Вторая жизнь

Мазарини, едва оправившись от праведного гнева, вызванного перестрелкой двухнедельной давности, вошёл в пекарню и огляделся. На полках стояло бесчисленное множество маленьких тортиков, пирожных, булочек. Венчал всё это сладкое великолепие огромный трёхъярусный торт, украшенный фруктами и ягодами. Надо было приказать доставить в Лувр несколько партий пирожных. — Добрый день, Ваше Высокопреосвященство! — откланялись повара, дружно сняв с голов колпаки. Внезапно дверь распахнулась, сбив кардинала с ног. Поскольку перила не ограждали лестничную площадку, то кардинал угодил прямо в огромный торт, от которого сразу же отвалился увесистый кусок. Мазарини помогли подняться, и он устремил взор на камердинера, спускавшегося вниз. Он явно пришёл по тому же поводу: распорядиться насчёт пирожных. Неудивительно, ведь и юный король тоже любит сладкое. — Ваше Высокопреосвященство, вы сейчас же должны вернуться. В ответ на это кардинал схватил подвернувшийся под руку торт и молча запустил его в камердинера. Тот застыл на месте от изумления, но быстро осознал, что произошло, и, наплевав на высокие чины, швырнул торт в кардинала, вымазав того в белой глазури ещё сильнее. На пороге показался слуга. Мазарини моментально швырнул торт в его сторону, но случайно попал в графиню де Рошфор, которая стояла за спиной слуги. Графиня фыркнула и с яростью спустилась вниз. — Графиня де Рошфор! Графиня де Рошфор! — кричал слуга, пытаясь воззвать к справедливости. — Графиня! — позвал повар. В ответ ему в лицо прилетел торт. Шарлотта тихонько ахнула, поняв, что сослепу попала не в того. Сразу же в неё влетел торт от другого повара. Когда в неё нацелилось ещё одно пирожное, она успела увернуться, и сладкое изделие приземлилось на макушку поварёнка. Остальные посмеивались над ним, в результате чего их лица были впечатаны в миски с глазурью. Теперь и другие повара начали бросать торты друг в друга. В пекарню вошёл лакей, но по причине попавшего в него морковного пирога упал на трёхъярусное произведение искусства, которое можно было окончательно считать погибшим. В пекарне разгорелась анархия: торты летели с разных сторон не хуже пушечных ядер. Когда в лицо Мазарини прилетел малиновый пирог, он попросил побольше коньяка в его составе и выразил своё желание присоединиться к игре. Слуга, ещё хранивший чистоту своих одежд, обратился было к графине, но, поскольку её лишило зрения апельсиновое пирожное, она совершенно случайно вымазала в пироге с орехами, который держала в руке, физиономию этого слуги. Убрав от глаз разломанный корж, графиня снова ахнула. — Прости, Жак... На пороге появился облачённый в лиловое прелат, желающий видеть кардинала. Выкрикнул на одной октаве: — Мазарини! Кто-нибудь видел Мазарини? Но вместо ответа в него попало несколько тортов сразу, облепив содержимым с головы до ног. Тем временем кардинал распинался перед провинившимся камердинером. — Вы! Вы придумали всё это, мерзкий предатель! В ссылку! Я найму другого камердинера для нашего короля! В ссылку! В ссылку! — выкрикивал он, швыряя горсти муки в щетинистое лицо жертвы. Кардинал продолжал бросаться пирогами, и не заметил, что целится в прелата, поскольку из-за заляпавшей одежду и волосы глазури мало кого можно было узнать. Впрочем, и состояние пекарни оставляло желать лучшего: стены вымазаны в остатках сладостей по самый потолок. — Ваше Высокопреосвященство! Ваше Высокопреосвященство, где же вы? — Я здесь, придурок! — Мазарини развернул прелата вокруг оси. — Что же вы! Карета у входа! Оба отошли ближе к лестнице. — Спасибо за развлечение, господа, но я уже устал, — отозвался кардинал, поднимаясь по ступеням.

Чуть позже графиня де Рошфор и её верный слуга не стали лишний раз подвергать себя насмешкам и пешком дошли до бани, где банщик чуть не получил сердечный приступ от их запачканных коржами и глазурью нарядов. Оба разделись и, передав испорченную одежду прачке, погрузились по шею в лохань и позволили себе расслабиться, вымыть голову и избавиться от противной глазури. Едва только они привели себя в порядок, как к ним в стену постучали. Вошёл лакей в лиловой одежде. — Вам письмо от графа де Рошфора! Жак, развалившись в лохани, доверху наполненной мыльной водой, лениво протянул руку и взял письмо, искоса поглядывая на купающуюся графиню. Бегло прочёл. — Требует домой, госпожа. Заждался. — Папенька зря старается. На сей раз я не буду гнушаться общественной бани. И себя тоже! Вымоюсь начисто, чтобы ни единого пятна не осталось! Хитрая усмешка мелькнула на губах Жака. Лакей поспешил убраться, чтобы не смущать свою нагую госпожу. Шарлотта продолжила омовение, не подавая никаких признаков стеснения. Жак старался смотреть на неё так, чтобы она не уловила в этом взгляде никаких непристойных намерений. Разговор у этих двоих пошёл о политике. За эти две недели мало что изменилось: Берри, Бургундия и Нормандия, а также уже бунтовавшие Гиень, Пуату, Лангедок готовы бороться и открыто присоединяются к Фронде. Мятежи Мазарини подавить не может – денег в казне нет, да и взять не у кого. Этим фрондёры пользовались на ура, подталкивая к восстанию и другие провинции. Бофор безвылазно находился в Шенонсо, и его поручения выполняли Рошфор с дочерью, Колло, герцогиня де Лонгвиль, принц Конде и прочие. Шарлотта и Пьер свою принадлежность к Фронде скрывали, хотя по некоторым данным можно было догадаться, чью сторону они принимали. С Шарлоттой всё было проще – отец фрондёр, и дочь туда же. С Пьером посложнее – не так давно Мазарини отнял у него одно из имений и передал какому-то своему человеку. — Отмоемся, забежим потом в Лувр, посмотрим, что да как, — проронил Жак, выжимая волосы от воды. — Может, и граф де Винтер попадётся. Как я понял, он человек скромный? — Очень! Скорее, я бы сказала «аскетичный». Кстати, он как-то сказал мне, что сблизился с самим королём и частенько приходит в Лувр, чтобы обыграть его в бильярд. Успешное начало дворянской жизни! Обыграть самого короля! — Шарлотта, иногда вы меня удивляете. Не забывайте: королю только одиннадцать, а графу двадцать есть точно. Он, несомненно, опытнее нашего короля. Пусть это вас не удивляет. Представляю, какие там бурные обсуждения этого факта!

Действительно. Граф в этот день проводил досуг с Его Величеством, пока спутница беседовала с подружками короля, неизменно сопровождавшими его в бильярдную, а если забывала какое-то слово, то подглядывала в словарь. Винтер будто нарочно проигрывал королю, будто возвышая его в собственных глазах. Но на самом деле никакого раболепства перед королём он не показывал и не испытывал его вовсе. Отвыкший от поклонения кому-либо, он всегда говорил прямо. Такая прямолинейность при Кромвеле могла стоить ему головы. Но король будто не улавливал этой прямоты в общении. После пяти партий, порядком уставший, граф вместе со спутницей покинул бильярдную, всё ещё мрачный после того уныния. Мария угадала его настроение. — Теперь я поняла. Ты любишь только её. