В тихой ночи песня звучит - Песня для спящего воина. Тот, кто хотел, тот, кто спешил В мир донести свой огонь - Он теперь спит, спит и молчит, Пусть отдыхает в покое. Я сберегу, я сохраню, Душу закрою собой, Его душу закрою собой.
Атмосфера в доме ощущается натянутой, как струна скрипки, которая вот-вот готова лопнуть. Джонсу приходится действовать наугад, ведь те, кто могут делиться с ним полезной информацией, делать этого не хотят. Что Бенджамин, что Рид, оба хранят молчание о том, что их связывает. И заодно Грэма лично с Чарльзом. Касательно отношений Карпентера с его управляющим ничего не изменилось, насколько Уильяму известно, но это не делает ситуацию проще. Узнать что-то от Грэма нет никакой возможности. Он сильно изменился с тех пор, как они виделись в последний раз. В движениях появилась резкость, и единственный глаз то и дело заволакивает странным туманом, словно Карпентер грезит наяву. Он легко выпадает из разговора, чтобы вернуться через несколько минут отрешённого молчания. Его улыбка стала блуждающей, скачущей от болезненного оскала до некоего подобия того, чем она была раньше. А что творится с его памятью и вовсе непонятно. Джонсу приходилось на своём веку сталкиваться со случаями амнезии, но не такой… выборочной. Карпентер отлично помнит всё, что касалось их дружбы. Войну (о которой по-прежнему говорит неохотно, что вынуждает Уильяма не слишком долго его расспрашивать), переписки после неё. Он помнит и свою жизнь здесь. Сетует на отца, делится своими успехами на почве помощи родному городу, наполовину уничтоженному жестокой стихией. Переживает только о том, что пожар выбил его из жизни на приличный срок, однако как именно оказался в горящей церкви Святого Михаила вспомнить не может. И как выбрался оттуда – тоже. Между тем, Бенджамин в своих письмах рассказывал, будто они нашли его, сильно обгоревшего, на пороге, а не внутри залы. И не только это пропало. В словах Грэма, когда он рассказывает о событиях последних месяцев, сквозит непонятная пустота. Словно несколько кусочков выпали из пазла. Только в темноте, и потому понять, какие именно и где, нельзя. Но кроме этой тайны есть другие, которые тревожат Джонса. Этот детектив, которого ему удалось-таки оставить в доме, явно знает больше – и ничем не делится. Почему? Молчание Бенджамина можно понять. Раз или два он успел намекнуть Уильяму, что опасается, как бы его слова не спровоцировали острую реакцию. Правда, какого рода реакция имеется в виду, тоже неясно. Но он не просто управляющий, а близкий друг Карпентера, раз он волнуется – на то есть веские причины. Про Рида Джонс никогда прежде не слышал ни слова. Даже в письмах он не упоминается. И никаких подсказок (по крайней мере, на виду) нет. Остаётся лишь искать обходные пути к истине. – Знаешь, мне кажется, Бенджамин что-то недоговаривает о своём… друге, – небрежно бросает Уильям, когда они с Грэмом вдвоём располагаются на диване в гостиной после обеда. Переодетый в домашний халат, Карпентер выглядит чуть более здоровым. Широкие складки ткани надёжно скрывают то, во что превратилось его тело. Его шрам же не смущает Джонса уже давно. Ему приходилось видеть и то, что было на его месте. – Да, согласен, – отвечает Грэм, задумчиво перебирая пальцами край рукава. – Знаешь, я… Мне иногда кажется, будто они крепко поссорились. – Мне тоже. Интересно, почему… И можно ли их помирить. Он тебе совсем ничего о нём не рассказывал? – Ни слова не говорил. Или я просто забыл… – Карпентер хмурится и чуть наклоняет голову набок. – У меня были небольшие проблемы с памятью, после инцидента… – Странно от тебя это слышать. Я не заметил, чтобы ты забыл что-то действительно важное. Или я просто этого не знаю, потому и не могу судить объективно. Твой провал в памяти, связанный с церковью, легко можно списать на шок. Но о том, что было до того, как ты попал туда, мне неизвестно почти ничего. – Если ты не знаешь, то Бенджамин точно знает, – парирует Грэм. – И он рассказал бы мне. У него нет причин хранить что-то в секрете от меня. Нет же?.. Выпрямившись, Джонс чуть наклоняется к другу и осторожно берёт его за руку, мягко сжимая искалеченную ладонь. Он неотрывно следит за лицом Карпентера, готовый уловить любые отголоски чувств. – Возможно, это что-то, что может ранить тебя, – медленно и негромко говорит он. – Поэтому он не хочет говорить. Ты мог забыть что-то плохое. И, пусть мои подозрения могут быть неверны… Что-то связанное с мистером Ридом. Взгляд Грэма туманится. До сих пор он