I do my duties, pay the price I'll do the worthy sacrifice I know my deeds are not in vain*
– И мы просто позволим ему вот так уйти? – ворчит Бенджамин, отжимая из газетного кома лишнюю воду. Его «пациент» покорно ждёт, пока он закончит спрессовывать несколько слоёв серой мягкой бумаги, чтобы они не развалились у него в руках. – Ничего другого нам не остаётся, – забрав у управляющего компресс, Карпентер осторожно прикладывает его к пострадавшей скуле и позволяет себе выдохнуть с облегчением. Место удара огнём горело, и приятная прохлада мокрой газеты его немного оживила. – Нет. Мы всегда можем послать кого-то вдогонку за ним, – Бенджамин отрицательно качает головой, нервно наблюдая за Грэмом. Насколько он может судить, обошлось без трещин в кости, но синяк обещает быть знатным. – Просто ты не хочешь этого делать. Почему? – Не вижу смысла и причин. Я бы на его месте тоже побежал искать его… Если я сейчас вмешаюсь в происходящее, я могу только сильнее разозлить его. И Чарльзу же потом будет хуже. – Ему не будет хуже, если мы подстрелим этого сукина сына на половине пути… И не приравнивай себя к человеку, который нагло врал Риду в лицо. – Ты так говоришь, будто я этого не делал, – подержав компресс ещё немного, Карпентер поворачивает его холодной стороной к коже. – Мы с ним в примерно равных условиях. «И если бы его товарищу не потребовалась бы помощь, пришёл бы он ко мне?» – Зачем только ты вообще пустил такое страшилище в дом, – вздохнув, управляющий присаживается на диван рядом с хозяином дома. – Мне вот его рожа сразу не понравилась. Я почти уверен, что тебе тоже. Против детектива я ничего не имею, ты знаешь – он нам оказал неоценимую услугу, помог с весьма деликатным делом. Но этот его… напарник… – Чарльз доверял ему. Значит, были причины. Даже если он ошибся, я не мог тогда просто выгнать Пирса за порог. Это было бы как минимум некрасиво. Он вряд ли оценил бы такой… – речь Грэма прерывает хлопок входной двери. Синхронно повернув головы, он и Бенджамин смотрят, как нечто растрёпанное взлетает вверх по лестнице. Вскоре до них доносится хлопок двери уже комнаты. – Похоже, всё прошло не очень хорошо, – Карпентер убирает компресс от лица и вручает его управляющему. – Я пойду поговорю с ним… – Сидел бы. Может, ему сейчас лучше побыть одному. А твоё лицо… – Трудно сделать хуже, чем было, – Грэм натянуто улыбается, неловко поправляя галстук. – Если он даст мне понять, что я лишний, я уйду. Но лучше проверить.***
Он так и не произносит это слово вслух. Нет необходимости. Оно практически висит в воздухе густым туманом, застилающим глаза. Карпентер упорно продирается сквозь него к своей невидимой, потерянной цели. Зачем только он упорствует? Ему трудно объяснить это даже себе самому. Любой нормальный человек уже сдался бы и оставил тщетные попытки, чтобы не терзать себя. Достаточно понять, что к чему, чтобы опустились руки. «Лишний». «Уходи, ты мне здесь не нужен,» – говорит Грэму Чарльз. Своим молчанием на простые, казалось бы, вопросы («Что случилось?», «Вы в порядке?»). Своими старательным уходом от любого телесного контакта – даже прикосновение к плечу вызывает у него нервную дрожь. Он не смотрит Карпентеру в лицо. Сперва просто отводя глаза, позже – прячась за книгой в его библиотеке. Он перечитывает несчастный томик от корки до корки, снова и снова. Грэм не уверен, надеется ли он таким образом найти там что-то скрытое от глаз или эта книга теперь щит для него. Надёжный способ скрыться от ненужных расспросов и чужого взгляда. Постепенно он оставляет попытки выяснить, что произошло между ним и Пирсом. После того рокового дня тот так и не вернулся в особняк, так что Карпентеру остаётся предположить худший исход. Вряд ли со смертями, скорее, очень крупную ссору. Рид пришёл целым и невредимым, но