри оказался почти невыносим: у неё тут же закружилась голова, и она схватилась за скользкое бревно в стене, чтобы не упасть. Перед глазами всё поплыло, и можно было различить только четыре женские фигуры, надвигающие на неё из каждого угла. В руках они держали связки из деревянных прутьев, похожие на розги, а Машка, улыбаясь от уха до уха, несла таз с кипятком. Они хотели высечь её, сварить живьём… Никита попыталась вдохнуть — и упала без сознания. *** Очнулась она оттого, что кто-то хлестал её по щекам. Рука инстинктивно взметнулась вверх, отталкивая нападающего, и через несколько секунд, судорожно пытаясь сморгнуть дурман, Никита увидела перед собой круглое лицо в нимбе рыжих кудрей. Надюша. Девушка мгновенно отпрянула, вжалась в липкую от влаги бревенчатую стену и подтянула колени к животу, пытаясь хоть как-то защититься. Никто, однако, не собирался причинять ей боль: вся свита стояла чуть поодаль в безразличных, вялых позах, и только Машкины глаза блестели затаённой обидой. «Главная» же смотрела на Никиту с тревогой и как будто даже заботой. Сделав несколько глубоких вдохов, девушка почувствовала, что в помещении стало гораздо прохладнее: кто-то открыл дверь в предбанник. Сама она лежала на узкой деревянной лавке, а Надюша сидела перед ней на корточках и что-то пыталась сказать. Никита спустила ноги на тёплый скользкий пол и помотала головой — она не понимала ни слова. Тогда рыжеволосая женщина обвила руками свой живот и медленно произнесла: — Оу-кей? Ты окей? Девушка пожала плечами и с опаской посмотрела на лавку: крови нигде не было, но в животе поселилась странная тяжесть, в то время как мышцы превратились в вату. Она попыталась встать — и тут же опустилась обратно, цепляясь за мокрую доску под собой. Надюша нахмурила брови и крикнула что-то за спину. Её свита тут же принялась за дело: Галя и Люба набрали таз с горячей водой и поднесли к лавке, а Машка с каменным лицом положила рядом кусок серого мыла и мочалку из каких-то жёстких волокон. Не успела Никита толком осознать, что происходит, как «главная» уже намыливала ей шею и руки — сильными и ловкими движениями, словно удерживала своенравного ребёнка, который в любой момент норовил выскользнуть и убежать по своим делам. Происходящее, однако, было настолько ирреальным, что девушка и не думала сопротивляться: часть её мозга вопрошала, не сон ли всё это, пока тело всё больше расслаблялось под напором маленьких, настойчивых ладоней. Время обратилось в пар. Никита прикрыла глаза и вышла из забытья, только когда охранники принялись стучать в дверь. Надюша помогла ей подняться и выжать остатки влаги с волос. Неприятно было надевать на порозовевшую, скрипящую от чистоты кожу засаленную тюремную робу, но теперь это казалось не таким уж и важным: возможно, завтра ей удастся достать новую одежду или узнать что-то про стирку. Теперь, когда «главная» — по одному богу известным причинам — не собиралась ставить ей палки в колёса, можно было надеяться хоть на что-то. Морозная, чернильно-густая ночь ударила в лицо освежающей прохладой. Дышалось глубоко и легко, тело ощущалось легче пуха. Обратно шли в тишине, но тишине мирной и покойной. Слыша за спиной хрусткие, семенящие шаги Надюши, Никита впервые за долгое время искренне улыбнулась. Спала она той ночью крепко, как младенец. Снов не видела — ни тревожных, ни обманчиво-приятных. Только под утро, за несколько минут до подъёма, она почувствовала под собой что-то мокрое — и, откинув одеяло, мгновенно побледнела. Посередине кровати расползалось яркое алое пятно.