Лед небес

      Не одну смерть по-своему воображали люди; кто-то верил в могущество природы, кто-то — в ритуалы и ее богов, кто-то доверял приметам, а кто-то сочинял их сам. И был у людей обычай, к которому приобщился и Иммануил, далекий от всех заблуждений, — загадывать желание на падающую звезду.       Он понимал, что не велениями звезд воплощаются цели, но ночь ввергала его в трепет. Жизнь затихала, за сумраком приходила уютная прохлада, а звезды светили ярче любого загробного солнца, сокрытого облачной пеленой, и звали в опустевший дом. Обращаясь к звездам, он обращался к небесам и верил, что холод донесет его молитву до вселенной, а до родной обители — покой.       Не под покровом ночи спал мир мертвый, но мир живой как никогда походил на него ночью.

***

      Близилась зима, за которой тянулся холод, а вместе с ней — рейс в Рай. С каждым днем мороз овладевал землей все больше — мороз, взрастивший Иммануила и умертвивший небеса. Колкий леденящий ветер нес с собой и дух родных просторов, по которым сын их тосковал, и необъяснимую тревогу.       Зелень, режущая привычный к мраку смерти глаз, желтела и краснела, поражая буйством красок; шли хлесткие дожди, разящие больнее любого снегопада, а воздух наполнялся терпким дымом очагов и горящей лесной подстилки. Иммануил вплотную приблизился к природе, преобразования которой мельком раньше заставал. И к природе людей — тоже.       Новое имя он обрел не только на словах, но и в документах, которые смог сделать, покинув небеса. Имя это не походило на настоящее ничем, ни единым звуком, но неуловимо напоминало об имени отца. О цели, о которой он поклялся всем мирам не забывать.       — Всегда радостно встречать родственную душу. — В работодателе, протянувшем ему руку, Иммануил безошибочно распознал неупокоенного духа, чем и вынудил себя принять.       Неупокоенные духи, которых от людей отличить было сложно, существовали на земле спокойно. Меняли документы, вели дела и путешествовали по миру, чтобы их застывший возраст никого не смущал и чтобы не нарваться на служителей небес, отправлявших таких в Ад. Со всеми родными эти духи разминулись, потеряв их до того, как обросли телами, но на покой вслед за ними они не торопились — они наслаждались жизнью, к которой вернулись чудом, и не пытались угнаться за мчавшимся миром, конец которого они так или иначе увидят.       И к ним — самым близким к людям духам и самым от них далеких — примкнул Иммануил, жаждавший проникнуться человеческим образом жизни. Ему помогли устроиться, предоставили скромное жилье, обучили быту и даровали в виде книг знания земли. Никто не спросил, почему он так мало о жизни знает; он не представлялся неупокоенным сам, но все его таковым считали — а лезть с расспросами к нему живые духи опасались. Чтобы ему помогали, хватило намека, что он прекрасно их сущность знает — и это их испугало. Испугал глухой, уверенный и беспрекословный тон, которым он с ними общался.       Они не знали, кто он такой и откуда в его голосе столько власти, но им неосознанно хотелось подчиниться ему. И они подчинялись.       В человека он играл тогда, когда Хлоя пропадала в рейсах, и прекрасно вживался в роль, научившись не просто изображать эмоции, а испытывать их и впрямь. А когда его проводник возвращался, он становился его тенью вновь. Все любимые ее маршруты, ее привычки и места, где бывала чаще, — он это все поглощал, планируя их «случайную» встречу.       Пестрая листва пожухла и опала, устлав землю хрустящим ковром. Зима дышала осени в затылок, и когда оголевшие ветви покроются робким снегом, Хлою поставят на Рай. Иммануил проведал об этом, тайком посетив депо; рейс в Рай был один запланирован на всю зиму, а дальше беспрерывной вереницей тянулся Ад.       Несколько месяцев минуло с тех пор, как он оставил небо, и откладывать расправу с богом не было больше мочи, — все естество тянуло его назад.       Он должен заполучить Хлою, но торопиться было нельзя. Она — единственная его возможность приблизиться к Раю, и если ее спугнуть — все усилия пойдут прахом, как обращается в перегной листва.       Изучив досконально ее характер, он задумал встретиться с ней перед ее последним рейсом в Ад. Робость и вечные сомнения Хлои, которым следовало бы раздражать — его лучшие помощники в этом деле; рейс в Ад создаст иллюзию того, что Рай еще нескоро, а когда новость до нее дойдет, она замечется между долгом и зовом сердца, и достаточно будет чуть ее подтолкнуть в правильном направлении. Без давления. Так, чтобы она сама приняла нужное ему решение.       Снег пошел раньше, чем Иммануил ожидал, и обескуражил его, заставив остановиться в блужданиях и поднять взгляд. Снег — привычное на небе явление, но на земле Иммануил сталкивался с ним в первый раз. На какой-то миг зима возвратила его домой, но это наваждение долго не продержалось, оцарапав нутро ядовитым когтем. Как бы ни напоминал снегопад о доме, он, будучи не загробным, не утолял тоску, а множил. И эта тоска — тоска по родному миру — была немногим из чувств, которые Иммануил испытывал искренне.       Снегопад не утешил Иммануила, но повел Хлою его тропой. Тропы живого мира подчинились ему взамен тех, что уснули на небе; всё благоволило ему, сама планета ему помогала, и Хлоя была последней деталью, которую в отлаженный механизм предстояло вставить.       В день, на который Иммануил запланировал их случайную встречу, они в действительности пересеклись случайно, и подобная ирония его даже обрадовала — чем искреннее начало, тем меньше фарса заметно в конце. Тешась пустой надеждой выловить в холоде родной отголосок, он прогуливался по аллее, что полюбилась Хлое. Туда же забрела и она, пробудив в нем азарт охотника. Жертва сама шла к нему в руки, и было грех ее упускать.       Он к ней подсел и завел незатейливую беседу, и заблудший призрак, словно подосланный миром, удачно попался им на глаза, позволив направить речь в русло о мертвецах. Выбитая из колеи, Хлоя от него убежала, но это Иммануила раззадоривало, а не огорчало. Он посеял в ее душе семена опасливого любопытства, всходы которого опутают ее ноги и приведут обратно.       Ночь, которую он просидел на той самой скамье, была необычайно блаженна: обойдя буран и туманную завесу, звезды сияли ярче, чем раньше, знаменуя его скорую победу.       А к утру проросли семена.       — Думаешь, я помогаю каждому странному типу, который не удосуживается хотя бы представиться? — с вызовом спросила его она, и он был счастлив.       Счастлив говорить с ней лично, а не вкрадчивым шепотом звать на небеса. Счастлив, что она этот шепот запомнила. Счастлив называть свое имя той, для которой он в том числе его взял. И она была первой после Минкара, кому он им представлялся.       Губы затрепетали, норовя растянуться в довольном смешке, но маска плотно их облегала.       — Эрхарт.       Когда Хлоя будет обращаться к нему по имени, Иммануил будет вспоминать отца. О том, от чего не имеет права отступать и что достойно каждой новой жертвы, прекраснее прежних.