с тех пор не покидает пределов дома. Грэм опасается подбираться к нему слишком близко. Чарльз будто не замечает никого вокруг себя, погружённый в какие-то свои мысли. И стоит Карпентеру намекнуть на своё присутствие – прикосновением, неосторожным вопросом – как он вздрагивает, и на лице его отражается такая мука, что желание налаживать контакт отпадает само собой. Однако Грэм не может оставить его совсем. У детектива по-прежнему есть еда, крыша над головой, постель и всё, что он пожелает (до сих пор пожелания не ушли дальше библиотеки). Как-то, выходя в ночи из своего кабинета, Карпентер слышит подозрительные звуки, доносящиеся из его спальни. Опасливо приоткрыв дверь и заглянув внутрь, он застаёт детектива мечущимся на постели. Торопливо подойдя к нему, он убеждается, что Рид крепко спит – но его сон больше напоминает лихорадочный обморок. Не открывая глаз, он хватается за одеяло, бормочет что-то неразборчивое и скулит так жалобно, что сердце Грэма сжимается до острой боли. – Ну, ну… – шепчет он, присаживаясь на край кровати и неуверенно касаясь чужих тёмных волос. – Тише. Всё хорошо… Услышав тихий ласковый голос, детектив будто бы немного успокаивается и перестаёт метаться. Карпентер смелеет, мягко взъерошивает чуть влажные пряди, свободной рукой поправляя сбившееся одеяло. – Здесь никого нет… И я никого не пущу, – отпустив край одеяла, он нежно касается колючей щеки Рида. – Так что спи и ничего не бойся, мой дорогой Чарльз. Я с тобой. Я прогоню все кошмары… Нескольких слов и бережных прикосновений оказывается достаточно, чтобы детектив совсем затих. Повернувшись набок, он стискивает в пальцах уголок подушки. Грэм пробует осторожно сдвинуть её, чтобы уложить его поудобнее, когда последнее слово слетает с губ Чарльза, заставляя уже его дрогнуть: – Эдвард… – едва слышно бормочет он сквозь сон, чуть улыбаясь. Сердце Карпентера обрушивается куда-то вниз, в горле встаёт ком и глаз начинает нестерпимо жечь. Однако он подавляет желание уйти и остаётся подле Рида до тех пор, пока первые солнечные лучи не касаются окон. «Главное, что ему стало легче, верно?»***
– И… откуда это? – интересуется Грэм, внимательно рассматривая знак, нарисованный мелом на стене комнаты, прямо над изголовьем кровати. Назначение рисунка для него не ясно совершенно. Он не уверен, что и Рид его понимает – тот неловко мнётся на месте, нервно потирая руки, словно его поймали за каким-то нехорошим делом. Между тем, он сам позвал Карпентера взглянуть, что здесь такое нарисовали. – Я… Не могу сказать точно, – по тому, как Чарльз потупляет глаза на мгновение, Грэм понимает, что источник настенной живописи ему определённо известен. – Я хотел спросить у вас, что с этим делать. – Что хотите. Это же сейчас ваша комната, – Карпентер снова всматривается в рисунок. Изогнутые линии, напоминающие не то плющ, не то щупальца, выглядят зловеще, но не слишком угрожающе. Однако то, что рисунок возник здесь будто сам по себе, и его творца не заметил никто из находившихся в доме, вселяет определённые опасения. – Да, но это ваша стена, – смущённо поясняет Рид. – Вы хотите, чтобы его стёрли? – Грэм выпрямляется. – Тогда я сейчас же поручу это кому-нибудь… – Нет! – неожиданно детектив хватает Карпентера за рукав, останавливая. Тот замирает. Касание длится всего несколько секунд. Убедившись, что он никуда не собирается, Чарльз торопливо отдёргивает руку. – Не надо… лучше оставьте. От него не будет вреда, думаю… Я… Я боюсь, если его стереть, он просто появится опять. Грэм догадывается, что причина его возражения вовсе не в этом, но не спорит. Вместо этого он окидывает взглядом комнату, собираясь уже уходить, когда его взгляд цепляется за ещё одну вещь, которой здесь раньше не было. – Простите, а это откуда? – он указывает на прозрачную