Кошки скребут

      Когда Диаваль стал драконом, он много чего сломал. Ещё в начале он задрал свою рогатую голову и сшиб с потолка огромную люстру, пришедшуюся как на солдат, так и на него самого. Её судьбу разделили ещё несколько поваленных хвостом колонн и каменная стена, которую тот, отходя от противника, проломил головой лишь затем, чтобы забраться на высокую башню. Он карабкался снаружи, а Малефисента спешила — побитая, обливающаяся кровью после агонических минут под сетью — по винтовой лестнице внутри, выискивая Аврору среди хаоса дыма, огня и железа. Тогда она нашла её на мостике между башнями, мостике шатающемся и рушащемся, но вдруг позади послышался грозный щелчок плети Стефана. И началась безудержная схватка, последний танец, выветривающий всякие мысли, кроме желания отомстить или хотя бы выжить…       А потом мостик обрушился. И послышался громогласный хлопок крыльев. А потом оглушительный глухой удар.       Когда Диаваль стал драконом, он много чего сломал. Разбил. Несколько позвонков. Локти — он закрыл крыльями Аврору. Два ребра. Голова, которой он не ударился при падении, всё равно пострадала после люстр, колонн и пробитой стены. А ещё он задыхался в собственном огне и дыму, еле дышал после верёвок, которыми солдаты собирались его задушить, и оставил после себя ужасающие лужи тёмной крови в тронном зале.       Малефисента была тогда уверена, что он умрёт.       Глядя на распластанную в сумраке фигуру — ужасающе бледную и будто вязкую на ощупь, как восковую — она знала, что он умрёт. Несколькими часами ранее его удалось чудом (и угрозами) оставить там, поскольку его отказывались отправить в лазарет вместе с пострадавшими солдатами. Потому что часть из них пострадала от него же. Малефисенту это не заботило нисколько, потому что Диаваль кричал, точнее, пытался кричать с печкой вместо лёгких и надломанными костями, и дёргался на месте с горящими глазами, а потом вдруг замолчал совершенно, даже если прикасались к его ранам от стрел, и Малефисенте стало плевать, кто стоял у неё на пути.       В конце концов они остались одни — после того, как несколько человек в белых мантиях с зелёными крестами уложили его в постель, стараясь ни на что не надавливать, а Малефисента, торгуясь с жалкими остатками собственной магии, смогла излечить самые опасные из травм. Удушье или внутреннее кровотечение ему не грозили.       Но в последнюю секунду, когда его глаза ещё были открыты, они были тусклые-тусклые, запавшие, с залёгшими под ними тенями, губы посинели, а рука, в которую она вцепилась, была холодной на ощупь — последнее и вселило в неё уверенность, как набросившийся змей. У него всегда были тёплые руки.       Он должен был умереть.       Между камином и кроватью она отходила от металлического жжения и внезапных полётов, оставивших мышцы совершенно беспомощными. Глядя то на подрагивающую тень собственных крыльев на противоположной стене, то на лицо своего ворона, непривычно заострённое, его ввалившиеся щёки, Малефисента отсчитывала часы до его гибели, потому что на две пары крыльев сразу она, конечно, никогда не имела права притязать.       Казалось, если она хорошенько обдумает эту мысль, повторит достаточно раз, то свыкнется с ней. На мгновения так и казалось — Диаваль умрёт, как умирают все, разве что не от старости, не от болезни, а от ран, увечий по всему… по всему телу, полученных, когда он сражался за них всех. Это был его выбор — она дала возможность уйти ещё перед входом в замок.       На мгновения так и казалось — а потом она вспоминала его последние слова, там же, на мосту перед воротами в крепость.       «Конечно, Диаваль. Куда же я без тебя, Диаваль». Он так сказал. И она ответила: «Я всё слышу». И больше они словами не обмолвились. Такая глупость — из всего, что он мог сказать, решил выпросить себе благодарность. Такая глупость… ну что ей стоило?       Теперь он никогда не узнает. Никогда не узнает, что так и есть.       В тот раз он, разумеется, выжил: полежал спокойно — как сам сказал, «покрываясь мхом» на одном месте какие-то два месяца, и к коронации Авроры уже кое-как держался прямо и общался с Малефисентой исключительно бровями, потому что голос ещё не вернулся.       Разговор был оставлен на потом. Он мог подождать.       В самом деле, она не вспоминала об этом с тех самых пор — о том липком страхе, что обволок сердце в вечер, когда она чуть не потеряла свои крылья во второй раз. Не вспоминала бы и никогда, только вот Диаваль сказал, что всё это время считал её мёртвой.       Она не вспомнила об этом — прогнала ворона прочь из того проклятого коридора, поспешила обратно в отведённую для неё комнату, закрыла плотно за собой дверь и обернулась, встречаясь со спальней, ровно такой, какой оставила: потрескивание в камине, расправленная постель, собственная тень на стене. И вспомнила.       И стало так горько.       Малефисента представила себе Диаваля на Болотах после ужина. Он сказал… он сказал, что искал её, полез в воду? Очевидно, не смог найти. Если он ощущал себя хотя бы вполовину так же беспомощно, как она тогда…       Сон растворился, как туман — до последнего пыталась Малефисента уцепиться за его хвост, но без толку: как не удавалось ей уснуть в переплетённых коридорах Прибежища, так не удавалось и в каменных стенах королевских палат. Как же ей хотелось домой.       Она открыла глаза.       Утро, как ни странно, не наступило — царил голубой полумрак, огонь изрядно подутих. Смолкли голоса снаружи, которые поначалу мешали засыпать и наводили на тревожащие мысли. Многие из нарушителей её покоя собирались, в конце концов, вскоре стать соседями. К тому же, они наверняка собирались обсуждать свои проблемы, чем она обязалась не интересоваться и теперь оставалась в неведении. Ожидаемого облегчения это вовсе не принесло — наоборот. И…       — Диаваль!       Он вспушился на месте — на изголовье кровати, как на жёрдочке, он сидел неподвижно, глядя на неё сверху вниз своими глазищами, — и чуть не упал прямо ей на лицо, спугнутый гневным шёпотом.       Только его здесь не хватало. Только не когда она и без того провела всю ночь… Разве ему не предоставили такую же комнату? Почему же он здесь?       Но, право, напомнила фея себе, в этом не было ничего удивительного. В его комнате наверняка осталась Арабелла. Ну и остался бы там сам?.. Раз они так сдру-…       Малефисента поморщилась.       Он же сказал… вчера… сказал, что она его чуть не укусила. И что это смертельно опасно.       Вот чёрт.       Злость, чувство вины и ещё больше злости из-за чувства вины смешались в опасный напиток, горький на язык, как полынь.       — Что ты здесь забыл? — прошипела фея, глядя на него вверх тормашками. К сожалению, от него такого, мелкого и безоружного, ответа не дождёшься. Он взлетел, и она щёлкнула пальцами.       — Госпожа, я не намеревался тебя разбудить, — начал он, поклонившись.       — В таком случае, полагаю, ты намеревался следить за тем, как я сплю?       — Нет, госпожа. Я неверно посчитал, что ты не будешь спать.       — Почему же я не должна спать? — возмутилась Малефисента. К самой себе у неё был тот же вопрос. Диаваль на него ответа не знал, судя по смутившейся физиономии. — У тебя ко мне какое-то дело?       — Нет. Да, — выплюнул он. — У меня сведения.       — Диаваль, сейчас глухая ночь.       — Я не смог бы рассказать раньше.       — Не раньше, а позже. Это не могло подождать до утра?       — Прости, госпожа.       Что-то в его голосе — а может, в том, как торчали перья в его волосах, как непривычно взбудораженно он выглядел — заставило её смилостивиться.       — Ладно. Раз уж я проснулась и вряд ли усну снова, — она поднялась в постели, приоткрывая крылья. — Говори.       Диаваль поклонился.       — Госпожа, Тёмные Эльфы обсуждали, что им стоит делать теперь, когда битва окончена. Они пытаются решить, кто отправится на Топи, а кто останется, а также решают, кто станет новым предводителем.       — Ко мне это имеет какое отношение? — возмутилась фея.       — Госпожа, они только и делают, что говорят о тебе! — воскликнул он впопыхах. — Кхм. Позволь просто рассказать, ладно? — он выставил ладони перед собой. Один театр. Она махнула рукой. Он благодарно поклонился. — Большинство лесных эльфов — около двадцати, но я могу ошибаться… к тому же, наверняка многие из них сейчас на острове, если я правильно понимаю… В общем, большинство лесных эльфов раздумывают над этим предложением, так же, как и некоторые из снежных?.. — он скривился. — Если госпожа простит меня, я не уверен в том, как мне следует их называть…       — Тундровые.       — Спасибо, — новый поклон. — Некоторые из тундровых эльфов также согласны рассмотреть вариант жизни на Топях, если условия среди скал позволят это. Они опасаются, что климат для них слишком тёплый, хотя не все с этим согласны. Подозреваю, если они согласятся, их будет гораздо меньше. Эм… пустынных фей всё устраивает — отсутствие на Топях пустыни, кажется, их не смущает.       А почему это, собственно, должно было их смущать? подумала Малефисента. Пустынные эльфы точно так же проводили время среди джунглевых, лесных и даже тундровых собратьев, благодаря близости этих разнородных участков на Острове. Но она простила Диавалю эти слова, когда вспомнила, что он не был на Острове.       — Они также рассматривают различные кандидатуры на место вождя, — продолжал тот тем временем. — Я бы сказал, что от трети до половины присутствующих, в основном пустынные эльфы, видят на этом месте Борру. Думаю, стоит заметить, что он это собрание и курировал, поэтому, подозреваю, вера в него небезосновательна. Тем не менее, некоторые высказались против, аргументируя тем, что вожак должен быть не только храбрым, но и разумным.       Какая неожиданная мысль.       — Некоторые, — тянул ворон, но теперь, услышав имя, она насторожилась, — предложили кандидатуру Куинна как справедливого и многообещающего правителя, хотя сам Куинн, присутствующий там же, едва ли проронил хоть слово.       Ещё бы, подумала Малефисента, внезапно чувствуя холод в конечностях. Куинн был сыном Коналла.       — Ему только пятнадцать лет. Тем не менее, в нём увидели бойкого, и при этом достаточно рассудительного молодого человека, вспомнив многие его поступки дома, про которые я, должен признаться, ничего не понял, и назвав хорошим сыном своего отца, что бы это ни значило.       Это значило очень многое. Это значило, что в нём было движущей внутренней силы и оглядывающейся назад мудрости в равных количествах. Таким не все обладали и не все пользовались.       — Однако, судя по всему, прежде чем сделать его вожаком, необходимо дождаться хотя бы его шестнадцатилетия, что понятно. Хотя, должен сказать, Аврора стала королевой почти в том же возрасте, и ничего не случилось. Кто-то высказал предположение, что ему может помогать его дедушка, который тоже там был, но особого энтузиазма не высказал. Была даже идея сделать Куинна вождём мирного времени, а Борру — вождём на время войны, что привело к оживлённому спору о том, откуда должна взяться новая война… Были ещё пары идей более… многочисленных собраний вроде представителей каждого клана или собрания старейшин, нашедшие сторонников, пока кто-то не предложил сделать предводительницей тебя.       Малефисента моргнула.       — Меня?       — Феникса.       — Это я.       — Я знаю, — фыркнул ворон. — Они начали обмусоливать эту тему, за неимением другого слова, поэтому я… поэтому я посчитал необходимым передать тебе эти известия. Возможно, ты не знала о переговорах и желала бы в противном случае поучаствовать.       Малефисента занялась поправлением подушек на постели.       — Ну, не то чтобы я горела желанием, — бросила она беспечно — и тут же: — И чего они от меня хотят?       Диаваль следил за ней.       — Решений. Многие полагают, что, будучи Фениксом, ты обладаешь если не высшим провидением, то хотя бы достаточными навыками для управления и принятия решений. Некоторых также обнадёживает твоё прошлое как королевы Топких Болот.       Колдунья хмыкнула, изгибая губы. Подушка никак не взбивалась.       — Да уж, обнадёживающе. По Болотам прямо легенды ходят, какой славной я была правительницей.       — Возможно, они не всё знают.       — Не всё знают, — прошипела Малефисента, стуча по подушке.       Это была повторяющаяся тема последнего времени. Мало того, что весь Альстед — оказывается, практически все — не знал, что Аврору пробудила ведьма, которая её же и околдовала, — мало того, что в ней видели ту же злодейку, какой она была годы назад, мало того, что она чуть не стала той злодейкой, какой была годы назад, так ещё и… ещё и доверять кому-то историю самой несчастной части её жизни…       — Кхм, — прокомментировал Диаваль её молчаливое избитие подушки. Пусть думает что хочет. Теперь она красиво и правильно лежала на краю постели. — Так как в Фениксе видят… некую исторически объединяющую фигуру, идея приживается. Некоторые несогласные, тем не менее, высказали обеспокоенность… не сочти за грубость, довольно… оправданную обеспокоенность тем фактом, что ты долгое время жила вдали и мало знакома с их обычаями и способами вести дела. Что, возможно, ты в свою очередь, как и они, не всё знаешь.       Диаваль, как всегда, приукрашал слова, смягчал углы — в том числе ради собственного блага, — но Малефисента понимала, что никто в действительности не выразился бы его словами. Были слова гораздо более ёмкие и точные.       Значит, её считали чужаком? Как прелестно.       — Интересно, почему же так получилось, — процедила фея. — Что я торчала «вдали» и ничего не знала.       Что она всю свою жизнь прожила, будучи уверенной, что она последняя и единственная из своего рода. Что даже это — даже это звучало лучше, чем то, что прямо у неё под боком… и ни разу…       — Госпожа?       — Забудь. И?       — И, — кивнул Диаваль, — это отвадило некоторых от мысли, но не всех. К тому же, если я правильно понял, здесь только часть молодых эльфов. Борра предположил, что старшее поколение на острове, которое придаёт различным легендам ещё больше важности, если такое возможно, определённо поддержит эту идею.       — Радость-то какая.       — Госпожа, можно высказать мнение? — раздалось сбоку.       — Разве тебе запретишь?       — Думаю, тебе стоит высказать им своё мнение, пока тебя без тебя не венчали.       Малефисента сдержала вздох. Какая разница, с ней или без неё, если у неё не оставалось выбора? Был ли у неё шанс переубедить кого-нибудь, или же слава Феникса бежала впереди неё так далеко, что уже было поздно тянуть руки и цепляться за огненный хвост?              На неё выжидательно смотрели.       — И без тебя знаю.       — Рад, что мы согласны, госпожа, — он поклонился. В который раз за пять минут.       — Прекращай, — пригрозила Малефисента. Он понял, что она имела в виду. На всякий случай — потому что такая гиперболизированная подчинённость никогда не обещала ничего хорошего — она поинтересовалась: — Это всё?       Он вмиг вытянулся, как струнка — и тут же будто бы обмяк.       — Нет. Да. То есть… — он коротко выдохнул. — Госпожа. Кхм. Если позволишь, я обязан извиниться перед тобой за свои слова.       Только не это. Он не должен был извиняться. Малефисента поднялась с ложа.       — Стой. Прошу, выслушай меня. Ты сможешь сказать, что пожелаешь. Ты знаешь, что вольна делать со мной, что угодно.       Интересный выбор слов. Она села на край постели.       — Начинай уже.       Диаваль кивнул, но не начал. Только чуть позже он вдохнул:       — Ты была права, когда… — и запнулся. — Я хочу сказать, мне очень жаль, и я понимаю, что на тебя много взвалилось. Теперь, когда мне больше известно об Эльфах, это очевидно. Но я должен был принять это во внимание раньше. Госпожа, последнее, что я хотел сделать — это добавить лишнюю проблему к твоему и без того длинному списку, не говоря уже о чем-то столь маленьком и простом в сравнении, какими бы глубокими ни были мои чувства.       Глубоки его чувства?       — Я не совсем понимаю, о чём ты, Диаваль.       Она порывалась встать, потому что её отчего-то нервировало смотреть на него снизу вверх, но она не могла пошевелиться.       — Когда я выдвинул своё… предложение, я не думал… точнее, я думал, но над… над… — он с усилием выдохнул. — Я был слишком… — и выдохнул снова. Малефисента теряла терпение. Коротким движением руки она указала на воду на столе, но тот усиленно покачал головой.       Помолчал, глядя вниз перед собой, с руками на талии и чуть ссутулившийся, с лунным серебром, разлитым по спине.       — Я знаю, что ты не просила этого, — проговорил он. — Ты не хочешь этого. Было огромной ошибкой с моей стороны просить у тебя чего-то, что ты не можешь дать. Что я не имею права просить, — он взглянул на неё, — ни как твой слуга, ни как твой друг.       Что за бессмыслица… И почему он выглядел… таким…       — Я не могу позволить себе ещё раз неправильно воспользоваться твоим доверием. Я хочу извиниться, если ты восприняла мои слова, как оскорбление, если ты считаешь, что моё отношение к тебе как-то… влияло на меня. Точнее, оно, конечно… Я хочу сказать, что в моих прошлых поступках не стоит искать корысти или умысла, теперь, — сглотнул он. Он всё ещё не смотрел на неё. — Точно, как и впредь. Я обещаю сделать всё возможное для того, чтобы ты никогда не беспокоилась по этому поводу.       Только тогда он повернул к ней голову. Теперь она лучше видела его сдавленное дыхание через рот, приподнятые перья в волосах. Как кролик перед хищником.       — Мы можем пропустить это, словно ничего никогда не было. Ты слишком дорога для меня, чтобы позволить этому изменить что-то между нами. Надеюсь, ты знаешь, — он отвернулся на секунду, подошёл к столу и даже схватился за кувшин, но передумал. — Если ты пожелаешь установить какие-либо границы, я приму любые. Но, пожалуйста… — он вздрогнул, и снова оступился. — Я всё ещё твой слуга и всегда им буду. Не отделывайся от меня только потому, что считаешь, что мои чувства всё испортят. Тебе не придётся думать о них, обещаю.       Похоже, он закончил. Опёршись на стол, Диаваль стоял полубоком, будто придавленный, сгорбленный, как дворцовая горгулья. Тишина звенела в комнате, растягивалась пролитым туманом.       — Скажи что-нибудь, — произнёс он едва слышно.       Но Малефисенте было нечего сказать по одной простой причине.       Диаваль шумно выдохнул — и в следующее мгновение опустился перед кроватью на колени, вглядываясь ей в лицо своими блестящими, огромными глазами.       — Ну же, — взмолился он. — Я сказал всё, что мог. Ответь мне что-нибудь, ты собиралась, — прохрипел он.       Он выглядел так, будто ему было больно. Она боялась приблизиться к нему.       — Диаваль, — сказала она искренне. — Я не знаю, о чём ты говоришь.       — О, ты знаешь, что я люблю тебя. Ты не можешь не знать.       У неё отнялся дар речи. Как и всякие мысли.       Она глядела на бледное лицо прямо перед собой, у своих ног, на шрамы у его висков, и на то, как двигались его губы… Он что-то… говорил… только смысла не было, и слова сливались в шумный гул ледяного моря, её собственной крови в ушах… Она в самом деле чувствовала, как что-то бьётся у неё прямо в горле… и не стихает…       — …и ты можешь забыть об этом. Нам больше не придется об этом говорить, и я не буду упоминать об этом, если ты не хочешь. Я останусь тем, кем был раньше.       Его потряхивало за них обоих.       — Госпожа, — разобрала она наконец.       Это что-то билось в горле отчаянно, как пойманная птица, стягивая горло — и ни единого слова она не могла вымолвить. Она не могла пошевелить ни мускулом.       Пред её взором Диаваль опустил голову, медленно отстранился, поднялся, наспех поклонился и шёпотом, привидением исчез за дверью. Только услышав щелчок, Малефисента смогла оторвать взор от одной точки. В комнате снова росли стены и возникла земля. Она поджала ноги.       Он сказал это. Он сказал это. Она сделала всё возможное, чтобы обернуть всё в шутку, чтобы не услышать этих слов всерьёз, но вот они были произнесены. Более того, это было… Это было намного больше, чем она ожидала.       Он любит её. Он любит, любит её.       Она не могла не знать?       Она не знала.       Честное слово.

