Расколотые

Кто-то мчался, падая с ног, плыл против течения, ехал на красный Просто чтобы сказать, что всё будет хорошо, что всё не напрасно Но ошибся дорогой, не рассчитал траекторий полёта И мне так понравилось быть для тебя этим "кто-то"

Темнота обступает со всех сторон, едва они шагают через порог. Очень скоро Чарльз теряет ощущение полёта – его сменяет чувство, будто он завис в пустоте, не двигаясь ни на сантиметр. На уши словно ложатся две подушки, в этом месте он не слышит даже собственного дыхания. Единственное, что продолжает поддерживать его уверенность, что он по-прежнему в сознании – тепло чужой ладони, стискивающей его пальцы. Рид пытается повернуть голову, слабо надеясь увидеть в этой непроглядной тьме Грэма, но взгляд натыкается лишь на густую черноту. Постепенно Чарльз теряет границы своего тела, и теперь он даже не уверен, что действительно повернул голову. Что его веки не сомкнуты. Он наугад пытается открыть рот, смутно припоминая, где находятся челюсти, но его горло – где бы оно ни было – не издаёт ни звука. У Рида начинают закрадываться сомнения, что он правильно помнит, как говорить или хотя бы кричать. Только чужое тепло не даёт ему окончательно раствориться в пустоте – и он отчаянно цепляется за него, вдруг охваченный страхом, что оно исчезнет, лишив его последней связи с реальностью. Спустя несколько долгих мгновений – а может быть, столетий, время в этой черноте тоже теряло всякий смысл, то ли замедляясь, то ли ускоряясь, то ли вовсе вставая на месте – Чарльзу начинает казаться, что рука в его судорожно сжатых пальцах и впрямь медленно растворяется, превращаясь в холодную пустоту. Сперва неторопливо, но потом стремительно, как горсть песка, тепло утекало прочь, и Риду ничего не оставалось, кроме как панически барахтаться в этой яме без дна, ища, за что ухватиться. Он пытается кричать, звать на помощь, и не знает, получается ли у него издать хоть слабый писк. А потом, с очередным бешеным рывком в попытке осознать, где у него руки, а где ноги, что-то слегка шершавое касается его щеки. Чарльз замирает в недоумении, чувствуя, как где-то сбоку образуется что-то мягкое и упругое, во что упирается его плечо. Мозг соображает туго, но всё же ему удаётся прийти к осознанию, что тело уже не висит без опоры – оно определённо лежит на боку. Настороженно прислушиваясь к собственным ощущениям, Рид слабо ёрзает, убеждаясь, что и впрямь на чём-то лежит, не сумев уловить, когда именно с ним произошла такая перемена. Пугающее чувство потери собственного тела рассеивается. Возвращается уверенность в том, где расположена каждая частичка его существа. Он снова обретает контроль над малейшими движениями. И, наконец, открывает глаза. По зрачкам ударяет слепящий свет, и Чарльз невольно щурится, спасаясь от его режущей пронзительности. Несколько секунд спустя он снова может видеть и теперь понимает, что это не более, чем солнечный луч, льющийся из окна напротив. Непривычно яркий для Окмонта – значит, тучи в кои-то веки разошлись. В том, что он вернулся в Окмонт, Рид не сомневается, и от этой мысли у него неожиданно тепло на сердце. Да, этот город был промозглой мрачной дырой, где бесконечно шёл дождь. Самая настоящая тюрьма, созданная, чтобы служить колыбелью ужасающему порождению хаоса, и атмосфера здесь соответствующая. Однако, что угодно было лучше, чем та пустота, из которой он только что выскользнул. Тем более, что лежит он, очевидно, в сухой постели – тот непонятный упругий предмет, конечно же, матрас, а чуть шершавое нечто под щекой – наволочка на подушке, от которой слегка тянет стиральным порошком – значит, ему уже несказанно повезло. Хотя, верно, после такого он был бы не против проснуться и в своём номере в «Рифе», где воняло бы плесенью, а простыня липла бы к коже, пропитавшаяся влагой насквозь. Тело ощущалось тяжёлым и непослушным. Но, вопреки пробуждению, отголоски прошедшего сна не таяли, а, наоборот, вспыхивали в памяти неожиданно ярко. Кажется, Чарльз в самом деле беседовал с Чёрной Козой – от этого воспоминания под ложечкой начинает