Вторая жизнь

Странная вещь – положение в обществе. Мечешься иногда, как рваный сапог в проруби, и не знаешь, куда приткнуться. Вот сейчас – получил титул графа, а идти на первое мероприятие в Лувре как-то страшно. Как там примут? Как отреагируют? Неизвестно. Но рискнуть стоит, предварительно проштудировав книги о хороших манерах и этикете. Если уж стал дворянином, то надо им быть от макушки до каблуков. Марии, выразившей желание побыть в шкуре знатной девушки, это тоже касается. С ней будет гораздо сложнее, поскольку она вообще ничего не знает о дворянах. Раз цель поставлена, надо идти к ней, несмотря на все преграды. Именно так и размышлял Джон, пришивая к недавно купленному чёрному камзолу белые плотные кружева. На первых порах не стоит особо выделяться, поскольку реакция общества может быть непредсказуемой. На камзоле уже красовалась золотистая вышивка, а пришиваемые кружева только сильнее подчёркивали её. Строгий отложной белый воротник теперь тоже украшен серебром и кружевом. Пришлось хорошенько наплевать на запрет праздности у протестантов, чтобы слиться с католиками. Мария не отставала: тоже украшала новое чёрное платье, делая это с каким-то отдельным чувством прекрасного. Приём в Лувре только завтра, из чего исходит, что время для подготовки ещё есть. Свинцовыми белилами лицо лучше не пудрить, обойтись только мукой. Не душиться до невозможного носораздирающего аромата, а принять нормальные водные процедуры со всеми вытекающими. Только вот одна проблема осталась. Волосы. У обоих они коротко острижены, а на парики тратиться нет смысла. Придётся смириться, ведь короткая стрижка за три лье выдает английских «круглоголовых». Дом на улице Сен-Рош, где поселились наши путники, давал преимущество в том, что от него до Лувра можно было добраться если не пешком, то на карете, взятой напрокат. К вечеру следующего дня всё уже было готово. И Джон, и Мария выглядели достаточно скромно, но так, чтобы их точно приняли за дворян. Пудра надёжно скрывала шрамы на их лицах, а корсет Марии не понадобился вообще, слишком она была худощава. Всё, как полагается: камзол даже удлинён до колена, туфли начищены, шляпы скрывают остриженные головы. — Как ты считаешь, у нас всё получится? Не ударим в грязь лицом? — робко спросила Мария, когда они выходили из дома и запирали дверь. — Скорее всего, всё будет хорошо. Помнишь, как надо вести себя? — Помню. — Постарайся молчать. Языка не знаешь, а англичане у нас не особо в почёте. В дальнейшем этот прокол с незнанием языка Мария собиралась исправить как можно скорее. До Лувра они добрались пешим ходом, почти за пять минут. Привратники пропустили их без особых проблем, пустив в спину смешок по поводу чрезмерной скромности.

