Обними меня крепче, чтоб кости покрылись обилием трещин И, высосав соки друг друга, от сильных увечий с тобой в этой позе застынем навечно Разобьем посуду, что стоит на столе, мы с тобой станцуем на битом стекле Обольемся бензином, потом подожжем это все, для того, чтобы было теплей *** Here we go again I feel the chemicals kickin' in It's gettin' heavier I wanna run and hide I wanna run and hide I do it every time You're killin' me now And I won't be denied by you The animal inside of you*
Этой ночью Грэм не может заснуть. Причина вряд ли кроется в том, что он уже поспал днём: с тех пор, как его выписали из больницы, Карпентер порой может целый день провести в дрёме, независимо от того, сколько он спал до этого. Даже те странные случаи не то обмороков, не то приступов глубокого сна не могут на это повлиять. Нет, у этой проблемы, очевидно, совершенно иной «фундамент». Голову Грэма заполняет такое множество мыслей, что от них шумит в ушах. И сколько бы он ни ворочался, они не затихают и никак не желают отойти на второй план хотя бы до утра. И он не прочь поразмышлять перед сном – но о чём-то чуть более конкретном. Сейчас же все эти мысли полны смутных обрывков и только. Его что-то тревожит – он не может понять, что именно. Его что-то печалит – источник этой печали ему неизвестен. Одновременно с этим он будто бы чувствует радость – и тоже не может понять, почему. Всё это его страшно волнует – и он не уверен, следует ему считать это волнение приятным или, наоборот, нет. Сердце болезненно сжимается вместе с тем, как по грудной клетке разливается уютное тепло. Приоткрыв глаз, Карпентер устало смотрит на свою ладонь, лежащую на подушке рядом с его лицом. Во мраке комнаты ему едва виден расплывчатый силуэт его собственных подрагивающих пальцев. Он задумчиво соединяет их, чуть потирает кончики друг о друга, вспоминая удивительно чётко запомнившееся ему ощущение чужой ладони, зажатой в его. Живое тепло, чуть шероховатая кожа. Карпентер жмурится, сосредотачиваясь на этом странном воспоминании. Следом за ним приходит другое. О том, как он очнулся и обнаружил себя стоящим в глубокой луже. Но не это взволновало его больше всего, а чужие руки, плотно сомкнувшиеся вокруг него. Грэм как-то сразу понял, кто это, не успев толком рассмотреть: имя само сорвалось с губ, и Рид торопливо отступил, смущённый. У них не было возможности толком говорить после. Подоспел Уильям, потом была вся эта возня дома. Может, именно это чувство незавершённости терзает его теперь? Необходимость обсудить произошедшее? Или что-то другое? Чужое тело, льнущее к его груди. Испуганный стук чужого сердца. Загнанный взгляд. И запах… солоноватый лёгкий отзвук тёплого ласкового моря… Отчего-то вздрогнув, Карпентер порывисто садится на кровати, откинув одеяло. Ясно, что заснуть ему сегодня не удастся. По крайней мере, прямо сейчас. Иногда сонливость приходит к нему с рассветом – так может случиться и сегодня. До тех пор ворочаться, постепенно превращая тщательно разглаженную простыню в безобразный валик, нет никакого смысла. Поразмыслив, Грэм решает сходить на кухню, выпить воды. Немного освежиться. Он отлично помнит, чем закончилась его предыдущая попытка, однако это его не останавливает. В глубине души он опасается, что ждёт от новой такого же неловкого финала, от которого получил невнятное удовольствие. Только без чужих слёз. Они слишком сильно его будоражат и придают воспоминаниям горький привкус. Несмотря на вновь возникшие после ожогов проблемы с сохранением равновесия, ориентироваться в доме по темноте Карпентер умеет мастерски. Сказывается богатый опыт, полученный задолго до пожара. Во внутреннем коридоре только одно окно – неверного лунного света, смешивающегося с отблесками уличных фонарей, едва хватает, чтобы видеть, где кончается ковёр и начинаются стены. Ночному лазутчику с лихвой хватает и этого. Неслышно ступая по хорошо знакомому маршруту, как по