баночку с какими-то пилюлями, пристроившуюся на прикроватной тумбочке. Рид снова отводит взгляд. Напряжённо поведя плечами, Карпентер решает не настаивать на ответе. – Это мои, я достал их из рюкзака, – оправдывается детектив, сцепив руки в замок. Карпентер смотрит на него с лёгкой печалью любящего отца, видящего ложь сына насквозь и не собирающегося ругать его за это. Подобное его лишь огорчает. «Это то, с чем я помочь не могу, не так ли? Я ничего не понимаю в этих вещах. Я бесполезен. Зачем ты только меня позвал… Тебе от этого лучше – так пусть он разрисует здесь хоть всё». – Хорошо. Если вам больше ничего не хочется мне сказать, я вас оставлю. С тех пор, как появился этот рисунок, Чарльза уже не посещают столь жуткие выматывающие кошмары, как прежде.***
– Грэм? – обеспокоенное похлопывание по плечу выводит Карпентера из оцепенения. Встрепенувшись, он часто моргает, вспоминая, где находится. Это же его кабинет… Повернув голову, он обнаруживает рядом с собой Бенджамина. Тот всё ещё держит руку на его плече. – Да? Что-то случилось? – спрашивает Грэм сильно севшим голосом. Интересно, как долго он здесь уже так стоит? Время потеряло своё значение, когда он добрался до последних строчек письма, сиротливо лежащего теперь у его ног. Неловко нагнувшись, он поднимает его, с трудом подцепив уголок дрожащими пальцами. – Это я у тебя должен спросить… Ты весь белый как мел… А это что? – управляющий косится на письмо в его руке. – Это… – голос Карпентера пресекается. Он судорожно глубоко вздыхает, пытаясь удержать себя в руках. Но звучит жалко и жалобно: – Он ушёл… – Кто? Рид ушёл? Куда? – моментально полошится Бенджамин. Он беспомощно оглядывает кабинет, будто ища подсказку. – Он с ума сошёл? А если его поймают? Мне пойти собрать… – Нет. Не надо. Ничего не надо, – говорить становится всё труднее. – Он ушёл… К нему, – содрогаясь, Грэм прикусывает губу и прикрывает глаз. Управляющий не требует больше никаких объяснений, и Карпентер ему за это бесконечно благодарен. От кого ещё здесь ждать понимания, кроме как от человека, который его практически вырастил? Вместо дальнейших расспросов Бенджамин осторожно притягивает его к себе и заключает в крепкие объятья, прижимая к широкой груди. Грэм горбится и прячет лицо у него на плече, жмурясь. – И пошёл он к чёрту… – сдержанно шипит управляющий, поглаживая его по дрожащей спине. – От него письмо? – Карпентер кивает. – То есть, лично тебе сообщать он не стал? – ещё кивок. – Вдвойне пошёл… Что он там тебе написал?.. Ладно, не говори… тихо… «Я знаю о Ваших чувствах, но…» «… я был слишком навязчивым?» «… ты не хотел видеть меня рядом с собой?» «… я тебе надоел?» «… я – не тот человек, который тебе нужен?» «Должно быть, я просто недостоин… ничего»***
Раскалённый воздух, пропитанный дымом и сажей, раздирает лёгкие, порождает мучительный кашель. Пламя радостно трещит, поглощая свежее топливо. Всё, на что попала хоть капля бензина, становится его добычей. Запах горелого мяса будет ещё долго вызывать у него тошноту. Доски, насыщенные влагой, лопаются со звуком не хуже винтовочного выстрела. Церковь Святого Михаила готовится стать светочем веры в самом буквально смысле этого слова. Чарльз дышит с трудом, не в силах сдвинуться с места. Его самый отвратительный и жуткий кошмар настиг его. Кошмар, ставший явью. Воплотившийся в жизнь, хотя ему казалось – он сделает всё, чтобы его предотвратить… Две картинки легли друг на друга и смешались так, что одну не отличить от другой. Кучка серого пепла, несколько обгорелых костей и обрывки одежды. Больше ничего не осталось. Когда-то это был целый живой, дышащий, говоривший, любивший человек. Теперь это не более, чем прах. Единственное, что останавливает Рида от того, чтобы забиться в истерике – это присутствие рядом Джозефа, охотно