***

      Веселье по-настоящему началось лишь поздним утром, потому как кошки просыпались только по собственному желанию.       Диаваль пытался, искренне пытался хорошо проводить время, красиво стоя между цветами в саду и абсолютно никого не трогая, когда около него оказалась ходячая груда тряпок и волос.       — Н-н-не-а! — протянул ворон тут же, отпрыгивая в сторону. — Ты ко мне больше не подходишь, ясно?       — Мне нужна помощь с платьем! — проорали ему из парчовых глубин.       — Какая жалость. Я бы рад помочь, но не хочу.       Если бы Диаваль умел быть по-настоящему язвительным…       Лиф платья натянулся легко. Со шнуровкой были некоторые трудности, поскольку даже после стольких лет Диавалю не совсем удавалось нормально завязывать верёвки — очень редко приходилось. Его обычная рубашка стягивалась на груди, но он не трудился. Вроде бы это никого не беспокоило — во всяком случае, Малефисента претензий не высказывала.       У него на душе всё ещё остался осадок, что нельзя было проглотить вместе с едой и питьём, как бы он ни старался с самого утра. С тех пор, как он покинул комнату Малефисенты, с чистой совестью, но абсолютно раздавленным сердцем, он её не видел. Но одиночество тяготило не меньше, и в какой-то мере Диаваль был даже рад, что Арабелла плелась следом.       Он просто надеялся, что всё будет, как прежде, хотя прекрасно понимал, что, если ему не везло во всём остальном в последнее время, уж навряд ли повезёт в этом. Малефисента никогда не будет смотреть на него так же. Никакие неписанные законы не позволяли такого отношения со стороны слуг к господам, даже если одёжка простого слуги уже давно была ему мала. И она совершенно не обязана была потакать его переживаниям, тем более если не чувствовала того же. А это стало очевидно, даже если она не проронила ни слова — скорее, потому что она не проронила ни слова.       И всё-таки Диаваль не мог сожалеть о содеянном. Ему уже казалось однажды, что этот разговор может подождать.       — А чего мы такие хмурые? О-о-о, я знаю, — губы изогнулись в улыбке. — Голубки поссорились. Да?       — Какое тебе дело.       — Я переживаю за тебя, птичка! — насупилась Арабелла драматично и схватилась за грудь: — В конце концов, это я встала между вами! Можно сказать, перебежала!       — Много чести, — буркнул ворон. Но любопытство не сошло с круглого лица напротив, и он сдался. Может, если он скажет это вслух, наконец свыкнется. — Скажем так: меня отвадили. Теперь более очевидным способом.       — Как будто создание другой девушки для тебя — не очевидный способ.       — Да.       Больше ему на это сказать было нечего.       Или было.       — Другой девушки? Я тебя умоляю, — усмехнулся Диаваль. — Может, несмотря на все уже озвученные несовпадения с моим типом, у тебя и были шансы, только потом ты решила меня убить.       — Ну и что? До этого мы прекрасно общались. Может, ты мне даже понравился.       — Очень приятно, спасибо.       — Ну и? Это что, ни к чему не приведёт?       Голос её не выдавал серьёзности вопроса — поэтому, рискуя прослыть снобом без чувства юмора, Диаваль ответил серьёзнее:       — Ты знаешь, что существует ещё и дружба? Что люди совершенно необязательно должны быть в романтических отношениях?       — Это она тебе сказала?       Он хлопнул ртом. Белла захохотала.       Надо было отдать ей должное — она составляла неплохую компанию. Танцевать с ней снова он наотрез отказался, но они гуляли среди пробудившейся толпы, собирающейся на второй день веселья, и обсуждали вещи, которые, наверное, только с другим оборотнем обсуждать и можно: то, насколько вкуснее и пахучее рыба для человеческого языка, например. Или то, что мир Арабеллы стал ярче — во всяком случае, появился необыкновенный зелёный, — что Диаваль нашёл удивительным: для него самого цветов каждый раз становилось как будто меньше.       Кроме того, всю свою неповоротливость и периодическую потерю в пространстве Белла успешно списывала на отсутствие своих любимых усов.       — Точно, с ними совсем всё по-другому. Намного лучше понимаешь, что и где вокруг находится. Когда я был…       Что-то пробежало неподалёку. Он увидел.       Диаваль мотнул головой в ту сторону — но ничего. Люди, ноги. Но что-то там было! только что? даже его отвратительно ужасный человеческий нос смог унюхать их! —       — Так-с-с.       Взволнованность в голосе Арабеллы совершенно не успокаивала. И запах никуда не девался. Не сдвигаясь с места, Диаваль прошипел:       — У вас что, есть собаки?       Конечно, у них есть собаки, у них должны быть собаки, в каком нормальном замке нет…       — Двадцать четыре ирландских волкодава.       — Ирландских волкодава.       — Да.       Они поглядели друг на друга. Поглядели ещё.       — Это, должно быть, кто-то из Эльфов.       — Да.       — Да- или- кто-нибудь с болот. Или…       — …кто-нибудь ещё. Они все такого размера. Да.       — Да. Верно. Верно.       — Да. И даже если это и были собаки…       — …мы же люди, верно.       — Определённо. Бояться нечего. И они не знают.       — Точно.       И они кивнули друг другу. И кивнули ещё, для надёжности.       А через секунду Арабелла побежала.       Забавно, что у кошек были такие инстинкты.       У собак были инстинкты бегать за добычей.       Диаваль почти не думал, пока бежал. В один момент он мчался вслед за псами, чтобы поймать Арабеллу, а в следующий мчался вместе с ней перед псами, и всё смешалось в кучу. Бегал он отвратительно, особенно от волкодавов, хотя они уже подбегали к мосту, и только он обернулся посмотреть, действительно ли этих длинномордых чудовищ двадцать четыре, как упёрся во что-то, услышал кошачий визг, а потом очень много кошачьего визга, и везде была вода.              Арабелла высунулась первая. Если бы она могла выпрыгнуть из воды, с места на сушу, наверняка бы так и сделала.       Диаваль выплюнул воду изо рта. Начерта так много бассейнов перед замком?       Он пошлёпал из воды.       Хоть бы один мост через реку построили — нет, нужна сотня водоёмов в пределах замка.       — Я тебя уничтожу!       Да, да.       — Я тебя сожру, понял?! Гляди, что ты наделал!       — Прости, — уронил он. Кошка завыла от отвращения. Тот берег был не так далеко. За их спинами с суши горланили две седые лохматые, как метёлки, борзые. Брюки прилипли к ногам. Вместо перьев на воротнике какая-то катастрофа.       — Я не умею плавать!       — Ты стоишь на дне.       Один хороший день. Он просто хотел провести один хороший день.       — Помоги мне, ты!!! Я не могу вылезти! — завизжала она с плохо скрываемой паникой. Диаваль похлюпал обратно. Тяжела дворцовая жизнь. Почти так же тяжела, как украшенные камнями мокрые многослойные платья. Арабеллу Диаваль вытягивал за посох. — Ты-то какого чёрта побежал?!       — Он погнался за тобой, я тоже. Я хотел помочь.       — Так тебе и надо, — плюнула Белла. Вывалилась из воды — со всех сторон капало, она тяжело дышала, и Диаваль тут же отошёл, чего доброго. Малефисента свои угрозы в его адрес оставляла только угрозами, а с котами никогда не будешь уверен. И даже так кошка умудрилась намочить его ещё больше, усиленно мотая головой, даром что безрезультатно. Кто-то из придворных людей уже уводил собак за шиворот и глядел на их мокрый дуэт в замешательстве с другого берега. Как же всё отвратительно. — Значит, они поняли, кто мы на самом деле.       — Только не удивляйся. Можно подумать, ты хотела напасть на меня во время ужина, потому что тебе не понравился мой плащ.       — Зачем бы он погнался за тобой? — проворчала она позже по пути в замок — очень долгом, потому что еле переставяли ноги. Подол тянулся за ней мокрым хвостом, оставляя дорожку на земле и собирая песок. Диаваль пытался вернуться к чувствам. Раз уж он так хорошо ощущал каждую часть своего треклятого человеческого тела, пора бы уже вернуться и человеческой рассудительности. Ему мешали завывания далеко за спиной. От них шли мурашки по коже и с неба нависала сеть с дубинкой. — Как будто собакам нужны вороны.       — Мне нравится думать, что он посчитал меня волком, — бросил Диаваль.       — Какая прелесть. Ты был волком?       — Я был всем, чем только можно.       Оно бурлило в нём, это странное чувство, и высвободилось только, когда они вернулись в его комнату, оставляя за собой лужи и крякая обувью, и уже внутри, злые и испуганные, взглянули друг на друга. Волосы Арабеллы сплющились и обмякли, и она выглядела в три раза меньше, чем раньше.       Он засмеялся. Она тоже. Они не могли остановиться.       — И эта чертова псина! — вырывалось у неё между приступами, — чуть не ухватилась за платье, и ты его-! Ха! Отвлёк, называется!       — И куда мы бежали?       — Куда мы… Ха-хаа-ха! Куда мы, к чёрту, бежали?       — Я не знаю! Там был мост, я хотел перейти через…       — Как будто!- Как будто собаки не ходят по мостам!       — Отстань! — Диаваль полулежал на расписной кушетке, наверняка промокающей, подавляя последние смешки. — Я никогда раньше не убегал от псов! — Белла послала к нему удивлённый взор. — В этом обличьи, я имею в виду. Я мог улететь, ясно?       — Улететь он мог, везунчик! Попробуй с места запрыгнуть на подоконник! — проворчала она смешливо, не скрывая горделивости. Диаваль послушно похлопал пару раз, прославляя её кошачью храбрость. Она попыталась поклониться, но выглядело это превратно, и внешний вид только усугубил жалкую картину — Диаваль рассмеялся опять, и даже Арабелла не удержалась. С плаксивым выражением лица она трогала свои сырые пакли, оборачиваясь к нему как к источнику поддержки: — Я ненавижу это тело.       — Я тоже, — буркнул ворон в сердцах. Давненько он не чувствовал этого — кажется, почти с начала службы, если только память услужливо не стирала мелкие трудности, но в последнюю неделю пренебрежение вернулось. Он не мог обратиться вороном, чтобы найти Малефисенту, чтобы перелезть через дворцовую стену, когда его не пустили с остальными жителями Болот, чтобы отворить дверь церкви, чтобы справиться с солдатами самостоятельно… Ещё и это…       Ну ладно.       В конце концов ворону кое-как удалось развести огонь в камине и подвинуть к нему кушетку. С отвращением он избавился от длинного плаща, от тяжести и без того нелёгкого дублета и особенно печально выглядевших перьев и набросил всё на спинку, расправив полочки. Он стянул также сапоги и подставил их поближе к теплу — хорошо бы подложить что-нибудь внутрь, но ничего не находилось. Арабелла возилась с платьем, то глядя на него зачем-то во все глаза, то демонстративно кряхтя и фыркая. Так как дело не продвигалось, ему пришлось вмешаться — помочь со шнуровкой на спине и снятием лифа, с пуговицами на манжетах. Бархатка на её шее тоже промокла, и от неё Арабелла избавилась с особым удовольствием, даже предложив ему оставить украшение себе. С остальным она справлялась.       — Спасибо, — сказала она тише, и Диаваль постарался особенно не радоваться искренности её голоса.       С такой же благодарностью она приняла покрывало, стащенное с одного из стульев, чтобы высушить волосы. Сам Диаваль раздумывал, чем заняться. Идея, строго говоря, была только одна, зато хорошая — поспать. Он так и не выспался прошлой ночью — ожидал на краю постели Малефисенту. Впрочем, это в каком-то смысле было его занятие на всё последнее время. Другими словами, он валился с ног.       Арабелла, согласно своей кошачьей природе, тоже наверняка не отказалась бы вздремнуть. Это рождало проблему, которой вчера, по причине его отсутствия, не возникало. Он не мог позволить ей или себе спать на кушетке с мокрой одеждой. Вежливость подсказывала оставить постель Белле, но кроме неё в комнате были только стулья. Можно было, конечно, расставить их в ряд, но мешали подлокотники… Его не то чтобы смущала мысль лечь в одну постель, просто…       Как странно это всё, наверное, выглядит со стороны.       Не зная, куда себя деть, Диаваль присел на кушетку. Спина и плечи высохли, но из-за брюк всё ещё было противно и немного холодно. В конце концов Белла осталась совсем нагой, не считая полотенца на плечах, и, закинув ногу на ногу, уселась рядом.       — Нравится вид? — вытянулась она.       — Уже видел.       Она хмыкнула.       — Я раньше сидела на подушках рядом с камином… Ингрид, — выдавила она задумчиво. Диаваль задался вопросом, не хотела ли она сначала назвать её «хозяйкой».       — Что, соскучилась? — улыбнулся ворон. — Помнится, её судьба ничего для тебя не значила.       — Я скучаю по подушкам, — процедила та. — Может быть, по своей крошечной постели. И по тому, что мне не надо носить наряды и падать в воду. И бояться собак.       — Ну, если ты действительно хочешь покинуть дворец и жить человеком, тебе придётся привыкнуть к этому. И ко многому другому.       — Ясно, — выдохнула Белла. С секунду она молчала. А потом с блеском в глазах прищурилась в его сторону. — Ну, а ты чего ждёшь? Что, брюки не промокли у тебя?       — Не дождёшься.       — Да ла-а-адно тебе, птичка… — промурлыкала кошка, приближая к нему свои длинные когти. Диаваль слишком хорошо помнил, чем это закончилось вчера.       — Прекрати. Я не собираюсь раздеваться перед тобой.       — Интересно, — фыркнула она, — а почему это я могу быть раздетой перед тобой, а ты нет?       — Потому что мне всё равно, а ты всё никак не перестанешь шутить на эту тему.       — Кто сказал, что я шучу?       Он сглотнул. Он совершенно перестал понимать, когда она угрожала ему расправой, а когда это было угрозами совершенно другого толка.       — Арабелла…       Прозрачные глаза уставились на него, сощурились — не смешливо даже, а вполне серьёзно, что совершенно сбило его с толку. Он на всякий случай покачал головой.       Белла откинулась на спинку.       — Расслабься, птичка, я просто издеваюсь. Сейчас не мой сезон.       — Радость-то какая, — согласился ворон. От этих слов ему стало не по себе. Он давно не видел Малефисенту. Отчего-то происходящее стало выглядеть ещё абсурднее.       Ему всё же досталась кровать, точнее, её правая часть — к тому времени, как дремота настигла его, Арабелла уже давно уснула, только голова торчала из-под одеяла.

***

      — Я не хочу быть предводительницей Тёмных Эльфов, — объявила Малефисента чётко и без предисловий. Борра выгнул бровь — слишком удивлённо. Она отступила. — На всякий случай. Если вы вдруг рассматривали этот вариант.       — Мы рассматривали, — ответил Борра твёрдо, — вчера вечером. Я думал, твоя птица сказала тебе?       Малефисента поджала губы.       — Сказала.       Да уж, её птица кое-что сказала.       Если вчера ещё можно было сослаться на его новую клыкасто-усатую спутницу, занимающую всё время, то сегодня сомневаться не приходилось: Диаваль определённо её избегал. Ни разу она его сегодня так и не увидела, даже мельком. Справедливости ради, наверное, на его месте Малефисента делала бы то же самое.       — Могу я узнать, почему? — встрепенулся эльф по её правое плечо.       Что почему? А. Точно.       — Я уже являюсь Стражницей Топей, — сказала она. — Достаточно обязанностей на одного.       — Но мы ведь тоже будем жить на Топях. Значит, это будет почти то же самое.       Какой упёртый. В самом деле, спорить с некоторыми-…       Мимо них две огромные собаки медленно и небрежно выгуливали человека. Это сбило её с мысли.       Впрочем, её мысли со вчерашнего дня имели только одну конечную точку.       Говоря в общем, её расстраивало всё.       Её расстраивало, что целые годы — ведь это наверняка были целые годы, ещё до заклятия, так давно… — целые годы маленьких жестов и намёков наверняка прошли мимо неё. Даже это его глупое последнее предложение, с которого всё началось. Он сказал: «Ты не можешь не знать», но он её переоценивал: ей ни разу не приходило в голову. Она знала, что он… привязан к ней, но он был привязан и к Авроре, и к Топким Болотам, и даже немного к Филиппу. Конечно, то было немного другое, но…       Её расстраивало, если можно было так сказать, неспособность выполнить ни одну из «просьб», что он обронил во время своей речи. Она не могла притвориться, что ничего не случилось — глаза ей открыли слишком широко. Словно открылся новый способ смотреть на мир. Она не могла не оглядываться в поисках в десятках крошечных моментов в течение долгих лет этого пролитого, просыпавшегося, отражённого. Неспособна она была и видеть в нём лишь друга или слугу — последнее теперь казалось таким немыслимым, будто всегда таким было. Больше не думать об этом? Она только начала об этом думать и при всём желании не могла остановиться.       — Это две разные вещи, — отозвалась Малефисента.       Но что расстраивало её больше всего, тем не менее, так это то, что Диаваль чувствовал необходимость просить прощения за свою любовь. Необходимость просить её… не отстранять его.       Разве она была так беспощадна? Неужели он верил, что она накажет его?       Ну, она натравила на него кошку. Наверное, это считалось.       — Я советую тебе всё же подумать, а не отказываться сразу, — произнёс Борра, снова встревая не в своё дело.       — И как я только жила без ваших советов? — воскликнула Малефисента, стукнув посохом и отступая прочь, позволяя Борре плестись следом.       — Наших?       «Я заступаюсь за себя потому, что мне посоветовали», — чуть не сказала фея, но вовремя поняла, что не переживёт смерти своей гордости, если произнесёт эти слова.       — Одна крылатая бестия недавно обучала меня прелестям человеческого этикета, — бросила она себе за спину.       Борра рассмеялся.       — Плохой из неё тогда учитель!       Малефисента остановилась. Медленно обернулась.       — Меня всё устраивает, — процедила она. Рождать в Борре чувство опасения было бы определённо приятно в любой другой день, но сегодня она была не в духе. И ей не нравилось — о, что бы она сказала на такое десять лет назад! — ей не нравилось быть совсем уж беспощадной. Борра мог отделаться разочек. В качестве угощения. Малефисента зашагала дальше. — Как Стражница Топей, тем не менее, я обязана узнать у тебя...