смотрел на их руки, но теперь его глаз блуждает по сторонам, будто потеряв фокус, и замирает, направленный в пустоту. – Почему ты так думаешь? – отстранённо спрашивает он. Уильям чувствует, как ладонь в его руке слабо напрягается. – М-м, так, догадка. Он явно не рад, что детектив сейчас здесь. Кажется, с удовольствием выкинул бы его за порог, если бы мог, – Джонс старается звучать спокойно, как бы рассуждая в пустоту, однако его цепкое внимание к чужой реакции на его слова никуда не исчезает. – И они знают друг друга. А Рид… он смотрит на тебя не как на незнакомца. – Это как же? – С болью. С тоской. – Ему просто жаль меня, – вяло сопротивляется Карпентер. – Как многим другим. – А много ли людей в этом городе вздрагивают и бледнеют, когда слышат твоё имя? – Семья Карпентеров… – … это не Грэм Карпентер. Сколько ты уже занимаешься благотворительностью? Скажешь, никто не знает, что ты давно сменил курс? Ты раздаёшь еду нуждающимся, твои парни ходят по домам, помогая поддерживать их в сносном состоянии… Ты защищаешь даже иннсмутцев, о которых болтают всякое, как я слышал. Грэм, да ты ангел во плоти! Кто в здравом уме будет тебя бояться? Повисает тишина. Карпентер слабо морщит лоб, как человек, пытающийся припомнить что-то. Мысль где-то совсем рядом, висит на кончике языка, и всё равно неуловима. Джонс пристально следит за малейшими изменениями выражения на его лице. – Сегодня утром, – голос Грэма звучит совсем тихо, и Уильяму приходится напрячь слух, чтобы разобрать слова, – он плакал. Здесь, на кухне. – Плакал? – спрашивает Джонс, тоже шёпотом. – Да, – Карпентер закрывает глаз и болезненно хмурится. – Он пошёл сварить кофе… Потом я услышал звон, пошёл посмотреть, что случилось. Он стоял там… с разбитой чашкой у ног. У него дрожали плечи. Я его окликнул и… – он прерывается, закусив на мгновение нижнюю губу. – И? – Уильям ласково гладит покрытые шрамами пальцы Грэма, и его это, кажется, немного успокаивает. – Он обернулся. Его выражение лица… Словно я был его кошмаром во плоти. Его всего трясло. Все спали, кроме нас, некому было его пугать… – глубоко вздохнув, Карпентер открывает мутный глаз и поднимает взгляд на Джонса, но смотрит будто бы куда-то сквозь него. – Ох, Уильям… что, если это я сделал что-то ужасное?***
Решив, что на сегодня хватит, Уильям больше не терзает Грэма расспросами, позволяя вернуть ясность взгляда. Карпентер снова улыбается, но в изгибе его рта появляется некая болезненность, словно улыбку он натягивает на себя силой. В какой-то момент он начинает улыбаться неестественно широко, что только усиливает тревожное ощущение. Это, вкупе с его рассказом, не даёт Джонсу покоя. «Что, если это я сделал что-то ужасное?» Расспросить Бенджамина? Вряд ли он ответит, а припирать управляющего к стенке, тем самым портя свои с ним отношения, Уильяму не хочется. От Рида помощи тоже ждать не приходится – он держится от Джонса на почтительном расстоянии (логичное поведение относительно кого-то, кто разбил ему нос при встрече), заставляя жалеть о собственной горячности. Оставленный наедине со своей жалкой щепоткой зацепок, Джонс оставляет дело до следующего дня. Грэму нужно отдохнуть, эти разговоры нелегко ему даются. А Уильяму необходимо продумать дальнейший план действий. Вечер проходит практически в молчании и в сонном оцепенении. Карпентер, бывший вполне оживлённым остаток дня, начинает часто зевать и пошатываться при ходьбе. Детектив спешит исчезнуть с глаз долой сразу после ужина. Бенджамин, на котором сейчас держится дом, раздаёт последние указания без былого энтузиазма и косится на часы. Все сегодня уходят спать относительно рано, и Уильям надеется на спокойную ночь. Его, как и остальных, будит крик, раздавшийся в темноте. Несмотря на привычность действия, выбирается из кровати он медленнее других, нашаривая костыль – в такой ситуации надевание протеза было бы пустой тратой времени. Он попадает в спальню Грэма последним и застаёт там жутковатую картину: у кровати стоит Бенджамин и держит за грудки Рида, яростно встряхивая его. Детектив болтается в его хватке, как беспомощный котёнок, и до Джонса долетает шипение: «Что ты с ним сделал, ублюдок?!». На тумбочке у кровати горит лампа, и длинные тени пляшут на стене, причудливо изгибаясь. – Что случилось? – голос Уильяма отвлекает управляющего от его жертвы, и он отпускает Рида. Тот заметно пошатывается, неловко отходя от кровати. Подняв руки, он смотрит на них, и суть этого жеста Джонсу неясна. – Грэм в порядке? – Почти, – цедит