минному полю, заботливо уставленному флажками, Грэм неторопливо пробирается к лестнице. На полпути его останавливает звук, доносящийся из-за одной из дверей. Похожий на сдавленный крик. Замерев, Карпентер чуть наклоняется к ней, прислушиваясь. Ему отлично известно, что это за комната. Гостевая. И не та, где поселился Джонс. С ощущением лёгкого дежавю, Грэм напряжённо вслушивается в приглушённые звуки, явно слышные исключительно благодаря царящей в поместье мёртвой тишине. Шебуршание, шорох – похоже на тот лёгкий шум, с которым на пол падает тяжёлое тёплое одеяло. Следом за ним – очередной вскрик, теперь его ни с чем не спутать. Тишина. Скрип кровати. Снова тишина. И, наконец, шаги босых ног, сперва мягкие, потом более звонкие. Карпентер не успевает сделать ни шага в сторону – сам не понимает, почему. Дверь распахивается…***
Чарльзу не привыкать к бессонным ночам. Созерцание тускло блестящего пузырька с неразличимой, однако дорисовываемой воображением надписью «Laudanum», стало для него обычным ритуалом, от которого он долгое время не мог избавиться. Глотать настойку тоже было можно, исключительно в качестве самоуспокоения – никакое снотворное не способно одолеть тягостное напряжение, порождаемое в мозгу видениями, насылаемыми Дочерью Спящего. Поэтому Рид редко притрагивался к лекарству, особенно в последние месяцы. Здесь же, в поместье Карпентеров, никаких таблеток и микстур не было вовсе. Не сказать, что детектив чувствует какую-то нужду в них. Если не считать содержимого снов, его сон здесь до подозрительного хорош – он всегда засыпает и спит до утра, пусть до раннего. И только эта ночь стала исключением. Даже расстроенный, едва ли не плачущий, он уснул быстро и видел долгий, мучительный и сладкий сон. А теперь лежит здесь и смотрит в потолок, терзаемый непонятно чем. Снова вина? Или его чванливая совесть вместе с изломанным рассудком выбрали себе другое развлечение? Новое и старое лицо, смотрящее на него из зеркала. Найденное в ящике письмо, с которым он по-прежнему не знает, как следует поступить. Полунамёки Йоханнеса, содержащие в себе угрозу, почти что не скрытую вовсе. Взгляд Карпентера, его порывистый жест, заставивший Рида задержаться в комнате. Мог ли он что-то вспомнить? Осознать? Вкупе со всем, что он успел увидеть ранее… И то, как он говорил тогда, в приступе снохождения… «Завтра. Ты поговоришь с ним обо всём завтра, – увещевает себя Чарльз. – Ночь на дворе, он давно спит. Не пойдёшь же ты будить его в час ночи, чтобы поговорить по душам. Особенно о таких тонких, волнующих материях. Он из-за тебя сам, по итогу, спать не будет, а его здоровье уже достаточно пострадало и без твоих штучек…» Перечисление самому себе аргументов, почему стоит отложить разговор до утра, срабатывает не хуже пресловутого подсчёта овечек. После первой дюжины Рид начинает сбиваться и повторять уже сказанное. Тормозит. Пытается найти, где же этот аргумент прозвучал ранее… … И видит сон. Кабинет Карпентера – такой, каким он был во времена до всего этого. Когда они только познакомились, и Папаша Брут только-только перестал быть их основной проблемой. Детективу кажется, что неприятного эпизода с тюрьмой ещё не случилось – он сам кажется сном, далёким и полузабытым, и ему вовсе не хочется на нём фокусироваться. У него есть более насущные дела – и он охотно переходит к размышлениям о них. Он чего-то ждёт. То ли новости, то ли распоряжения, не важно. Чарльз не помнит, он пришёл сюда по собственной воле или же его вызвали, но не считает важным это уточнять. Для него в этот момент гораздо важнее другое: то, что солнце нашло среди пухлых туч если не дыру, то вмятину, и засветило немного ярче, что на столе перед ним аккуратными стопками разложены бумаги и стоит чернильница с пером, что на шкафу ещё висит памятная фотография (Карпентер и Ван дер Берг в Париже) – и другие мелкие детали, наполняющие его душу покоем, почти домашним уютом. Негромко