***

      За окном почти стемнело, когда Диаваль наконец разлепил глаза. Наверное, он бы их и не открыл, если бы не…       — Э-эй!.. Э-эй!.. Э-эй!.. Э-эй!..       Он подорвался. Арабелла сжимала в ладонях одеяло.       — Чеготебенадо? — промямлил ворон, падая обратно. Сколько же он спал?..       — Мне стало скучно, а ты никак не просыпался. Я хотела прогуляться, но меня затолкали обратно.       Он разлепил глаза.       — А ты одеться перед этим не думала?              — «А ты одеться перед этим не думала?» — пробубнила та. — Как ты себе это представляешь?       — Точно.       Спасибо Арабелле — голова побаливала. Во всяком случае, отступила тяжесть и даже хотелось чем-нибудь заняться. Как оказалось, дублет и плащ уже немного подсохли (перья, правда, обязательно следовало разгладить и смазать), чего нельзя было сказать о куске золота и парчи, раскинутом по соседству.       Другими словами, пришлось прибегнуть к королевской помощи ещё разок. В гардеробе Ингрид стало на одну тёмно-синюю бархатную мантию меньше.              Закутанная в материю, как в плед, Белла важно и долго, как кошки, смотрела с балкона наружу и поедала яблоки, услужливо оставленные в комнате. Диаваля пронзило колкое воспоминание — все те разы, когда Малефисента ужинала чем-нибудь, принесённым им, такая же обёрнутая в шёлковую темноту, и говорила с ним о чём-нибудь, о чём угодно.       Что он забыл в этой комнате?              Если он хотел, чтобы всё было, как раньше, отсиживаться и прятаться от неё было бессмысленно. Он обещал, что останется тем, кем был всё это время раньше, и собирался придерживаться своих слов.       Как бы Арабелла ни жаловалась на скукоту и одиночество, она только помахала рукой на прощание. Диаваль закрыл за собой дверь.       Вечерняя прохлада настойчиво вытесняла дневную духоту, и люди начинали расходиться. Оставались эльфы, собирающиеся в кучки так же, как вчера — среди них он и собирался отыскать госпожу. Но этому не суждено было случиться. Перед ним мелькали рога и перья, но всё не те. Должно быть, она вернулась в замок — если ей не пришло в голову что-нибудь другое. Предупреждать его в её привычку никогда не входило.       — О, кто объявился. Великий учитель! — его чуть не сбил с ног один из эльфов — Борра, вспомнил Диаваль. Опять же. Откуда они его знали? — Чего молчишь? Теперь-то ты можешь разговаривать?       — Эм… Да, — откашлялся ворон. — Диаваль, мы встречались вчера.       — Когда ты выполнял своё задание, да.       — Да. На самом деле, я ищу… Феникса, — выдавил он. Слово звучало странно на устах. Раз уж все всё про него знали, наверняка поняли бы, назови он её госпожой, но что-то остановило его. Назвать её по имени он не имел права.       — А разве тебе не должно всегда знать, где она? — усмехнулся эльф.       — Если бы. Обычно она просто… — он махнул рукой в сторону.       Борра хмыкнул. Странное у него лицо было, насмешливое. Если честно, за день Диавалю чуток поднадоело смотреть на такое, но он постарался не делать поспешных выводов. Вчера он казался вполне нормальным. Сейчас эльф нёс несколько свёртков с едой для собратьев — что-то, похожее на булочку, выпирало из-под бумаги. Они пожали руки, хотя ворон запоздало задумался, принято ли у них было такое.       — Это от королевы, — Борра перехватил его взгляд. — Могу передать один через тебя Фениксу, если она собирается и дальше сидеть в замке.       Его голос скрывал совсем тонкую нотку укора, но ворон пропустил её ради главного: Малефисента была во дворце. И ему только что чуть ли не в руки сунули предлог для посещения.       — Да, пожалуй, было бы неплохо, — выпрямился он. Борра протянул ему один из свёртков — он был тёплым, почти горячим на ощупь.       — Тебе тоже?       — Нет, спасибо, — покачал тот головой, но осёкся — это было особенное блюдо, в память погибших… — То есть, я… Не хочу показать своё неуважение…       Борра цокнул языком.       — Расслабься. Это необязательно. Не хочешь — не бери.       — Спасибо, — Диаваль поклонился, и даже так стыдливость не прошла. — Не поймите меня неправильно, — начал он, — мне нельзя такое.       Борре, однако, кажется, было совершенно всё равно. Лучше, тем оскорбление, во всяком случае.       — Ну, не знаешь, что теряешь, — пожал он плечами. — Вкусная вещь.       — Не сомневаюсь.       Внезапно Борра засмеялся.       — Это и есть ваш этикет, да?       Так он и оставил Диаваля позади: с подпрыгнувшими бровями и чудом не отъезжающей челюстью.       Сплетница. Кто бы мог подумать.       Со свёртком в руках он поспешил обратно, на ходу размышляя, как же вычислить комнату, где отсиживалась его госпожа. Прошлой ночью он влетел в окно, но как отыскать нужную дверь внутри, он не имел понятия. Ему навстречу шла Аврора: руки её тоже были заняты угощением, как и рубаха мальчишки, что шагал по её правую руку. Он нёс свёртки на растянутой ткани, как на подносе, оголяя живот. Вместе они весело говорили о чём-то, кивая друг другу, пока Аврора не заприметила его.       — Диаваль! Как я рада тебя видеть! Извини, не могу обнять, — улыбнулась она, кивая к своей ноше. — Это Лукас, сын одной из кухарок. Он любезно согласился помочь нам. Лукас, это Диаваль, мой папа.       Теперь-то его челюсть отвалилась. Он будто перестал дышать. Если судить по розовому лицу Авроры, ей было так же приятно сказать это, как ему — услышать. Всегда ли она считала так? Хотя бы вполовину так же долго, как он сам? Он не смел и мечтать о таком. В самом деле, ему и не нужны были слова и титулы… О, но как же приятно было всё-таки услышать их…       Паузу прервал деловитый Лукас: он громко поздоровался с ним и получил приветствие в ответ.       — Ты ищешь маму? Она в замке, — вставила Аврора. — Один из балконов справа по коридору, на шестом этаже, если повернуть сначала направо, а потом… О, это трудно объяснить.       — Я покажу! — воскликнул Лукас. — Я сейчас! — потянулось за ним в воздухе — он ещё не закончил говорить, как уже помчался к эльфам и через пару минут вернулся с пустыми руками и в полной готовности. Аврора попрощалась с ними.       По меркам мальчика Диаваль просто ползал, но что тут поделаешь. Он на сегодня набегался. К тому же, его вечно тормозило непроходящее ошеломление — от того, что сказала Аврора, а ещё немного от её вида рядом с маленьким ребёнком. Ему уже иногда приходило такое в голову, но, в самом деле, Аврора была ещё достаточно молода, а в то время ещё и не обручена. Однако же картина всё равно умиляла, стоило ему подумать, что, если ему повезёт, когда-нибудь он увидит это на самом деле.       И что, он будет по праву считаться дедушкой? Удивительно.

