Вторая жизнь

После казни Карла I народ пребывал в трауре, хоть это и не было положено. Несмотря на общее настроение в стране, пуритане позволили себе запустить в небо фейерверк в цветах государственного флага Англии — красного и белого. Генерал Кромвель через два дня после казни, первого февраля, вернулся в свою лондонскую резиденцию и тихо праздновал свою победу, сжимая в руке бокал вина. Но ради интереса решил заглянуть в Тауэр и осведомиться о состоянии пленного короля до его смерти. Стражник доложил, что ничего серьёзного не происходило. Пленник спускался вниз только для того, чтобы пообедать, а потом поднимался обратно до следующего обеда. Повар сквозь смех рассказывал, как узник давал жизненные советы, причем не в самой приличной форме, буквально рассыпаясь сквернословиями. Делал он это так искусно, что повар прозвал эти советы «Калейдоскопом Ярости». Генерал быстро поднялся по высоченной лестнице, открыл дверь камеры, предварительно сорвав с неё красно-синее знамя, и зашёл внутрь. Единственным, что привлекло его цепкое внимание, была жуткая крупная надпись на стене, написанная, по-видимому, кровью. «Совесть убила меня» Мистика, не иначе. Не мог он раздобыть кровь в таких количествах. На столе лежал недописанный трактат о недостатках английской монархии. Оливер бегло прочёл исписанные листы и понял, что король всё же образумился. Стоп. Знакомый почерк. Немного размашистый, но читаемый, иногда с изящными завитками. Явно рука капитана де Бейля. Оливер тряхнул головой: не может быть такого. Не мог он находиться здесь. Что-то здесь нечисто. Запер дверь, прихватив трактат с собой.

Добравшись до кладбища, которое находилось неподалёку от Тауэра, Кромвель быстро подошёл к роскошному, украшенному цветами и позолотой гробу, предназначенному для казнённого короля. Возле него уже стоял палач, готовый захоронить монарха. С первого взгляда ничего необыкновенного: мертвенно бледное лицо трупа, кровавый шов на шее, сделанный специально для похорон, слегка измятый камзол. Генерал искоса посмотрел на палача, как бы говоря: «Сейчас вы увидите, что это за человек.» Вмиг разрушил свои сомнения, сорвав ткань камзола с правого плеча трупа. Кромвеля, невольно отпустившего надорванный рукав, словно молнией поразило. На этом остром белом плече кровоточил чёрный цветок лилии. Генералу показалось, что края клейма словно вырезаны лезвием. В голове сразу возникла мысль, что это самозванец, к тому же вор или даже падший. Пылая гневом, Кромвель сразу избавил труп от искусственных волос и накладной бороды. И сразу же получил второй, более болезненный удар, почти в самое сердце. Первый порыв был самым правильным. Если бы этот человек был жив, генерал убил бы его сразу. Пустил пулю в лоб. Секретарь, правая рука, капитан Жан де Бейль, преступник, предатель. Мысли теперь распадались на обрывки каких-то фраз, слов, перед глазами встала мутная пелена. Он обманул, он заплатит. Если был бы жив, наверняка бы умолял о пощаде, плёл бы на ходу историю, которой и последний умалишённый не поверит. Лгал, спасая и так искалеченную жизнь, не сводя молящего взгляда, который Кромвелю было трудно представить. Если бы выжил, то увидел бы, как низвергается с возведённого генералом пьедестала идеального солдата и правой руки, становится грязью, которая смывается очень быстро. Пролетает тот момент, когда является обыкновенным человеком. Просто человеком. — А я нашёл другого, — еле слышно процедил генерал и дал знак палачу, что можно приступать к погребению. «Сегодня я буду дома. Сегодня я буду пьяный. Но никогда не забуду, как впервые пересеклись взгляды.»

Вернулся в резиденцию, совершенно разбитый и опустошённый. Залил в себя две кружки самодельного пива и откинулся на спинку стула. Вынул из-за пазухи трубку и наполнил табаком. Курил он редко, но сейчас доза никотина была как нельзя кстати. «Палач не был простак, и вот в крови лилия цветёт. Что же я? Не пуст и не скупец. А его на плаху — и конец.» Оливер вынул из ящика стола документ о повышении Жана де Бейля в чине. Не хватало только подписи для подтверждения повышения. Оливер не глядя макнул перо в чернильницу и начертал на документе не слишком изящную геральдическую лилию во весь размер листа. Кинжалом пригвоздил документ к столу, а перо отшвырнул в угол комнаты. В отблеске свечей Оливеру мерещился обезглавленный секретарь, с кровавым цветком на плече и стеклянным взглядом. Лишь насмешливая улыбка чуть разрезает уголки бескровных губ. «Прости за то, что ушёл с другим. Прости за то, что ушёл и я. А я нашёл другого! Хоть не ценю, но уважаю.» Боль от утраты уступила место жгучей ненависти. Оливер пылающей рукой подписал ещё один документ — на сей раз о посмертном понижении Жана де Бейля в чине до бригадира и увольнении его из секретарей. Трактат убрал в ящик и запер ящик на ключ. За окном заиграл уличный скрипач. Мелодия глубокая, надрывная, с плавными перекатами звука. Под неё Оливер сделал ещё одну затяжку. Лёгкие зашлись в приступе от никотина. Поднялся и опёрся спиной о стену, накрыв глаза сгибом локтя и стиснув зубы. Мелодия скрипки заставила его взвыть. Всё кончено. Привычный довоенный мир выжжен и взорван. Остались только те выжившие, которые помнят другую Англию — мирную, туманную, спокойную. Жизнь и смерть после войны ничего не значат. Выжившие взирают на мёртвых сверху вниз, лицезреют эстетику агонии на их искажённых лицах. Остаётся только самое крошечное дельце — левеллеры, стоящие на грани бунта. Если король Карл исчез, нужно вернуть его в Англию и казнить по всем правилам. Но чуть позже.