поясняющего, как именно всё произошло. Хочется его ударить, но всё тело сковало, и руку поднять не получается. Сил едва хватает на то, чтобы перебить его и попросить разрешения забрать останки. В церкви – всё ещё живой огонь. Сладковато-горький запах поджаривающейся плоти. То, что осталось от костюма, намертво впаялось в оплывшую кожу. Синеватые язычки пляшут между пальцев, нежно облизывают их, оставляя красные следы. Волосы на удивление целы – пока обгореть успели только кончики. Сердце, если и бьётся, заглушается рёвом пламени. Он уже не чувствует боли… или она стала частью его. Можно было догадаться по поведению Пирса, что здесь творится что-то неладное… Он завидел огонь в церкви издалека, когда шатался по улицам, будто слепой котёнок, не зная, куда теперь себя деть… … Теперь от него осталась только безымянная могила и – что за горькая ирония – зажигалка, которую он забыл в их убежище перед уходом. Или оставил нарочно? … Он так чётко помнит эту сцену, потому что видел этот сон десятки раз. Или же потому, что присутствовал там лично? Рид задыхается и бежит прочь, не разбирая дороги. Пол под его ногами проваливается в пустоту, но он не замечает этого, продолжая бежать по оставшейся черноте. Треск и хлопки затихают, исчезает яркий свет. Поток сухого воздуха ударяет в лицо. Чарльз чувствует знакомый солоноватый запах даже прежде, чем под ногами проступает нечто почти неестественно гладкое. Бескрайнее открытое пространство простирается до самого горизонта. Небо покрывают серые облака. Дует лёгкий ветер, недостаточный, чтобы как следует разогнать застоявшийся воздух. Порой под каблуками начинает хрустеть соль, лежащая на стеклянной поверхности, под которой можно рассмотреть нетронутый песок. Только верхний слой оказался расплавлен, став после своего рода непроницаемой скорлупой. Это место Рид узнаёт с первого взгляда. Некогда, почти бесконечно давно, это был пляж. Прохладное ласковое море плескалось здесь, принося свежий бриз, нёсший в себе едва заметный привкус водорослей и соли. В своих самых спокойных снах он проводил здесь часы, любуясь белыми барашками и прислушиваясь к мерному шуму прибоя. Порой из-за облаков выглядывало солнце, или очередная волна выносила к его ногам завитую раковину – достаточно редко, чтобы такие мелочи могли стать событием. Так было, пока не пришёл огонь. Пока не испарилось море, вскипев во мгновение ока, пока песок не потёк сияющей от жара рекой, пока небо не скрылось за тучами навсегда… Но теперь здесь изменилось ещё кое-что. Детектив замечает, что он больше не один. Фигура в знакомой белой пижаме сидит там, где раньше проходила береговая линия. Обняв колени, человек смотрит вдаль. Где-то там, на месте пустыря, раньше плескались спокойные волны. Теперь это не более, чем пустыня. Мёртвая, выжженная. Только ветер по ней гуляет холодный – Чарльза мгновенно пробирает до самых костей. Он не представляет, как можно так спокойно сидеть на ледяном стекле. Скованный робостью, он медленно подходит ближе. Услышав хруст его шагов, Грэм поворачивает голову. Он смотрит на детектива удивительно спокойно. Осмысленно. Его губы трогает привычная, мягкая улыбка, и он чуть щурит глаз, собирая ранние морщинки у уголков. Узнал. – Здравствуй, Чарльз, – от этого голоса, с лёгкой кошачьей хрипотцой, сердце стучит бешено и громко. Риду с трудом удаётся сесть, а не упасть рядом с Карпентером – колени подгибаются и дрожат. – Ничего, что я на «ты»? – продолжает Грэм, чуть наклонив голову к плечу. – Мне кажется, «вы» здесь будет как-то неуместно… Хоть это и твой сон. Куда я вторгся без разрешения. Прости меня, за это. – Грэм… – хрипло выдыхает Чарльз, жадно всматриваясь в его лицо. Лишённое маски, оно, тем не менее, выглядит до боли родным. – Это правда ты… – Да, это я… Кто же