***

      С балкона был неплохой вид, и вино немного кислило.       Малефисента не бралась считать, сколько времени провела в одном положении, но осталась бы ещё ненадолго. Солнце совсем зашло, и небо потихоньку мрачнело: многочисленные деревья и изгороди темнели, внизу потихоньку зажигались огни и что-то происходило, но фею устраивала темнота и уединение.       Хотя насчёт последнего… Когда она покинула эльфов несколькими часами ранее, ей действительно стало гораздо лучше — всё же любая компания в какой-то момент жутко надоедала. Но теперь, под покровом надвигающейся ночи, ей вновь, как и вчера, становилось не по себе, и те же мысли, как тень, начинали свою погоню.       Казалось бы, всё, что могло быть улажено, было улажено. Часть её действительно чувствовала облегчение. Другая же… Она не могла дать этому название. У неё на душе будто скребли кошки, и…       Деликатный стук в дверь. Щелчок пальцами — обвившаяся золотой пыльцой дверная ручка утвердительно лязгнула. В комнату вошла тёмная фигура. Диаваль на секунду замер на месте, видимо, высматривая, где она могла бы быть, но затем отошёл в сторону, как будто бы вовсе и не собирался присоединиться к ней.       — Мне кажется, кто-то зашёл, — объявила Малефисента как можно спокойнее. Покачала головой: — Но мне наверняка послышалось. Если бы кто-то зашёл, он бы поздоровался.       Какое-то приглушённое ворчание в ответ. Тёмное пятно исчезло, скрытое от глаз за балконными дверьми, пока чуть погодя он всё же не показался вновь — с парой подушек в одной руке и свёртком в другой. Одну из подушек он прислонил к креслу напротив, вторую протянул ей. Малефисента выгнула бровь. На кресле и с крыльями за спиной она мало чем могла помочь, но для излишних замечаний отсутствовало настроение. Фея оставила подушку на коленях.       — Что с твоими перьями?       Ворон поморщился, махнул рукой и расправил свёрток на столе.       — Угощайся, — кивнул он, опускаясь на второе кресло, привычно поправляя одежду. Перед ней оказалось нечто, похожее на лепёшку: мучное, чем-то набитое и довольно сочное на вид. — Это оттуда, они раздают между собой, тебе должно понравиться, — Диаваль взглянул туда, куда только что мотнул головой — за пределы балкона, вниз, к гурьбе эльфов. До слуха доходили лишь обрывки их шумных, как ручей, возгласов, глаз ловил слабый свет. — У них пунктик на костры или это только здесь?       Итак, он придерживался своего плана оставить всё в прошлом. Ладно.       Малефисента оперла руку о перила балкона, разглядывая далеко внизу светлую горящую точку и тени, дёргающиеся вокруг неё.       — О, нет, делают это каждый вечер. Боюсь, тебе придётся привыкнуть.       — А зачем? — поинтересовался Диаваль. Малефисента пожала плечами. Кисточки на подушках были очень мягкие и приятно струились между пальцами туда и обратно.       — Наверное, для сплочения духа, — предположила она. Диаваль согласился кивком головы, но ничего не добавил. Пока не повисла тишина, Малефисента бросила: — Это немного странно, — и когда чёрные брови заинтересованно подскочили, пояснила: — Собираться вместе без дела.       — Ну, как посмотреть. У нас тут, считай, то же самое, — кивнул он к их столу. Пламя свечей подрагивало в вечерней прохладе. Малефисента закатила глаза. Диаваль ухмыльнулся, но что-то победило его усмешку. Тень на секунду коснулась его лица, сводя брови вместе, но он сморгнул её, не дав фее возможности даже поймать её. Это напрягало.       — Как ты мог подметить, нас двое, а Эльфов десятки.       — Вероятно, так дух лучше сплачивается, — улыбнулись ей. Поменялась поза: Диаваль привычно закинул одну ногу на колено другой, как делал, сидя на деревьях. Кивнул ей лишний раз в сторону почти нетронутой еды. Почесал несуществующую бороду. — «Эльфов»? Они- вы Эльфами называетесь? — вскинул брови ворон. — И ты тоже Эльф?       — Почему же. Я Феникс, между прочим.       — Да, но… — он наконец поймал её взгляд и рассмеялся. — Так тебя больше нельзя называть феей, госпожа? Или эльфы считаются феями? Или вы и то, и другое…       — Диаваль… — протянула она, собираясь ответить, но… — …я не знаю. Я не знаю, кто я такая, — она откинулась на спинку, чуть запрокидывая голову с чувством чуть ли не досады. С неба над её бедой посмеивались подмигивающие звёзды.       Диаваль выдал удивительный даже по его меркам смешок.       — О-о-о, добро пожаловать! — протянул он над столом руку, и Малефисента послушно и деловито пожала её. — Приветствую тебя в нашем скромном клубе из… трёх участников. Мы… Я зову нас «Оборотнический кризис личности». Я председатель.       Напоминание проскользнуло сквозь его слова почти незаметно и проползло к ней со скоростью змеи — с её же ядом и укусило. Диаваль ни словом не обмолвился об Арабелле за всё это время, несмотря на то, что провёл с ней весь день — и, похожее, уже основал гильдию. Интересно, о чём они вообще могли говорить?       Или не только говорить.       Так, полно.       Это её не касалось.       — Это кризис терминологии, а не личности, спасибо большое. К тому же, сомневаюсь, что моё превращение в Феникса можно сравнивать с твоими ежедневными метаморфозами. Вряд ли я смогу проделывать это по нескольку раз в день по мановению руки, как с тобой — боюсь разочаровать тебя, но для этого мне сначала придётся умереть.       В неё ударил поистине вороний взгляд: фирменно-сердитый, исподлобья.       — Типун тебе на язык, госпожа.       — Разве это не птичья болезнь? — улыбнулась Малефисента.       Настал его черёд закатывать глаза. Маленькая победа. Однако, ворон, похоже, обдумывал какие-то собственные думы: его тёмный взгляд сбежал по перилам вниз к костру и вскарабкался наверх, куда-то вперёд выше её головы.       — Могу я задать вопрос, госпожа? — сказал он наконец, и Малефисента, прежде чем метнуть своё привычное «ну попробуй», поймала его серьёзный взгляд, спустившийся с вершин прямо к ней, и смолчала. Его же слова, похоже, покинули. — Ты… знала, что превратишься в Феникса? — задал он осторожно. Теперь его глаза бегали по её лицу. — Я имею в виду, рассчитывала ли ты… когда… что ты выживешь? Когда Ингрид…       — Диаваль, у меня не было времени раздумывать.       — Да. Да, точно, — осёкся он, закивал головой, как птица.       — Но я знала, что я Феникс, ранее, если ты об этом, — сжалилась Малефисента. — Правда, я не думала, что под этим подразумевается настоящая способность возрождаться. Мне казалось, имя Феникса имело только символическое значение. Для воодушевлённых речей о разрушении и трансформации для единства с людьми, — улыбнулась она однобоко. Подушки были красиво расшиты: блестящие узоры, переливающиеся в мигающих огнях, острые и гладкие на ощупь бусины. За ними было приятно следить пальцем и взглядом. — Коналл рассказывал мне об этом.       Она запнулась.       — А. Тот самый Коналл.       — Да. Он вытащил меня из моря, — сглотнула Малефисента. Брови Диаваля приподнялись. Он взглянул на эльфов внизу ещё раз, будто бы иначе.       — Хм. Сочёл бы за честь познакомиться с ним. Раз одно то, что его сын похож на него, считается добродетелью, — сказал он искренне. Фея поджала губы.       — У тебя не получится. Он мёртв.       Бесстрастно она следила за тем, как тень упала на лицо слуги.       — Извини.       Она прочитала его вывод по взгляду, и, в самом деле, можно было закончить прямо там, но что-то потянуло её за язык — что-то, что твердило: если она скроет это, то скажет неправду.       — Он умер до кровавой битвы, — произнесла она. Диаваль изумлённо нахмурился. — Воины Альстеда оказались на поле гробоцветов, и его ранили. Он… Он спас мне жизнь, — выговорила она, отводя взгляд, — Если бы он не встал передо мной, пуля попала бы в меня.       Она знала, что это такое, когда тебе спасают жизнь. С неё однажды снял железную цепь дракон. Этот же дракон научил её тому, что за такие вещи всегда надо платить. Поступок Диаваля обменивался, по его собственным же словам, на залечивание ран после битвы, но Малефисента не соглашалась. Правда, ничего другого она предложить не смогла — или не захотела.       — Это… очень храбро, — сглотнул Диаваль, мрачнеющий с каждым новым её словом.       — Да. А потом мы сделали то, что он призывал нас не делать.       Во всяком случае, тот её долг был окуплен, хоть и номинально. Долг перед Коналлом, казалось, у неё не выйдет отдать никогда.       Это был один коготь кошки, что скребла у неё на сердце. Может, Диаваль уловил это в её голосе, может нет. Молчание грозило затянуться. Слуга откашлялся.       — Ты узнала кого-нибудь ещё? — попробовал он деликатно. Малефисента неопределённо хмыкнула. Можно было, конечно, рассказать о Борре, но она уже достаточно насплетничала за сегодня. К тому же, она так часто видела и терпела его за сегодня, что лишнего упоминания он не заслуживал. Да и что о нём рассказывать? Как он разозлил (на самом деле напугал, но она не призналась бы под страхом смерти) её при первой же встрече, изнюхав её? Что он не имел никакого такта? Что совершенно не понимал её чувства юмора? Вряд ли Диавалю понравилось бы это услышать. Это как если бы он начал болтать об Арабелле. Наверное. — Принимаю за «нет». Ладно. Ну, а кроме того, что они любят собираться у костра и, — он кивнул вновь, — хорошо готовят… как они вообще? Что скажешь?       Требовалась некоторая мыслительная деятельность. Фея вздохнула. Отрезала себе кусок лепёшки — внутри оказалась что-то яркое. Наверное, фрукты. Пусть будет груша.       — Они… занятные.       — Занятные, — она услышала, даже не глядя, усмешку. — Надеюсь, ты и себя считаешь занятной?       Малефисента закатила глаза. Поорудовала вилкой ещё немного. Откинулась на спинку кресла. Действительно груша. Хоть что-то.       — Воинственные донельзя, — выдавила она, запивая. — Во всяком случае, когда злятся, а в последнее время их злили достаточно. Думаю, они привыкли бороться и всегда ждать опасности, — она уселась поудобнее. С другой стороны подушка была мягкая и немного шершавая — она развернула её расшитой лицевой стороной от себя и притянула к груди. — Среди тех, кто собирался сражаться с людьми, были даже дети. Не дала бы им больше двенадцати, — обронила фея. Большинству, конечно, было чуть больше — примерно тот возраст, в котором она, как ни странно, днями и ночами мечтала о союзе с людьми — но были и действительно дети. Расписанные неуклюже боевым раскрасом, как кляксами от краски, что Аврора вечно оставляла на себе, вопящие в толпе наравне со старшими. — И они рвались, они ругались со взрослыми, что не отпускали их с острова…       Их, конечно, не пустили; только самых старших. Те, что были достаточно взрослыми, чтобы хотеть помочь, но недостаточно, чтобы смочь это сделать, вызвались присмотреть за малышами, если оба родителя отправились штурмовать дворец. А теперь…       — Дети, — хмыкнул неопределённо Диаваль. У него было странное выражение лица. — Никогда не представлял себе маленьких… — несмелая улыбка дёрнулась на его губах, — маленьких фей. Эльфов.       Из всего, что он мог взять из её слов…       — Ничего особенного. Я точно так же выглядела.       — А я, конечно, знаю, как ты выглядела.       Нахальная улыбка будто вызывала на ответ, или же его веселила сама возможность этой темы для разговора. Она почти разделяла его веселье. Легко забыть, что они когда-то не были знакомы.       — Какого ответа ты ожидаешь? Такие же рога, такие же крылья, только поменьше, — её замечание, судя по всему, имело приятнейший эффект, который она совсем не намеревалась произвести. — У многих лесных фей глаза такого же цвета, как у меня. Волосы тоже вьются.       — У тебя не вьются волосы.       — В детстве вились.       — Правда, что ли?       — Немного.       Ворон даже не попытался скрыть какой-то почти мечтательности физиономии: казалось, он вот-вот улыбнётся с зубами, что делал очень редко. Обычно он просто поджимал губы, поднимал их почти к носу, и вокруг рта образовывались линии, отходящие к щекам — обычно его скул не было видно, но вот он улыбался, и они появлялись.       Казалось, она висит на самом краешке этой улыбки и безнадёжно старается не рухнуть вниз.       — Я даже не знаю, сколькие из них лишились родителей.       Его лицо упало так же быстро, как тон её голоса.       Трудно, должно быть, с ней разговаривать — Диаваль будто удил, вытягивая её к теме более приятной или хотя бы не тупиковой, а она тянула за нить так сильно и тянула ко дну так настойчиво, что он опрокидывался с лодки к ней в ледяную тёмную воду. Но она ничего не могла с собой поделать. Круговорот мыслей раз за разом возвращался к одной и точке, где соприкоснулись жизнь и смерть. Может, теперь это была её судьба, предназначение Феникса — взвешивать их вечно.       Вилка неприятно скрежетала по тарелке. Нужно было сказать что-нибудь ещё, но в горле стоял ком. Вино не помогало, сколько бы она ни хлебала. Она знала, что Диаваль смотрел на неё.       Почему они все считались взрослыми? Разумными существами? Что разумного было в том, чтобы напролом, практически на верную смерть, присоединиться к сражению, жертвуя собой, оставить своих детей? Она смотрела на это с разных сторон, пытаясь сравнить и выяснить, походило ли это больше на то, как она почти отказалась от Авроры на острове, или на то, как подставилась под стрелу ради неё.       Почему она не помешала, когда могла? И могла ли? Войны жаждали только самые отчаянные — точнее, отчаявшиеся. После смерти Коналла отчаялись практически все. Боевой клич заглушил голос разума, которым, казалось бы, должен был руководствоваться каждый. Злость ослепила не хуже огня Феникса, который должен был стать факелом по пути в куда лучшее место. Коналл это и имел в виду, на это и надеялся. И они подвели его, она подвела его, будто он умер совершенно ни за что. Теперь им предстояло расплачиваться за это — слезами, гложущими сожалениями.       — Ты могла бы присоединиться к ним, — раздалось вдруг перед ней.       — Нет.       — Я серьезно, — Диаваль чуть наклонился в своём кресле. — Они… Они там все вместе, вы думаете об одном и том же. Это должно помочь, — попробовал он голосом таким же мягким, каким просил её понять Аврору или улыбнуться пошире. Или снять заклятие долгие годы назад. — Они же не просто так этим занимаются.       Сплачивают дух.       Кисточки подушки скользили между пальцами.       — Диаваль, — сглотнула фея. — Я не могу просто приобщиться к ним, я совершенно ничего о них не знаю… И я…       — Это не имеет значения…       — Диаваль…       Скрежет посуды стоял в ушах…       — Нет, нет, стой, — он подпрыгнул снова, испуг на лице, — Хорошо! Не надо. Не хочешь — не надо. Я просто предложил! Я просто предложил, — если бы он не бесил её, её бы даже позабавил его высокий голос. — Делай, что считаешь нужным.       Он кивнул самому себе в конце предложения — дурацкая привычка. Делал так иногда, когда мысленно решал, что сказал всё правильно. Огни свечей придавали его лицу особенную, необычную анатомию: тёмный от собственной же тени нос, очерченные чёрным мешки под глазами, брови будто бы треугольные. Отметины на висках, пересекающиеся с морщинами у глаз. Как горгулья, охраняющая её.       Малефисента почти вздохнула, глядя на его сжатые губы. На недоеденное блюдо. На опустошённый стакан и растрёпанные кисточки подушки.       — Мне хватает того, что ты здесь, — выдавила она. Если Диаваль и был польщён, то не подал виду. В этот раз тишина совершенно не располагала к себе. Рассеянно эльфийка вертела на столе бокал, глядя, как перекатывается туда и сюда жидкость. — Я знаю, что должна быть там. Я могу быть и не виновна в их смерти, но они вкладывают… в Феникса… очень много веры, и неправильно с моей стороны сидеть здесь над всеми и…       Её руку бесцеремонно остановили.       — Сейчас и подушку заберу, — пригрозил ворон; намерение его, тем не менее, осталось словами. Удивлённый и даже будто бы испуганный собственной наглостью, он покорно сел на место, поморщившись. — Небеса, я же не для того тебе предложил, чтобы ты начала накручивать себя ещё сильнее! Не потому что ты Феникс. Ты не обязана там быть, но могла бы.       Малефисента схватилась за его слова, перемалывая, пережёвывая. И всё же вкус их был горек, несмотря на искренние намерения, на непрошенную, но приветствовавшуюся нежность. Или… приветствовала ли она её? После его ночного признания, если его можно было считать таковым? Предстояло ли ей теперь всегда выглядывать эту нежность в его фразах, в мелких жестах: в поданной подушке, в угощении, во всём, что будет потом и было до этого — и гадать, какого чёрта она не различала её раньше?       Шум внизу не смолкал. Он напоминал о вечерах, что она провела на острове, когда парами и группками эльфы рассаживались вокруг огня на ужин, общаясь, начищивая себе и друг другу перья и заплетая косы, раскрашивая лица, распевая песни и рассказывая сказки. А Феникс сидела чуть в стороне в царственном уединении, вроде и добровольном, а вроде и вынужденном, поскольку все побаивались начать с ней разговор. Вряд ли что-либо обещало в скором времени измениться, потому что для них она была ожившая легенда, горящая надежда — яркая, но недосягаемая. Будучи окружённой, впервые в жизни, десятками своих сородичей, она чувствовала себя особенно одиноко.       В тот вечер она и увидела птиц в небе, и её будто укололи иголкой, проколов дыру в сердце, из которой начал вытекать яд, который она испускала уже несколько дней. Она вспомнила свои слова об Авроре: «У меня нет дочери», — эту вспышку гнева, ноющей обиды, чувства предательства, знакомого, но неожиданного. Вспомнила, пожалела и почему-то подумала, глядя в небо на кружащуюся стаю: хорошо, что Диаваля здесь нет. Он бы не спустил ей это с рук. Каким бы абсурдом ни была боязнь разочарования своего слуги. Хорошо, что его здесь нет.       Но как хотелось, чтобы был.       Она вспомнила об этом сейчас, потому что, во-первых, Диаваль впервые за последние два дня сидел рядом, и они разговаривали, а не бранились, а во-вторых, потому что её мысли, её слова и решения, к которым они приводили, стали неприятным доказательством того, как быстро и почти без задней мысли она может вернуться к своим старым привычкам. К своим смердящим убеждениям, в неверности которых уже давно должна была убедиться. К своей неуверенности.       Едва ли такого Феникса Эльфы ожидали увидеть. Едва ли она могла разделить с ними печаль и скорбь, причину которой не смогла предотвратить. Едва ли она могла — или имела право — управлять ими мудро и справедливо.       Пока холодный порыв не заставил её передумать, она передала Диавалю новости: о том, что Эльфы действительно, как он передавал, выносили многие кандидатуры на место своего предводителя, поскольку даже став жителями Объединённого Королевства, управляемого королевой Авророй, они будут нуждаться в представителе и посреднике.       — Я просто полагаю, что те, кто выдвигают мою персону на эту должность, в скорейшем времени передумают, — бросила она, допивая жидкость. Приятная кисловатая сладость на языке.       — Почему?       Теперь требовалось закончить с этой несчастной лепёшкой. Вполне сносная вещь, особенно начинка, и всё же Малефисента нашла, что то, что готовили и чем угощали её всю неделю сами Эльфы, а не королевские повара по их указке, нравилось ей даже больше.       