скрипит дверь. Рид оборачивается на звук, чтобы увидеть входящего в комнату Грэма. Тот, видя, что его заметили, мягко улыбается. Спокойный и светлый, в хорошо знакомом детективу костюме, украшенном тоненькими полосками (единственной мрачной деталью его образа остаётся маска, неизменный страж тайн военного прошлого). Прикрыв за собой дверь, он подходит ближе – и Чарльз замечает в его одиноком глазу какое-то новое выражение, разгадать которое не успевает. Прежде, чем детектив произносит хоть слово, Карпентер мягко утягивает его в крепкие объятья. Дыхание перехватывает, и слова приветствия застревают у Рида в глотке. Он неуверенно кладёт ладони на чужие широкие плечи – и Грэм, чуть сгорбившись, дарит ему мягкий тёплый поцелуй. Всё это ощущается настолько естественным течением событий, что Чарльз, прикрыв глаза, отвечает ему, не задумываясь, увереннее обнимая его за шею. Он подчиняется, когда Карпентер, не выпуская его из рук, аккуратно теснит его к столу – и останавливается лишь, чувствуя, как в него сзади упирается столешница. Появление препятствия Грэма не смущает ни капли. Опустив руки ниже, он подхватывает Рида под бёдра и, приподняв, усаживает на край стола, игнорируя несколько попавших под него бумажек. Почувствовав крепкую хватку, Чарльз невольно распаляется и, очутившись окончательно на одном уровне с Карпентером, углубляет поцелуй, запуская пальцы в светлые волосы любовника. Тёплая ладонь слегка надавливая проходится по пояснице, заставляя его выгнуться и плотнее прижаться к груди Грэма. Все ещё обнимая его одной рукой, он торопливо подцепляет второй узел галстука… Внезапно нижнюю губу детектива пронзает острая боль. Рот наполняет металлический привкус крови, и Рид ошарашенно пытается отшатнуться, промычав что-то невнятное, но чужая хватка ему этого не позволяет. Распахнув глаза, он сталкивается взглядом с двумя зрачками, глубокими и чёрными, как апокалиптическая бездна. Подбородок начинает колоть борода, и мускулистые руки стискивают его с такой силой, что Чарльзу кажется, будто из него выжали весь воздух – и он больше не может вдохнуть. Трепещущий от боли и нахлынувшего страха, Рид отчаянно бьётся в капкане грубой и жадной ласки. Оторвавшись от его губ, Пирс (к этому моменту уже окончательно ставший собой) осыпает беспомощно открытую шею жгучими поцелуями, прикусывая кожу, голодно слизывая выступающие алые капли. Холодея, Чарльз слышит треск швов своей куртки, буквально раздираемой на части. Он отчаянно пытается сопротивляться, оттолкнуть от себя Эдварда, с ужасом чувствуя, как всё тело сковывает вялая слабость. Последнее, что он видит прежде, чем с криком проснуться – пламя, пляшущее в чужих глазах. Несколько мгновений детектив тратит на то, чтобы отдышаться. Мрак комнаты успокаивающе пуст. Опустив взгляд, он обнаруживает, что на нём нет одеяла – оно валяется на полу, скинутое в паническом порыве. Несмотря на это, ему ощутимо жарко. Пижама едва ли не прилипает к коже, и сердце усиленно стучит. Не сразу, но Риду удаётся понять – это жар совершенно иного рода, и эта мысль заставляет его густо покраснеть. Судорожно вздохнув, он косится на окно. Нет смысла выстужать комнату. Достаточно добраться до ванной и быстренько принять холодный душ, по пути стараясь не задумываться о том, насколько это мерзко. Нормальные люди никогда не чувствуют подобного после очевидных кошмаров. Подавляя тревожные рассуждения, Чарльз торопливо встаёт с постели и подходит к двери – чтобы, распахнув её, обнаружить за ней Карпентера. Долгая минута проходит в неловком молчании. Грэм окидывает Рида взглядом с ног до головы. Тот смотрит в сторону, стараясь дышать медленно и через нос. – Вы в порядке? – наконец, спрашивает Карпентер, немного помявшись. – Мне показалось, я слышал шум… Рид отрицательно качает головой, по-прежнему избегая смотреть на него прямо: – В полном, – его голос всё ещё слегка сиплый, словно его так и не отпустила чужая