Любой ценой (Рождественское предсказание 2)

На Вышке пахло сигарами и эспрессо. Несмотря на исправный кондиционер, чувствовалась липкая испарина рабочего процесса. — В чём дело? У меня встреча в Центре через полчаса, — проворчал шеф, не отрывая взгляда от монитора. Мэдлин сжала губы в тонкую линию и встала чуть поодаль. — Изменилось местоположение Никиты. Судя по координатам, она сейчас в центральной больнице Иркутска. Пол перестал печатать и свёл брови над переносицей. — Что это значит? Где Майкл? — Не думаю, что он в этом как-то замешан. Но он явно всё узнает, когда вернётся с задания в Амстердаме, и не станет сидеть сложа руки. Шеф задумчиво пожевал губу и дёрнул плечами. — Возьми его под стражу и направь команду в Россию. Мэдлин отвела взгляд и выждала несколько секунд. Пол всегда хватался за самый простой и очевидный вариант, не заботясь о ресурсах и возможных последствиях. На войне это, должно быть, работало, но здесь, в Отделе, некоторые оперативники упрямо не хотели считать себя только солдатами. — У меня есть другое предложение, — наконец, произнесла она. Шеф вопросительно вскинул бровь. — Используем Адама, — пояснила старший стратег. — Так мы убьём двух зайцев: свяжем Майклу руки и вобьём клин между ним и Никитой. Скорее всего, она потеряет ребёнка, и ситуация разрешится сама собой. Пол усмехнулся и одобрительно кивнул головой. — Держи меня в курсе, — бросил он через плечо, направляясь к выходу. *** Сердце Майкла колотилось так сильно, что он едва соображал, что происходит. Планшет, на котором отражалось местоположение Никиты, возвестил его об изменениях ровно посередине операции: они сидели в засаде в одной из строительных верфей на окрание Амстердама и ожидали появления врагов. Когда началась перестрелка, его руки стали жать на курок с такой скоростью и исступлением, что он не отдавал себе отчёт, куда целится и кто падает под его пулями — чужие или свои. Он знал только, что должен вернуться в Отдел как можно скорее, должен поехать к ней прямо сейчас, не теряя ни минуты. Фургон ехал слишком медленно, изводя его нервы монотонным гулом мотора. До гаража оставалось километров пять, не больше, и всё его тело пронзали тонкие судороги, словно рядом искрился источник открытого тока. Он не замечал ни усталости, ни ручьёв пота, стекающих по спине, ни раны на виске, сочившейся свежей кровью. Всё это было неважно. Железный люк у входа со скрипом открылся, впуская командира и оставшихся оперативников в знакомые серые коридоры. На пороге их поджидала Мэдлин. Майкл смерил её презрительным взглядом и твёрдо посмотрел в глаза. — Вы не остановите меня, — прошипел он сквозь зубы. Старший стратег улыбнулась и склонила голову влево. — Прежде чем ты сделаешь следующий шаг, проверь звонки из дома. Оперативник с шумом втянул воздух, захлёбываясь от злости. Он понёсся в свой кабинет, не снимая снаряжения, не замечая, что грубо толкнул Биркоффа, и тот едва не упал. В верхнем ящике стола лежал мобильник. Кнопка оповещений мигала красным, и на экране светилась надпись: “Одиннадцать пропущенных вызовов”. Не раздумывая, Майкл набрал номер и замер, словно в ожидании удара. Елена ответила уже на втором гудке. Её голос осип от слёз, и язык с трудом выговаривал слова. — М-Майкл… — прохрипела она. — М-Майкл, г-где ты? — Что случилось? — выдохнул он. — Ад-дам… Адам не вернулся с тренировки… Я позвонила в полицию, но никто не знает, где он… Она разразилась рыданиями, и Майкл с такой силой сжал телефон, что тот затрещал. Мысли неслись в голове со скоростью выпущенной пули и рикошетили друг от друга: Адам или Никита, Адам или Никита… Он уже знал, что выберет, уже ненавидел себя за это больше, чем за всё содеянное зло. Мэдлин нашла единственно верный подход, его самую большую слабость. Как мог он быть