Диаваль привык быть иногда игнорируемым: с шарканьем кресла он поднялся и, крадя со стола одну из свечей, зажёг фонари на стене. Надвигающийся ночной мрак потерял часть своей силы. Она определённо чувствовала на себе взгляд чернильных глаз, вечно внимательный. Стоило ли рассказать ему? Обо всех неприятных мыслях, что копошились в голове, как насекомые, и давили на грудь не хуже мёртвого балласта. О том, что гложило так, что она радовалась тому, что он не долетел до острова?       — Потому что они не знают, о чём говорят, — избрала Малефисента. Когда ворон склонил голову набок, она вздохнула: — Они не могут в самом деле считать, что один тот факт, что я Феникс, делает меня подходящей предводительницей.       — Тебя не только это делает подходящей предводительницей.       Фея решила было пропустить нелепую лесть мимо ушей, но, казалось, у неё больше не было к ней невосприимчивости. Не после последних двух дней. Не после того, как её догадки- опасения- предположения- надежды- что бы это ни было касательно его намерений, его отношения к ней, оказались подтверждены самим нелепым, неловким, обезоруживающим способом. Диаваль пообещал, что им не придётся говорить об этом вновь, и всё же только об этом она и могла думать.       Слова сошли с уст прежде, чем она услышала их в голове.       — Думаешь, я должна?..       Она ненавидела то, как неуверенно прозвучал её голос. Но ладно.       Кто мог сказать, в состоянии он был дать адекватный совет или нет. Эльфов Малефисента знала чуть больше недели, а он и того меньше, но… Зато он хорошо знал её. Эльфы могли знать Феникса — но только её. В общем-то, вселять в существа вокруг небольшую, небольшую боязнь, в конце концов, никогда никому не вредило. И всё же, она нуждалась во мнении кого-то, кто сказал бы ей, «подходящая» она «предводительница», зная не только её силу, но и её саму.       Правда, молчала поганая птица так долго, что одно это, не говоря уже о подразумевающемся ответе, почти оскорбляло. Тяжёлый вздох.       — …Честно — нет, — и сразу же протянутая ладонь: — Не потому что ты будешь хороша или плоха в этом. Просто выглядит так, будто ты этого не хочешь.       — Дело не в том, чего я хочу.       — В этом. Должно быть в этом, во всяком случае. Хотя бы для разнообразия, — Диаваль заёрзал на месте, но глаз не спустил. — Госпожа. Чего бы ты сама хотела?       Такой престранный вопрос это был, такой в-его-стиле-мягкий, но будто бы неподходящий, как красивый цветок на поле боя.       — Я не могу просто взять и делать, что хочу. Топи будут нуждаться во мне, — фыркнула Малефисента. Ворон в короткий срок продемонстрировал хореографию бровей: свёл их вместе, поднял почти к волосам, снова свёл, подёргивая, переваривая её слова и наконец докапываясь до смысла. — Что? Не ожидал этого, правда? — подтрунила фея.       — Ну, я должен был, раз уж на то пошло, — пропыхтел он неуклюже. — В таком случае… То, что я сказал, не поменялось. Но я буду по тебе скучать.       И зачем такая смиренная нежность? За что опять ранящая покорность?       — О, полно. Очевидно же, что я не имела в виду навсегда. И я… — начала она, почти говоря: «…не собираюсь лететь без тебя», — но мысль рассекла воздух между ними: кто сказал, что он захочет полететь? Если уж ей позволялось следовать своим желаниям, почему он обязан плестись следом? Вполне возможно, он хотел остаться на Топях. Как знать, ему мог приглянуться и Альстед — точнее, некоторые жители Альстеда, или жительницы… — Я не хочу править ими. Я просто хочу провести там какое-то время, — отмахнулась она. Но они были достаточно честны друг с другом весь вечер. Заканчивать на этом было неудобно. — Я хочу узнать больше.       — Об Эльфах?       — Да. О своих родителях, о своей семье. Если это возможно. Или хотя бы о том, какие… они.       — Можешь начать с того, чтобы присоединиться к ним, — хмыкнула несносная птица.       — Ну не прямо сегодня же, — вздохнула она. Диаваль засмеялся.       С ужином наконец было покончено, как, похоже, и с собранием внизу. Эльфы расходились. Некоторые располагаясь прямо на месте, вглядываясь зачем-то в небо, будто видя его впервые (хотя, вспоминая подземные тоннели острова, эту мысль нельзя было недооценивать). Кто-то отправлялся во дворец небольшими группками, если зрение не подводило её. Воздух пропах дымом: возможно, он действительно напоминал о вчерашнем запахе, возможно, её память и воображение просто играли с ней злую шутку. Молчаливым взглядом она сообщила Диавалю, что собирается отойти ко сну. Он задвинул кресла, собрал подушки. Они занялись погашением света — свечи для феи, фонари для ворона. И тогда на мгновение Малефисента прекрасно поняла своих новых соплеменников. Стоило огням исчезнуть, как крохотный вечер превратился в необъятную ночь: растянутое над головой небо показалось вдруг совершенно огромным, даже для той, кто привык бороздить его просторы ежедневно вдоль и поперёк. Его синяя, почти чёрная глубина и мириады звёзд казались почему-то почти пугающими.       Ну ничего.       Фея прошла в комнату, часто моргая — из чернильного мрака проступали углы кровати, платяного шкафа, узоры на коврах и гобеленах, тронутых лунным светом. За спиной Диаваль раскидывал подушки по местам. Вслепую она нашла место, где закалывался её головной убор. Птичьи черепушки. Ха. У Диаваля было уморительное лицо, когда она надела его впервые. Почти такое же, как то, что он продемонстрировал в ответ на её слова о дичи на том треклятом обеде. Она тогда ждала какой-нибудь обиженной шутки в ответ после. После тогда не наступило. Её не покидало ощущение, что всё повторяется. Какая-то шутка для фениксов.       Кажется, заработало вино — руки не слушались и лицо немного пекло. Как только люди пили такое вместо воды, уму непостижимо. Она вспомнила, что неплохо было бы проверить свой бок: он больше совсем не болел, и Малефисента подозревала, что после превращения такие мелочи, как какая-то пуля, совсем не оставили следа, и всё же она забыла вчера посмотреть. Но это могло подождать до завтра. Почему-то ни на что не хватало сил.       Она расставила застёжки на поверхности шкафа и принялась за ленту. Вообще-то, стоило сначала отпустить Диаваля, а потом уже заниматься всем остальным — в конце концов, у него могли быть свои планы, — но он молчал, и она молчала. Тем не менее, её не покидало чувство, что сказать что-то надо. Бархатная лента легко сошла с головы, и волосы упали на плечи, путаясь в острых рукавах и щекоча кожу через кружевной слой. Ткань была такая мягкая на ощупь, совсем не привычная змеиная кожа, что обыкновенно скрывала её локоны. Это был не то чтобы подарок. Вряд ли Диаваль собирался одаривать её, сбрасывая кожу в один прекрасный змеиный день, о котором он предпочитал не вспоминать. Его бы наверняка расстроило известие о том, что никто иной, как он сам, способствует ежедневному прятанию Малефисентой своих волос — они ему отчего-то нравились (Она догадалась случайно. Он любил их расчёсывать. Удивительно, как она ничего в этом не видела раньше). Но она его заполучила, этот не то чтобы подарок. И в ответ дала ему не то чтобы настоящий посох. Магическими свойствами он не обладал, но был довольно красив. Прямо сейчас Диаваль отставлял его к стене.       Фея попыталась взглянуть на него украдкой. Не получилось: глаза у неё светятся, чёрт возьми. К тому же, тот только и ждал сигнала. Глядеть на него, тем не менее, вдруг оказалось трудно. Она отвернулась. Прохлада комнаты оказалась вмиг ощутимой. Всматриваться в тьму было ничуть не легче. Тьма глядела на неё в ответ.       Как морское дно. Как печальное подземелье. Как пустое поле гробоцветов. Как невероятная, бескрайняя пустота, вбирающая в себя всё живое, в которую она чуть не провалилась навсегда. В которую упали многие другие. Как война. Как смерть.       — Госпожа? — позвали её издалека. Они взглянули друг на друга, и Малефисента забыла, как шевелиться. — Всё в порядке?       Всё не в порядке. Всё…       С грохотом её сбруя падала вниз. И она знала, в тот момент определённо знала, что он знает её лучше всех на свете.       — Я могу остаться..? — сказал он. Предложение. Напоминание. Обещание. Он подходил ближе, и она могла теперь различить в темноте его взгляд: то на её крыльях, то на лице. — Да?       Она успела только кивнуть, прежде чем заплакать.       А потом её трясло, и ещё немного, и всё казалось таким холодным, таким тёмным, таким безжизненным и безнадёжным, и он её обнял. Она склонила голову, уткнулась лицом в перья его воротника, опустила крылья. Чувствовала, как слёзы затекают в нос, какие они солёные на вкус. Не разбирала его успокаивающие слова, слышала только сам голос, что пытался пробиться сквозь шум в ушах, как разбивающиеся о камни волны. Может быть, он пытался заставить её говорить, чтобы ей пришлось перестать всхлипывать, но у неё перехватило дыхание, и никакие слова не помогли бы.       Она плакала от отчаяния, от скорби, а он гладил её волосы, и когда она это заметила, то заплакала ещё сильнее, сама не поняла, отчего.       Вода текла, пока не стало нечему течь, и к тому моменту казалось, что всякую мысль из неё попросту выскоблили. Голова была тяжёлая и при этом совершенно пустая, и отвоёванное спокойствие приближалось, как медленный прилив. Она почти не двигалась всё это время, только прижалась щекой к воротнику, и что-то в этом было странное, но что именно?..       Он гладил её по волосам, поняла она потом. Она прикасалась к его перьям, а он гладил её ладонями. Одновременно. Вот что было странно.       Диаваль предложил ей лечь спать. Подушки были прохладные, но под одеялом было тепло.       Да, это было странно. Она словно находилась рядом с вороном и человеком одновременно. Точнее, так оно всегда и было, просто… Это было странно. Это было приятно.       Как ей повезло, что он был здесь. Они что-то не поделили, кажется, она это помнила. Но вроде бы он не злился? Он даже извинился. А она ещё нет.