Вторая жизнь

Утром троица не спеша отправилась в церковь. Светало поздно, и фонари зажигались ещё в восемь часов утра. На скамьи уже усаживались прихожане, сплошь покрывшие головы шляпами или чепцами. Пастор, облачённый в чёрное, встал за кафедру и поставил Библию на пюпитр. Лицо его хранило ту невозмутимость, которая часто позволяет духовным лицам скрывать свои пороки. Теперь проповедь велась только на одну тему: о ведьмах. О том, как они опасны, греховны, как приходят к невинным горожанам и совращают их с истинного пути. Прихожане думали, что пастор кое-что перепутал и сейчас вещает о суккубах и инкубах, но не стали перебивать. По их мнению, это были разновидности демонов, но вредили людям одинаково. — Наш милый Престон занят ведьмовской чехардой, — шепнул Бартоломео, скривив щетинистое лицо. — Безусловно, — шепнула в ответ Нэнси и сильнее натянула на лоб чепец. Пастор продолжал вещать, мало сознавая, о чём говорит. Ведьмы, демоны, Дьявол — всё смешалось в этом потоке речей. Проклятый горьковатый аромат ладана бил Анне в нос, и она прикладывала к лицу надушенный платок. Проповедники косо поглядывали на неё со своих золочёных портретов и деревянных рам. Сама Анна только и думала о том, как бы покинуть дом божий поскорее. К речам пастора присоединились тихие мелодии органа, гулко отдаваясь в углах зала. Почему-то на ум пришла легенда о юной девушке, польстившейся алому блеску лакированных башмачков. Девушка надевала их даже в церкви, где было положено носить только чёрные. После того, как бедняжка начала бесконтрольно плясать, она сама вымолила у палача просьбу отрубить ей ноги. Просьбу он исполнил. Закончилась легенда печально: девушка скончалась в нищете, в подворотне из-за кровопотери.

После утрени троица, проходя по главной улице, обернулась на странные крики и ругань, шедшие с площади. Там уже собирался народ. Посередине площади возвышался деревянный столб, обложенный хворостом и дровами. Пастор уже успел добраться до этого места и вовсю читал смертный приговор. В привязанной цепями к столбу Анна узнала ту девушку, которая откусила себе палец вчера утром. После прочтения приговора подручный палача поджёг хворост. Ведьма протяжно вскрикнула, когда пламя начало змейками подползать к её голым ногам. Да и сама ведьма была без единого клочка одежды. Так случалось со всеми обвиненными, когда-либо попадавшимся на глаза Инквизиции. Их плоть сначала пузырилась, лопалась, и покрывалась точками от лопнувших сосудов и наконец облезала противной чёрной коркой. Ведьма закричала, как безумная, когда пламя стало пожирать её упругие бёдра и лоно, а ноги уже облезли чёрным. В воздухе начал витать запах жареного мяса. Кое-кто, особо раскрепощённый в нравах, даже облизнулся. Искры попали на спутанные волосы ведьмы, и они сразу вспыхнули не хуже хвороста. В этот момент она стала кричать даже чуть тише. Люди жаждали зрелищ. Стоявшие ближе всего к костру даже подкидывали в пламя дрова и хворост. — Будьте же вы прокляты, все вы! — закричала ведьма. — Та женщина с золотыми косами, не поверившая моим обвинениям и её рыжая подруга, живите счастливо до конца дней своих! Преподобный отец Эванс, судья Фиггс, палач Роберт, будьте вы прокляты до пятого колена! Прокляты! Прокляты! Кто-то вспомнил легенду о проклятии Великого магистра Ордена тамплиеров — Жака де Молэ, произносившего похожие речи со своего столба и проклявшего до тринадцатого колена французскую династию Капетингов. Ведьма после своей тирады начала прожариваться быстрее, и своими криками будто звала Дьявола. Но всем известно, что ему плевать на своих подчинённых. Вскоре и останки жертвы обратились в сочащийся, подобно смоле сквозь дерево, сероватый пепел. Толпа начала расходиться, полностью удовлетворённая.

Вернувшись домой, Анна, чтобы хоть немного развеяться после казни, решила изготовить небольшую партию духов и потом выставить на продажу. Настроение у неё было на самом деле прескверное, поэтому вдохновения не хватало. Духи вышли не самые лучшие, и Анне пришлось отложить эту партию для доработки. — Госпожа Анна… — обратилась к ней Нэнси, войдя в комнату с метлой в руке. — Да? — Анна развернула стул. — Если честно, то мне жаль ту девушку, которую сожгли сегодня. Нам она пожелала добра. — А остальных прокляла! Её кивок мне на площади мог означать и «Да» и «Нет». Так что забудь про это. Нэнси потупилась. Надвинула чепец на глаза и с угрюмым видом принялась подметать пол. Забыть такое зрелище было очень трудно. — Но как звали эту ведьму? — спросила она. — На площади сказали. Эверластинг-Мерси Аддамс. — Бесконечное Милосердие? — Нэнси встрепенулась от значения имени. — И как могла она сойти с истинного пути?