Бенджамин сквозь зубы. Уильям подходит на освободившееся место, чтобы взглянуть самому и оценить масштаб катастрофы. Осмотрев мельком распростёртого на кровати Карпентера, Джонс не замечает никаких признаков ранений или иных проблем. Единственное, что смущает его – Грэм спит. Его глаз закрыт, а дыхание ровное и спокойное, несмотря на некоторую неестественность его позы. Складывается ощущение, будто кто-то неведомый толкнул его на постель: руки раскинуты, голова слегка запрокинута, следуя изгибу подушки, расположенной ниже, чем следовало бы, рот приоткрыт (единственный след услышанного ими крика), край одеяла на уровне бёдер. Присмотревшись, Уильям замечает тёмное пятно возле его ног. Коснувшись его кончиками пальцев и принюхавшись, он с удивлением узнаёт в нём хлопья пепла. – М-да… И как это понимать? – Джонс поворачивается к Бенджамину, успевшему немного пригасить пламя своего негодования. – Если бы я знал… Можем у этого спросить, он здесь уже был, когда я… Ты куда там собрался? – окрик управляющего тормозит Рида у самой двери, и он испуганно замирает. – А не проще будет разбудить Грэма и спросить у него? Может, кошмар… – Мы его сейчас не добудимся, – Бенджамин нервно поводит плечами. – Это… объяснять долго. После травмы у него был целый ворох проблем, одна из них – он, как бы это сказать… выключается от сильных впечатлений. Любых. Что-то среднее между сном и обмороком. Пока сам не проснётся, с ним можно делать что угодно, без малейшего результата. – Долго он будет так? Это не опасно? – Совершенно. Проснётся бодрее, чем был. Может занять день или два… Знать бы, что его так. Ты здесь что делал? – управляющий разворачивается к детективу, который так и стоит у выхода оловянным солдатиком. – Ничего, – у Рида неожиданно тихий и дрожащий голос. – Я тоже услышал крик и прибежал. – Откуда тогда пепел? – Не знаю. Он здесь был, когда я… – вдруг детектив горбится, судорожно вздыхая, и опускает голову. – Пожалуйста, можно мне уйти? – молит он, и в его срывающемся голосе уже слышны слёзы. – Я всё расскажу утром, только отпустите… Бенджамин хочет сказать что-то ещё, но Джонс, смущённый такой резкой переменой, кладёт ему руку на плечо, останавливая. – Пусть идёт. Вряд ли он сейчас скажет тебе что-то толковое. Лучше пока осмотреть Грэма, на всякий случай, – говорит он, и управляющий неохотно отворачивается от своей жертвы. Рид торопливо выскальзывает из комнаты.***
Это был не просто сигаретный пепел. Это был пепел его сигарет. Влетевший в свою комнату Чарльз едва может дышать. Сердце стучит тяжело и громко, каждый удар отдаётся в ушах и во всём теле болезненно чётко. Он неотрывно смотрит на свои пальцы, испачканные пеплом, который в полумраке кажется чёрным. У него не хватает ловкости зажечь лампу дрожащими руками, и он опускается на край кровати, силясь привести свои мысли в порядок. Это мог быть кто угодно другой. Мало ли, кто может курить такие сигареты… Но тоскливое ноющее чувство в груди подсказывает, что подобное самоуспокоение – ложь. За ним потянулись другие мысли, не менее неприятные: разве не должно ему стать легче от мысли, что Пирс, возможно, жив? Эдвард выбирался и не из таких передряг. Его невозможно убить. Риду могли солгать, источник информации трудно назвать заслуживающим доверия. Все кости выглядят одинаково. Так почему камень на сердце давит только сильнее? Это обида? Почему он пришёл к нему, а не ко мне. Это страх? Он пришёл сюда, чтобы закончить начатое, чем бы оно ни было. Или предчувствия его обманывают? Ты не спал сутками, Чарльз, и почти не ел, твой мозг сейчас, должно быть, сходит с ума повторно. Повинуясь внутреннему порыву, Рид вскакивает с постели и бросается к своей куртке, повешенной на спинку одинокого стула. Торопливо обшарив карманы, он находит то, что искал – старую, тускло поблёскивающую зажигалку с грубо выцарапанным на ней подобием гравировки. Внимательно смотрев её, он убеждается, что это та самая зажигалка. Значит, он не стал её брать. Так был ли он здесь? Утомлённый резкой вспышкой чувств, Чарльз возвращается к кровати и забирается под одеяло. Он не выпускает из рук зажигалку. Помедлив, он укрывается с головой и сжимается в комок, прижимая к груди своё сокровище – единственное наследство и напоминание, оставшееся ему от Пирса. Постепенно бешеный стук сердца затихает, и веки тяжелеют. Металл зажигалки будто бы не греется вовсе от тепла рук, но этот неизменный холод по-своему приятен. В душном укрытии Рида накрывает тяжёлым и тёмным сном.