Вторая жизнь

В полдень следующего дня лорд Винтер явился в узилище без всякого приглашения. Пока он запирал дверь, затворял окно, и придвигал стул к креслу племянника, Джон перебирал все предположения и обвинения, которые будут высказаны. Он прекрасно знал тайный замысел, скрывающийся за этим пленением. Знал, что лорд ненавидит его очень давно. Желает убить всеми способами, которые подвернутся под голову, но вида пока не подаёт. Но замысел всё равно сквозит через действия. — Поговорим, так уж и быть, — бесстрастно ответил Джон, не поднимая взгляда. Пусть уж болтает, что хочет. Смысл слушать. — Вы знаете, что я хочу спросить у вас. — Что же? — делает вид, будто не понимает вопроса. Садится. — Не глупите, милорд. Что вы сделали с моей матерью? — Вопрошайте преисподнюю, несчастный, — голос полон непонятного пафоса. — Может, вам там ответят. — Бегу и спотыкаюсь, — усмешка. — Вы выгнали мою мать из дома. Лишили её крова. Оставили на произвол судьбы. А перед этим сбросили меня в Темзу. И не пытайтесь верещать, что совершаете благое дело. На это у лорда даже не нашлось ответа. Он понял, что его раскусили, будто грецкий орех. Но не собирался сдавать позиции. Джон отпраздновал свою крошечную победу над Винтером и поднял голову, чтобы уверенно продолжать беседу по душам. В его адрес обрушился очередной ушат ругани. — Да. Я собирался извести вашу семейку. Ещё тогда, в Личфилде. Но нет. Вы уехали раньше, чем я приступил к делу. Меня подло обманули, сказав, что вы разбились насмерть. Но потом, на войне меня подстрелил брат твоей матушки, чумы бубонной. Меня с трудом вытащили из могилы. «Лучше бы там и оставили. Надо было тогда прицелиться, а не пускать пулю не глядя.» Джон слушал эту тираду, перебирая католические чётки. Увлекательное занятие. Смотрел на лорда с таким лицом, будто перестал понимать английский. Зачем вслушиваться, если можно не вслушиваться. Под рёбрами раскручивалась воронка раздражения. Лорд продолжал поливать Анну грязью, причём не самого приятного состава. Этого Джон уже не мог выдержать. Пламя гнева волной окатило измученную душу. Промолчал, резко прижав ладонь вельможи своей тонкой рукой. Сжал кулак. — Не кипятитесь так, милорд. Вы говорите, что моя мать – губительна для всех, знавших её? Она кардинала погубила? Или графа Рошфора? Неверная жена – вы её с королевой не перепутали? Кто же здесь отягчён убийствами и развратом на самом деле? Госпожа де Шеврез, завлекавшая любовников под топор? Священник, совративший мою мать, когда ей не было и четырнадцати? А может быть, вы. О ваших наклонностях чиркают все, кому не лень. Такая пылкая речь снова выбила дар речи из Генри, будто задвинула голос подальше в горло. Джон самодовольно устроился в кресле поудобнее. Перед ним маячило видение скорого реванша. Этот подлец, сидящий напротив, сначала действует, а только потом оправдывается. А то чёртово клеймо? Как объяснить его наличие? Никак. Оно просто есть и наличия вины не отменяет. Сделали падшим просто со скуки, низвергли в чёрную грязь, которая своей странной разбавленностью больше напоминает кровь, такую же тёмную и холодную, иногда сочащуюся из-под плотного слоя белых бинтов. Рукой тогда было невозможно пошевелить без этой адской боли. В Тауэре возникала мысль срезать ножом испорченный кровью и углём кусок плеча, но чувство меры быстро гасило проблеск самоповреждения. Плечо всё-таки осталось целым. Неужели тогда Винтер задумался о том, какие страдания он причинил носителю этого клейма? Нет, его это не волновало совершенно. «Лилией белой прежде я был, лилией чёрной отныне стал. Я был чище летнего дня, но меня растоптали. На земле остался лишь чёрный цветок, который вам не нужен.» Лорд Винтер после недолгого молчания зло передёрнул плечами и покинул комнату. Джон отложил чётки в сторону. Взгляд скользнул по деревянной двери. Противник повержен. Он заслужил. Но нет уверенности, что дальше всё пойдёт также гладко. Он может вытворить всё, что взбредёт в его вывернутый наизнанку и закрученный в узел разум. Тюремщик, приставленный к Джону, тот самый Огюст Вернье, украдкой сообщил, что лорда Винтера лучше остерегаться и не попадаться ему на глаза. — Его вкусы... Очень странные, — замялся офицер, стараясь смотреть куда угодно, только не в холодные глаза пленника. — В каком смысле? — никогда не представлял лорда нечестивцем. — Эх, зря вас к нему занесло. Да, у лорда самые что ни на есть итальянские наклонности. Вы и под его любимый типаж подходите. Желание у него вызывают лишь юноши, такие как вы: белокурые, хрупкие и бледные. — Вот же чёрт... — только и сорвалось. Джон забрался в кресло и обхватил руками колени. Набросил капюшон и замер. Страшно. Очень страшно. — Да, — Вернье пошатнулся на некрепких ногах и уцепился за дверь. Он перешёл на французский, но чудовищный акцент выдавал его с головой. — Лучше поберегите нервы. Вам они ещё пригодятся. Удалился, закрыв дверь. Кажется, он напоминает кого-то. Мать рассказывала об офицере Фельтоне, убившем герцога Бэкингема, пылком, верующем человеке. Что-то схожее с этим тюремщиком есть. По акценту ясно, что ни разу не француз. Тоже протестант, как и Фельтон. Совпадение? Может быть. Украдкой, на мысках ног, пленник вышел из камеры и прошёл по лестнице в главный зал поместья. Католическая роскошь выедала глаза вплоть до нерва. Даже после падения монархии лорд не изменил своим предпочтениям. Портрет матери на стене является единственным предметом, притягивающим взгляд. Вечно молодая, вечно прекрасная. Опирается изящной, будто выточенной из мрамора рукой на перила лестницы. Одетая в платье из голубого блестящего атласа, освещённая льющимся из окна желтоватым светом, она прекрасна и неотразима. Волосы, собранные в незамысловатый узел на затылке, рассыпаны по округлым, чуть приоткрытым плечам. Улыбается, взирая из-под полуопущенных век. Сердце разрывается при виде этого внутреннего идеала, ради которого не жалко пожертвовать собой. Лицезреть её вечно, не отрывая глаз. Лишь бы не покинула, не оставила. В углу портрета нацарапан год: 1625. — Что, знакомое лицо? — безмятежность прорезал гортанный, надтреснутый голос. Резкий оборот. Умеет же лорд влезть в чужое пространство! Пролезает не хуже змеи. — Это издёвка или что? Специально повесили этот портрет, чтобы меня позлить? Потрясающий ход, милорд. Винтер вскипел и подошёл ближе. Схватил за шею и накинул на неё длинную ленту. Потянул на себя. Равновесие ушло из-под каблуков ботфорт. Можно выдумать всё, что угодно, но удушение – уже слишком. — Молись, что я тебя ещё не убил, — прошипел вельможа, поворачивая племянника к себе лицом. — Поживёшь, а потом точно вынесут вперёд каблуками. Выродок. Осквернил голубую кровь своей грязной французской примесью. Тебя следовало убить ещё в колыбели, как недостойного вообще существовать! От недостатка кислорода пленник бледнел с каждой минутой. Зрачки расфокусировались, жилка на шее забилась, будто буйная. Кожа вокруг ленты чуть покраснела, поскольку края слишком сильно в неё впивались. Наконец хватка ослабла. Заглатывая воздух, пленник упал на начищенный паркет. Взор размытый, будто при запущенной близорукости. Лорд стоял и смотрел сверху вниз, напыщенно и с превосходством. Поднялся с трудом, опираясь на воздух. Отряхнул облачение и молча, пошатываясь, направился обратно в узилище.