В квартире на Даунинг-стрит всё тоже погрузилось в траур. Окна и зеркала завешены чёрным газом, царит полумрак, поскольку горят только свечи у камина. Анна даже глаза подкрашивала сажей, чтобы придать больше трагизма. Цветы на могилу короля Карла она возложила на следующий день после казни. Всё, как просил Жан — одна алая роза и одна белая лилия. Он выполнил своё обещание, а она — своё. Сыновья и дочери рода де Бейль испокон веков славились своей верностью и умением держать слово, что они и подтвердили в очередной раз. Джон Френсис тоже пребывал на грани отчаяния: после новости о казни короля он позволил себе как следует разрыдаться в материнское плечо. После тех двадцати лет семейного счастья всё сломалось буквально за один день, с подготовкой в три месяца. От сердца будто с треском откололся кусок, хранящий всю теплоту тех воспоминаний, в основном из детства. Мать крепче прижала сына к себе, чуть слышно всхлипывая. На душе даже тяжелее: утраченный связан с ней гораздо более тесными узами, узами родства и крови. Вспоминала его блёклые глаза, почти незаметную улыбку. Вспоминала, как они вдвоём кружились вокруг престонского фонтана. Это было ранней осенью, когда улицы ещё не покрыло месиво из грязи и рваных листьев. Эти самые огненные, золотые листья перекатывал по мостовой лёгкий ветер, потом уносил их в вихре вдаль, за горизонт.

Позже Джон вышел из дома и почти сразу же натолкнулся на проходящую мимо Дилайлу Бэрбоун, на этот раз одетую так, как подобает. — Хоть святых выноси! Вот так встреча! — Дилайла чуть не выронила коробку с медикаментами. — Добрый день, — ответ совершенно лишён эмоций. — Слушай, раз тут такое дело, то… — Дилайла села на скамью. — Ты уж прости меня за то, что я тогда в палатке на тебя накинулась… — Что, совесть взыграла? — Джон выгнул бровь, прожигая маркитантку взглядом. — Ну да. Ещё когда тебя бичевали. — А сказать слабо было? — в первый раз Джон решился выругаться. — Чёртовы роялисты. Всё напоказ, а совесть разбудить! Нет! Ладно, я отвлёкся. В общем, я тебя прощаю. На этом наши пути расходятся. «А лучше кыш отсюда» Бэрбоун поднялась со скамьи и гордо зашагала туда, куда и направлялась.

Том Купер и Эдди Поттер от души пожалели Джона, узнав о причине его траура. — Мы не знали, что так получится… Но отчего он умер? — Убили роялисты. Незаметно подкрались и закололи, — Джон с трудом сдерживал эмоции, но это получалось плохо. Соврать труда не составило. Том и Эдди заключили друга в объятия. Теперь не он один будет страдать и сожалеть. Сообщил, что собирается наведаться к генералу, чтобы уволиться из армии. — Ты что? Пожизненно же служим! — Том чуть встряхнул друга за шиворот. — И что? — ответ сопровождала искренняя злоба. Том отпустил воротник Джона и протяжно вздохнул. Джон повторно обнял товарищей и завернул в сторону генеральской резиденции. От всего пережитого его душа не стала крепче, как это бывает после утраты. Она всего лишь сковала для себя клетку для сдерживания. Пусть юноша за военное время и привык к виду смертей и насилия, но привычка здесь не пришлась к месту. Иногда он даже чувствовал себя слишком ранимым, и всячески корил и злился на себя за эту черту характера. Сейчас он поставил себе цель — укрепить душу и реагировать на всё не так остро.

Генерал принял старшего лейтенанта де Бейля без особой фамильярности. Скрепя сердце, отпустил и его. — Да… Лучше бы король умер не на эшафоте, — процедил Кромвель, поглядывая на дверь. — Что? Но он же… Но я… — Он бы с четырьмя французами поехал в Гринвич и сел бы на судно. Это судно бы подорвали порохом. Тогда скажут, что осудили его люди, а покарал господь. Как же я раньше не додумался. Ладно, хватит болтать. Генерал указал рукой на камин. — На нём есть чуть выпирающая кнопка. Нажмите и уходите через проход, который вам откроется. — А просто через дверь нельзя? — недоумение, доходящее до крайности. Генерал мотнул головой, поднялся, с хрустом позвонков выгибая затёкшую спину, и скрылся в потайном проходе. Камин пять секунд спустя вернулся на прежнее место. Джон же остался верен мысли, что дверь для выхода подходит больше, и робко потянул за дверную ручку. На пороге стояли трое богато выряженных мужчин, в двух из которых Джон узнал французских пленников. Кажется, их звали Атос и Арамис… — Потрудитесь вернуться внутрь, — процедил третий.