Во дворце царил шум, состоящий из разговоров, светских бесед и обмахиваний веерами. Большинство гостей сидели в главном зале за столами по три-четыре человека. Некоторые примостились на лестнице, кто-то возле огромных, завешенных газом окон. Сплошное лицемерие: все разодеты, напудрены, надушены, а сознание полно душевной грязи и порока. Кто знает, какие сети интриг плетутся за занавесками дворца? Граф де Винтер со спутницей присели недалеко от дверей, за занавеской, чтобы в любой момент можно было быстро уйти. Похоже, одежда действительно накладывает отпечаток на восприятие, раз другие гости с таким явным интересом на них косятся. Послышались неодобрительные шепотки: «Гугеноты и сюда затесались», «Будто последние экю на одежду потратили», однако ответной реакции они не получили. Пусть говорят, что хотят. Вдруг к графу и его спутнице присоединилась молодая дама лет восемнадцати, в лиловом платье и с пышными чёрными локонами, плавно опускающимися на округлые плечи, держащая возле бледного лица ярко-розовый веер. При виде её Мария сразу же ощутила неудобство. Две женщины на одного кавалера – не слишком удачная затея. — Душный сегодня вечер, не так ли? — поинтересовалась дама, отложив веер. — Есть немного, — Джон оправил сбившуюся на затылок шляпу. Учтивая женщина, умеет начать разговор. — Не нашлось подходящего стола? — Для одиночных посиделок – нет. Позвольте представиться: графиня де Рошфор. — Граф де Винтер, рад знакомству. А это моя спутница. — Очаровательная, — после комплимента графиня перешла на шёпот. — Очень удачно, что вы присели возле занавески. Этот иностранец, наверное, скоро захлебнётся в наших налогах. О, этот Мазарини! Терпеть его не могу! Да что я, все мы его не переносим на дух! Графиня отдышалась. Пылкая речь немного отрезвила её. Винтер поведал, что также не жалует кардинала-итальянца, дерущего три шкуры с французов и бесцеремонно затаскивающего в ложе королеву-мать, и выслушал, как графиня сетует на то, что Фронда близка к закату. Есть веский повод её продолжить. Надо как-то подтолкнуть Парламент к новой фазе борьбы с правительством, а потом уже и дворяне подтянутся. Как это сделать, графиня не знала. Сейчас фрондёрам не хватало союзников, каждый человек был на счету. — Если вы хотите присоединиться к нашей скромной команде, то советую вам сначала поинтриговать при дворе, да подобраться поближе к маленькому королю, — графиня покрутила веер в руке. — Вы мне нравитесь. Я поддержу вас, создам вам подходящий имидж, а вам остаётся только поднять своё реноме. Тут в разговор вклинилась Мария, спросив у Джона: — А что такое «реноме»? — Репутация, — отрезал тот и продолжил диалог с графиней.

Лувр граф де Винтер и его спутница покинули, когда стрелка часов перешагнула за полночь. Оба не сказать, что пребывали в восторге, нго ощутимые впечатления получили. Джон пообещал завтра же приняться за обучение Марии французскому, а также, чтобы хоть немного скрасить свой досуг в качестве дворянина, записаться в фехтовальный клуб, находящийся в Лувре. Он считал, что его навык ещё далёк от совершенства, чем изрядно удивил Марию, которая прекрасно убедилась, что монах, встретившийся ей в Сен-Венсане, не так прост, как кажется. Какой сюрприз он преподнесёт в следующий раз? Квартира ещё не отапливалась, поэтому в комнатах веяло ощутимым холодом. Это тоже надо было исправить в кратчайший срок. Мебель не слишком испорченная, ремонта не требует. С пылью можно и завтра управиться. Верхние одежды аккуратно сложены в сундук около двуспальной кровати. Сама спальня обставлена по-спартански: кровать возле стены, сундук, и старый столик. Большего и не надо. Прохладно настолько, что Мария уловила, как по телу Джона прошла заметная дрожь. Словно сомнамбула, девушка медленно приблизилась к кровати и присела на край. — Тебе холодно? Я могу это исправить. Легла рядом, прижалась, обняла, сцепив руки за спиной и уткнувшись носом в грудь. Джон смутился, но вида не показал. Такая близость к женщине была лишь тогда, когда приходилось спать рядом с матерью, будучи под личиной её брата. Прям под стать. Такая же вытянутая, подобно струне, худая, как после