— Мне жаль вас, — проговорил Вернье, растапливая камин. — Он даже хуже Бэкингема. — Вы знали герцога? — Джон приподнялся на койке. — К сожалению, да. Знал и историю, что приключилась с ним и леди Винтер. Я её в этой комнатушке и сторожил. Потом дал бежать. — Так вы – лейтенант Фельтон? Тот самый? Вернье запнулся, поняв, что сболтнул лишнего. Быстро покончил с камином и направился к двери. — Почему вы вернулись, сэр? — остановил его вопрос пленника. — Дядюшка вас не простил, когда узнал, что вы сделали. — Я не знаю, почему. Вообще-то я вернулся в флот, но меня приметили. Вернули обратно на службу. Да, он не простил меня. Я это прекрасно знаю. Офицер махнул рукой, отгоняя от себя печальные мысли. Взглянул на пленника и только сейчас осознал: он внешне – полная копия Миледи. Странное чувство жалости взыграло в душе. Нужно выручить его, спасти. Что он просит у господа? У небес? Эмоции, скрытые под каменным выражением лица, пробивают броню насквозь. Боль вкручивается в кожу стальными прутьями. Он слышал, что говорил Винтер по поводу своей невестки. Оскорблял, как мог. Ругал на все корки. Вскользь упомянул, что она уже во Франции. — Снаружи ангел, внутри дьявол. Нет, это не про вас, — наконец выговорил офицер, горестно кивая головой. Коротко и ясно. Без лишних слов и распинаний. Тюремщик покинул комнату, разрываясь от мук прошлого.

Всё пошло под откос. Двадцать лет безвестия – и снова похожие события. С большим трудом Фельтону удалось сбежать из тюрьмы, чуть ли не за день до казни, и залечь на дно. Взять французское имя и выдать себя за иммигранта. Жить в глубине страны, в городе, названия которого ныне и не вспомнят. Сделаться ремесленником и вкалывать, как проклятый, за гроши. В армию его хоть и призвали, но на сухопутном поприще особых наград он не добился. Так он и жил до нынешнего года.