так глуп, что не позаботился об этом раньше? Конечно же, Адам был не нужен Отделу, чтобы добраться до Вачека. Ценность его маленькой жизни сводилась к рычагу давления на оперативника пятого уровня, внезапно отбившегося от рук. — Я скоро приеду, — сказал Майкл в телефон, проглатывая ком в горле. — Всё будет хорошо, обещаю. Он завершил вызов, подошёл к стене и несколько раз ударил в неё кулаком. На разбитых костяшках проступила кровь, и в животе поселился тяжёлый, железный холод. *** Никита лежала на больничной койке и смотрела в трещину, расходящуюся от двери к потолку. Лицо стягивали дорожки слёз, то просыхающие, то вновь наполняющиеся солёной влагой. Сил совсем не было: ей казалось, что от неё прежней остались только глаза, замурованные в чужое, предавшее её тело. Она не знала, сколько времени прошло и оставалась ли надежда. Ей ничего не говорили, только брали кровь, делали какие-то уколы и три раза в день приносили еду. К палате была приставлена посменная охрана, и выходить разрешалось только в туалет в сопровождении одного из мужчин. В это время двери в другие палаты наглухо закрывали, и девушке казалось, что весь мир суживался до коридора с мигающей лампочкой и осыпающейся со стен штукатуркой. Казалось, что не существовало никогда ни тюрьмы, ни Отдела, ни даже её уличного детства. Всё было выдумкой — и убийства по приказу, и квартирка на четвёртом этаже с видом на город, и Майкл. Майкл… Каждый раз, когда в коридоре раздавались шаги, и дверь, поскрипывая, резко отворялась, сердце Никиты билось чуточку быстрее и неизменно искало его. Он пообещал, что приедет, если что-то пойдёт не так. Пообещал, что не спустит глаз с её трекера. Но вот уже который день она засыпала и просыпалась абсолютно одна, придавленная невыносимой мыслью: что если внутри неё уже глухо и пусто, что если все эти уколы бесполезны?.. В голове оставалась единственная мольба: живи, пожалуйста, просто живи! Она готова была на всё — отрезать себе руку и ногу, лечь под пули, выполнить любое задание, которое потребует от неё Отдел — лишь бы сердечко внутри неё продолжало биться и расти, продолжало брать её соки и силы. Пожалуйста, маленький мой, будь сильным, мы справимся, обязательно справимся. Просто живи. Руки инстинктивно обвивали живот, пытаясь услышать хоть какой-то отклик, но срок был ещё слишком мал. Она исступлённо всматривалась в лица врачей, старалась разобрать их слова, но в большинстве случаев считывала лишь скуку или раздражение. Она была для них рутинной работой, очередной пациенткой и, ко всему прочему, заключённой. Никому не было дела, что весь смысл её существования висел на волоске. Неизвестность, гнетущее ожидание, одиночество. Самое страшное, что она ничего не могла сделать, только отсчитывать часы и минуты, пока монетка наконец-таки упадёт лицом вверх — или вниз. Только смотреть на трещину под потолком и на тень от жалюзи, медленно перемещающуюся с левой стены на правую. Только молить этот комочек внутри не оставлять её. Когда на седьмой день её повели на УЗИ, она уже не ждала ни Майкла, ни хороших новостей. От сердца тянулся лишь единственный нерв, вобравший в себя всё, что ей когда-либо было дорого. Она знала, что, если его обрубят, умрёт и она сама. Просто упадёт и никогда больше не встанет. Врач указал на кушетку, устланную тонкой пелёнкой, и Никита послушно легла. Всё её тело били холодные мурашки, и воздух застрял где-то в горле колючим ежом. Она закрыла глаза и в последний раз взмолилась: “Пожалуйста!.. Просто живи!” Несколько мучительных секунд доктор водил внутри прибором, и раздавался мерный гул компьютера. Затем Никита почувствовала лёгкий шлепок по ноге, открыла глаза и приподняла голову. С монитора на неё смотрело крохотное тельце с отчётливо бьющейся точкой в районе сердца.