двухнедельной голодовки. Джон в полусне проводил рукой по воздуху, представляя длинные мягкие волосы матери, но наткнулся на жёсткие, грубо остриженные локоны Марии. Мог бы и разочароваться, но привык довольствоваться тем, что есть. Она буквально спасала от срыва в пропасть, где можно было запросто лишиться рассудка. Хоть и сама балансировала на её краю, с трудом держась на ногах и солнечно улыбаясь. Она сдержала слово: рядом с ней и вправду становилось теплее. Это тепло словно обволакивало, охватывало, заполняло собой пустоту изболевшейся души. Сон накрыл разум быстро. С большим успехом можно назвать этот сон наваждением: в какой-то момент Джон начал чувствовать тёплые прикосновения материнских рук, плавно очерчивающих контуры лица, шею, отводящих в сторону ворот рубашки, разжигающих внутреннее пламя желания. Сколько не отгоняй от себя греховные мысли, а они всё равно приходят, накатывают, будто огромная волна. Мать будто положила голову на грудь сына и слушала размеренный стук сердца, попутно проводя рукой по выпирающим ключицам. Фантазия иногда подкидывает самое неожиданное. Нет. Нельзя. Это грех. Это грех! Ласки матери сопровождаются покалыванием по телу. Если бы оно причиняло боль, было бы гораздо легче. Но нет: от осознания того, что это покалывание доставляет удовольствие, становится ещё хуже. По лбу катится испарина, впитывается в подушку. Сердце отчаянно колотится, желая большего. Разум с сердцем не согласен, отгоняет от себя всё грешное. Но и его вскоре накрывает блаженство, затмевает все проблески рассудка. Руки и очертания лица матери расплываются, идут волнами, а секундой спустя исчезают вовсе. Следы от ласк ещё горят на коже. Снова чернота с изредка появляющимися пятнами неясного оттенка, которые складываются в неразличимые образы, понятные только разуму. Утро выдалось беспокойным. Едва разлепив веки, Джон ощутил, как щёки пылают румянцем. Кровь никак не желала отливать. Мария, тоже вставшая, успела заметить этот полыхающий румянец и неестественный блеск в глазах своего компаньона. Тот простонал, обхватив руками плечи: — Всё горит... Как на пожаре... Боже... — Ты возбуждён. — Не верю! Не может быть такого! — Управляющая моим приютом сказала бы: Часики тикают, двадцать с хвостиком, вообще, уже хочется затащить кого-то под одеяло. Ближе к полудню дела в доме понемногу начали выполняться. Записаться в фехтовальный клуб труда не составило, впрочем, как и приобрести самый полный англо-французский словарь, совмещающий в себе и перевод слов, и грамматику, и словообразование, а также закупиться провизией. Всё заняло по меньшей мере час.

После всех дел граф де Винтер и его спутница снова направились в Лувр, где на них снова обратили внимание не самым приятным образом. Чего зря тратить время, рассиживаясь за занавеской? Лучше уж взглянуть, что в других уголках дворца, не менее роскошных, чем главный зал, постоять на лестнице, поглазеть на дворян с высоты. Вдруг они заметили, как с другой стороны лестницы, параллельно им спускается сам кардинал Мазарини. Низкий, полноватый, в красной сутане, которую наверняка одолжил посмертно у своего предшественника, он в целом производил впечатление человека дальновидного, но до жути скупого. Оба, едва Его Высокопреосвященство обратил на них зоркий взгляд, сразу присели в поклоне. Похоже, что-то в их внешности зацепило взор кардинала, и он знаком приказал им подойти к нему. — Вижу, вы в Лувре не так давно, — проронил он голосом, в котором угадывались явно положительные намерения. — Королева Генриетта сообщила мне о вас. Думаю, вам удастся освоиться. Можете поступить ко мне на службу. Уж я плачу больше, чем этот англосаксонский дикарь Кромвель. Винтер невольно поморщился при упоминании генерала в таком неприятном для него самого ключе. Вполне заманчивое предложение, если кровь кипит в венах, и хочется каких-нибудь приключений. Говорит, что подумает насчёт этого. Вместе с кардиналом и Марией идёт по коридору, где Мазарини останавливается. — Пройдемте, граф. Вижу, что ваша подружка не особо разговорчива. Не будем ей докучать. Джон шепнул Марии по-английски: — Побудь здесь. Я скоро буду.