хватка, – вы поэтому проснулись? Из-за шума? Простите… – Нет, что вы. Просто в горле пересохло… Но вы уверены? У вас немного больной вид… Собрав оставшиеся силы в кулак, Чарльз всё-таки заставляет себя взглянуть Грэму в лицо. И это оказывается для него роковой ошибкой, ибо даже в том скудном свете, который предоставляет окно, он слишком хорошо видит знакомую тёплую искру беспокойства в чужом глазу. Я не могу позволить тебе продолжать стоять и смотреть. Я знаю, что тебе страшно спросить. И что ты хочешь помочь. Ну же, я так нуждаюсь в твоей помощи… Сам до конца не соображая, как и зачем, Рид шагает вперёд и, сомкнув руки на шее Карпентера, порывисто целует его. Время замирает, падает и рассыпается на тысячи осколков. Грэм не отвечает, но и не отстраняется, глубоко шокированный. Однако – неведомо, как долго к тому моменту длится их случайное единение – Чарльз вдруг чувствует прикосновение тёплых ладоней к своей спине, и это прикосновение посылает по его телу волну крупной дрожи. Не разрывая поцелуя, он осторожно увлекает Карпентера за собой, в комнату. На середине пути тот, словно проснувшись, перехватывает инициативу – и в ходе почти вальсового изящного манёвра Рид оказывается прижат спиной к стене. Всё происходит слишком быстро. Или так кажется Чарльзу, потерявшемуся во времени. Для него теряют значение минуты и остаются лишь ласковые прикосновения. Он не улавливает, когда именно руки Грэма оказываются под его пижамной рубашкой, а он сам касается кончиками пальцев чужих бёдер. Им приходится прервать поцелуй, чтобы глотнуть воздуха, и Карпентер почти сразу припадает к его шее. Каждое новое касание мягких губ к нежной коже прошивает тело Рида как разрядом, и ему приходится изо всех сил сдерживать особенно громкие вздохи – открытая дверь всё ещё здесь, буквально в полуметре от него. Он робеет, дрожит, однако позволяет себе коснуться чужого паха, огладить его, слегка надавливая, слыша над ухом прерывистый горячий вздох, опустить ладонь ниже – и вспыхнуть, чувствуя под тканью что-то твёрдое. Грэм поднимает голову и целует его сам, решительно и жарко. От этого поцелуя Чарльзу окончательно сносит крышу: приобняв Карпентера за плечи, он ловко запускает руку ему в штаны и обхватывает пальцами член, бережно поглаживая. Грэм вздрагивает и коротко приглушённо стонет в рот Риду, плотнее притискивая его к себе. Тот чувствует чужие пальцы, торопливо скользящие по его животу, паху и после нетерпеливо, но мягко толкающиеся между его бёдер. Он подаётся им навстречу, раскрываясь, насколько это возможно, и жмурится, ощущая дразняще-неловкое прикосновение к клитору. В этом торопливом обмене ласками нет особого изящества или тонких эротических изысков – но есть нежность, страсть и жар, глодающий внутренности. Мир вокруг двух любовников постепенно исчезает, растворяясь во мраке вместе со всеми проблемами и тяготами, которые он несёт в себе. Остаются лишь эмоции, чувства и тактильные ощущения – невыносимо острые то ли из-за темноты, то ли от неистребимого осознания близости пресловутой открытой двери. Доведённый до пика, Чарльз глухо вскрикивает, сжимая пальцами край чужой одежды. Оглушённый и ослеплённый, он не сразу замечает, как его рука оказывается выпачкана горячим семенем. Секунды после разрядки тяжело нагружены: возвращаются очертания комнаты, рассудок яснеет, и с этим приходит пугающее стыдливое осознание того, что только что произошло. Медленно, словно боясь издать малейший шум, Рид и Карпентер убирают руки друг от друга. Грэму приходится отступить – стена за спиной Чарльза не позволила бы ему такого манёвра. Они так и не говорят друг другу ни единого слова, и Карпентер, встрепенувшись, почти бегом вылетает в коридор. Рид не пытается его остановить. На негнущихся ногах он доходит до кровати и медленно опускается на её край, глядя куда-то в пустоту остановившимся взглядом Из глубин дома доносится хлопок двери ванной комнаты. Тишина.