Через несколько дней, когда беспорядки в Престоне утихли, а Жан де Бейль с «племянником» смогли вздохнуть спокойно, войско парламента снова собралось и на этот раз двинулось на северо-восток. Во время перехода армия неоднократно останавливалась, делая небольшие передышки. Один из кавалеристов, капитан Грослоу, во время этих привалов закатывал песни под лютню, чаще всего пребывая под градусом, или приглашал кого-либо сыграть партию в карты. После одной такой проделки Грослоу проиграл всё, что ему принадлежало, на что Жан заявил, обращаясь к нему и одновременно к сослуживцам: — Господа, из собачьего приюта сбежала псина. Тебя сразу сдать или сам доползёшь? Грослоу вздрогнул от такого строгого тона и поплёлся в свою палатку. Жан торжествующе проводил его взглядом.

Утром кое-кто из пехотинцев сообщил, что вблизи от лагеря ошивается роялист, еле волочащий ноги. Его сразу подхватили под руки и провели к палатке Кромвеля. Но на полпути роялист схватился за бок и скрючился на земле. Пуритане поняли, что он ранен, но не спешили нести его в госпиталь, решив, что врач откажется лечить врага. Но лейтенант де Бейль помешал процессии, вклинившись в компанию и попутно осматривая обстановку в лагере. — Несите его в госпиталь! Немедленно! — Врач откажется его выхаживать, лейтенант, — отмахнулся пехотинец. — Да плевал я: хочет или не хочет! Ругаясь сквозь зубы, Жан приказал положить раненого на носилки и пронести в свою палатку, а сам направился в госпиталь. Врача он ни о чём оповещать не стал, только взял моток бинтов, настойку опиума в качестве обезболивающего и удалился.

Роялист оказался терпеливым пациентом: закусив манжет собственного кафтана, он выжидал, пока рану промоют и перевяжут. Пуля прошла навылет, чуть не задев печень. Всё это время раненый наотрез отказывался снимать шлем. Наконец лейтенанта это взбесило, и он силой сорвал шлем с его головы. Как током ударило. Чёрная борода, усы, мешки под глазами. — Эдвард Саммер? Зачем? Палач блаженно улыбнулся. Увидеть старого знакомого было большой отрадой, затмившей то обстоятельство, при котором он так пострадал. Тот, кто сейчас по нитям, шов за швом, стежок за стежком, вшивал в него жизнь, убивал всё самое отвратительное в ней. Смерть супруги, потеря дочери — всё это стало тем, что можно и нужно забыть. Теперь Эдвард снова топил горе в казнях, рубя головы неугодным и преступникам. В жестокости он искал утешение. Жестокостью стал он сам. Молчание нарушил полупьяный свист и болтовня. Снова Грослоу подзывал лошадей и попутно беседовал с солдатами. Жан чувствовал, как пульс подбирается к горлу. Становится дурно, до тошноты мерзко. Высунулся из палатки и крикнул с хрипотцой: — Грослоу, если вы не замолчите, я вам лично гортань вырву! Этого и впрямь хотелось. Голыми руками разодрать горло, отогнуть надгортанник и вырвать саму гортань вместе со связками. Потом зашить горло нитками. Перевязать. Мысли опять вернулись к раненому. Перевязали его только что, а уже есть подозрения. Шов может разойтись, например. Жан вернулся в палатку, мрачно взглянул на «племянника», убиравшего бинты и опиум в сундук. Тот обеспокоенно поднял брови: угроза вырвать гортань неплохо щекотнула нервы. — Всё отлично, дружок. Можешь успокоиться. Юноша молчал. Злой, но бесстрастный вид лейтенанта навёл на мысль, что тот попросту бессмертен и закон ему не писан. Восстанет, поднимется из могилы, вытащит пулю из виска, вырвет нож из груди и снимет удавку с шеи. Страх, до невозможности противный, охватил сознание. — Я спокоен, — Джон сел за стол, подперев лицо руками. — Вижу, — Жан пристроился напротив. — Настроение у меня сейчас скверное, поэтому не шути со мной. Всё, что надо, я наверстал. — В смысле? — Без смысла. Вспомни сам: я тебя фехтовать учил, пока сам оттачивал собственный навык; ты выучил французский язык, пока я корпел над фламандским; втроём: ты, я и Анна, реку переплывали, пока лёд не сковал. Кстати, из-за неумения плавать я однажды чуть не погиб, поэтому мне это было на руку. Так что время прожито не зря. Джон резко выпрямился, понимая, что эту тишину, наступившую минуту спустя, больше не может выдерживать. — Дядюшка, у вас эмоциональный диапазон, как у зубной нитки. На немой вопрос мужчины последовало: «Отсутствует напрочь». Жан тут же опроверг это суждение, пожав плечами и состроив соответствующую гримасу, мол, и чёрт с этим. «Племянник» снова опустился на стул, поглядывая на раненого палача. Тот уже заснул, одурманенный опиумом. Этот спокойный и равнодушный вид его изрытого морщинами лица придавал ему сходство с покойным, которого только что положили в гроб и уже готовы похоронить.