неприятно посасывать – и смог добиться от неё… Чего-то. Опустив веки, Рид сосредотачивается на этих полустёртых обрывках. Будто бы всё это произошло не несколько минут назад, а как минимум несколько дней. Был странный лес, была дверь и была комната за этой дверью, где в окнах мерцали звёзды. И в комнате были двое – пожалуй, те, кого он меньше всего ожидал встретить вместе за пределами своей реальности. Ключ к тайнам прошедших дней оказался одновременно давящим, непонятным и удивительно логичным. Кто бы мог подумать, что Эдвард… Или что Грэм… Грэм. Вздрогнув, Чарльз дёргается в вялой попытке перекатиться и резко сесть на кровати. Грэм же упал в очередной свой обморок! Или впал в летаргию, Рид так и не смог понять, как это правильно называется. И всё это путешествие было предпринято только для того, чтобы вытащить его оттуда, пока сон не поглотил окончательно остатки его личности, подавляя те её отголоски, что Чарльз невольно пробудил своим появлением, и что крепли день ото дня, подпитываемые всё новыми и новыми источниками воспоминаний. Если бы Джонс не отдал Карпентеру то письмо, последний продолжал бы существовать в счастливом неведенье. Каких-то пару дней тому назад Чарльз даже считал, что так будет лучше для него. Теперь подобная мысль ему претила: как можно оставить человека мучиться, с памятью и душой, превращёнными в швейцарский сыр? Особенно из страха за свою собственную шкуру. Но чем этот ритуал закончился? Они шагнули в могильную пустоту вместе, держась за руки, принимая то неведомое, что ждало их за порогом. Коза говорила, будто оставит Грэма в покое, но разве можно верить такому древнему, коварному существу, до сих пор проявлявшему заинтересованность разве что в свежей человеческой плоти на завтрак, обед и ужин? Все её хитроумные схемы приводили только к человеческим жертвам, обману и трагедии, а теперь она заявила, будто возьмёт и откажется от своих притязаний на чужую голову. В её же интересах иметь под рукой послушную марионетку, которая ничего не соображает, разве нет? Хватит валяться в кровати, надо пойти и выяснить, в порядке ли Карпентер! Рид снова дёргается, всё сильнее злясь на свои неожиданно немощные конечности – всё, что он мог, это беспомощно комкать пальцами наволочку и край простыни. Он уже примеряется, как бы половчее скатиться на пол, чтобы не отбить себе при этом все остро торчащие части, и доползти до своей цели – да, ползти придётся в обход кровати, но зато дверь вряд ли кто-то запер – как вдруг на его плечо ложится что-то тёплое и тяжёлое. – С добрым утром, – тихий голос доносится откуда-то сверху, будто его источник расположился ровно над макушкой Чарльза. – Только проснулся – и уже куда-то спешишь… Рад видеть, что ты в добром здравии. Этот голос Рид узнал бы из тысячи. Замерев, он напряжённо прислушивается ко всем своим чувствам и инстинктам, тщась проверить, не очередная ли это галлюцинация. Однако, несмотря на слабость тела, голова у него на удивление ясная. Исчезло даже гулкое давление на виски, ставшее его извечным компаньоном со времён сумасшедшего дома. Между тем, нечто – разумеется, это всего лишь рука, облачённая в рукав пижамы – оставляет его плечо, чтобы мягко стиснуть поперёк груди. Не иначе, как чтобы больше не дёргался. – Грэм… – вопреки этому знаку, Рид беспокойно ёрзает, пытаясь повернуться лицом к своему внезапно обнаруженному соседу по кровати. – Ты в порядке? Цел? Слушай, мне столько надо тебе объяснить! Ты, наверное, ни черта не понимаешь, что тут происходит… – Отнюдь, я теперь прекрасно обо всём осведомлён, – хватка Карпентера и не думает ослабевать, бережно удерживая Чарльза на месте. – В том числе о том, что за нами ведётся слежка. Поэтому тебе сейчас лучше вести себя потише. Услышав эти слова, Рид тут же застыл, изо всех своих скромных сил напрягая каждый мускул. Конечно, как он и думал, Шуб-Ниггурат ни за что не оставила бы свою жертву так просто! Верно, она опять прячется в тени, следя за каждым шагом, малейшим движением. Как хищник, готовый сцапать добычу, едва она попытается покинуть