ещё? Мало найдётся охотников до такой личины… Ты дрожишь. Тебе холодно? Даже сейчас. После всего, что было. После воспоминаний, которые они пересекли… Детектив опирается на руку, склонив отяжелевшую голову. Заботливый тон Карпентера одновременно рвёт на части и согревает его истерзанную душу. Он слышит, как тот придвигается ближе, и чувствует боязливо-осторожное прикосновение к своему плечу. Собрав в кулак остатки сил, он подаётся к Грэму и стискивает его в судорожных объятьях. Карпентер вздрагивает от неожиданности, однако после обнимает его в ответ, по-прежнему бережно. Чарльза окутывает ощущение мягкого, живого тепла. Прижавшись к груди Грэма и закрыв глаза, он слушает ровный приглушённый стук сердца, которое некогда чуть не остановилось по его вине. Он ощущает спокойное дыхание, ткань пижамы под своей щекой. И что-то трескается у него в груди, разливая под рёбрами теплоту. Словно росток пробил шершавую оболочку семени, пустил корни, раскрыл первые листья… Самое прекрасное, самое ужасающее, калечащее и исцеляющее. Что это за чувство, если не любовь? Они столько раз сходились, расходились, страдали вдали друг от друга и будучи рядом, чтобы закончить свой путь здесь. Что это, если не Судьба? – Грэм, я… – Чарльзу столько нужно сказать, что мысли путаются, а слова спотыкаются на языке. Раскаянье, боль, мольбы о прощении, нежность – всё это кипит, смешиваясь в непонятное варево, жаждущее выплеснуться наружу. Однако Карпентер останавливает его прежде, чем просочится хоть капля. – Я знаю, – нежно шепчет он, поднимая руку, чтобы снять с детектива шляпу и ласково взъерошить ему волосы. – Я понимаю. Подняв глаза на его лицо, Рид видит в его взгляде глубокое, искреннее сочувствие. Понимание. И прощение. Он делает медленный вдох, до отказа наполняя лёгкие. До сих пор он и не догадывался, какой тяжести камень лежал у него на сердце – но теперь этот щербатый булыжник летит куда-то вниз, прочь, давая ему свободно дышать. Чарльз выпаливает то единственно верное, что может сказать в эту минуту: – Я люблю тебя. Грэм молчит. Он лишь наклоняется ближе к нему – Рид замирает, не смея шелохнуться. Последнее мгновение промедления, и его губы медленно, осторожно накрывают чужие. Детектив прикрывает глаза, стискивая в пальцах одежду Карпентера, чуть приоткрывает рот, позволяя ему углубить поцелуй. На языке ощущается соль – принесло её море или чужие невыплаканные слёзы? Нежность их соприкосновения столь отчаянна, словно их первый поцелуй должен стать последним. Карпентер отстраняется лишь на секунду, чтобы вдохнуть мёртвый воздух – и снова припасть к Чарльзу – нежно, трепетно, словно к иконе. Нет, самому святому Граалю… Время во снах нестабильно. Рид не знает, сколько его прошло, прежде чем им удалось оторваться друг от друга. Тяжело дыша, он приклоняет голову на чужом плече. Грэм оставляет последний поцелуй на его макушке. Некоторое время они сидят молча, прижавшись друг к другу. – А там… ты тоже вспомнишь? – первым нарушает молчание Чарльз, не желая больше держать в себе мучающий его вопрос. – Боюсь, нет. Здесь же совсем другое место… Это – не реальность. Пусть я не просто твой сон, – с сожалением отвечает Карпентер. – Горько будет проснуться и снова забыть… Я могу надеяться только на вас троих. Что вы поможете мне. – Тогда ты и это вспомнишь тоже? – Да. Можешь не бояться, что я наделаю глупостей, – он горько усмехается. – Я уже буду знать, что ты рядом со мной, – подняв глаза к небу, он выдерживает паузу. – Тебе скоро пора будет просыпаться. Мы оба спим уже слишком долго. – Можно последний вопрос? – Конечно, радость моя. – Что было в тех письмах? Грэм опускает взгляд на Рида и стискивает его крепче. Прощается. – Если тебе это важно… Однажды я обязательно расскажу. Обещаю. Но теперь… Доброго утра, Чарльз.