укрытие. – Слежка? – спросил Чарльз чуть слышно, практически одними губами. – Это опять она? Вот ей неймётся! – Нет, это вовсе не она, – шелестящий смех Грэма касается слуха Рида, подпитывая его растущее недоумение. – Есть много других, кто заинтересован в нашем пробуждении. Я видел, как Бенджамин и Уильям сменяли друг друга у двери. Думаю, кто-нибудь из них и сейчас смотрит в щёлочку… А мне так не хочется вставать с постели. Пробуждение давно не было столь приятным. Напряжённо поднятые плечи Рида опускаются. Значит, Уильям и Бенджамин. Конечно, эти двое будут следить. Странно, что никто из них ещё не занял позицию сиделки подле постели обоих «больных». Впрочем, вряд ли они что-то знали и могли сделать после фокусов Артура Хилла. Тот не слишком походит на человека, раздающего секреты своих смесей направо и налево. – Значит, всё это было на самом деле, – отпустив измятый уголок подушки, Чарльз касается кончиками пальцев своих губ. Ему мерещится призрачный след чужого поцелуя на них. – Та комната. И Эдвард. И наш разговор. – Да. Было, – рука Карпентера сжимается чуть сильнее, будто слова Рида его слегка беспокоят. – Мне очень жаль, что с мистером Пирсом случилось такое несчастье. Хотя я понимаю, что толкнуло его на такой чудовищный выбор, я бы предпочёл, чтобы вместо этого он обратился за помощью. Не думаю, что не смог бы совсем ничего для него сделать… Надеюсь, за чертой он найдёт покой, которого желал столь сильно. – Мне кажется, он уже его нашёл, – опустив ладонь, Чарльз нашаривает на своей груди пальцы Грэма, грубые и шершавые от ожогов. – Во всяком случае, его дух ясно дал понять, что беспокоить его больше не стоит. Я, если честно, не горю желанием снова посещать Страну Снов, особенно по этому маршруту… Уловив, как ослаб чужой хват с тем, что Карпентер немного расслабился, Рид собирает в кулак остаток сил и всё-таки тяжело переваливается на другой бок, тут же ткнувшись носом в обнажённый треугольник кожи там, где расходился свободный воротничок грэмовой пижамы. Чуть отстранившись, он поднимает взгляд, с облегчением видя его спокойное лицо, чья изуродованная сторона утопала теперь в упругой белой подушке. Карпентер выглядит совершенно умиротворённым, по-сонному растрёпанный, с благожелательной полуулыбкой на лице – той, которую Чарльз привык видеть на его губах до всей кошмарной череды событий, что подарила ему новые шрамы на теле и душе. И всё же, Чарльзу мерещится некая тень тревоги в одиноком зелёном глазу напротив. Грэм не сказал ему ни слова упрёка, но будто смутно ждал от него подвоха, боясь заявить о своём ожидании. – И вообще, теперь я от тебя никуда не денусь, – состроив как можно более серьёзную мину, Рид широким жестом накидывает свою безвольную руку на широкое плечо Карпентера, прижимаясь к нему как можно теснее, почти утыкаясь острым подбородком в ямочку между ключицами. – И не надейся меня отлепить. Тебя ни на день нельзя одного оставить, ты сразу начинаешь какой-то ерундой заниматься. Я исправлять не успеваю. На его преувеличенную ворчливость Грэм отзывается новой улыбкой, медленно проводя ладонью по спине Чарльза, как бы оценивая сквозь ткань пижамы его исключительную костлявость. – Тебя это тоже касается, – склонившись, он запечатлевает на лбу Рида целомудренный поцелуй, по-прежнему не решаясь на более откровенную ласку. – Стоит отпустить тебя в город, как с тобой сразу начинают случаться всяческие неприятности. И хотя я уважаю право любого человека на его личную свободу, в этот раз я не позволю тебе уйти. – Такой плен меня вполне устраивает, – пряча улыбку, Чарльз поворачивает голову и льнёт щекой к тёплой груди Карпентера. Ему кажется, что он слышит приближающиеся шаги в коридоре, но его они мало волнуют. Пусть скоро магия этого утра будет разрушена, но день, который последует за ним, будет ничуть не хуже. Как и все утра, дни и вечера что ждут их впереди. Где-то в зыбкой ткани снов волны с лёгким шумом лижут гладкий стеклянный берег. Холод отступает. Море вернулось, и огонь исчез, проглоченный тьмой, из которой родился. Теперь уже навсегда.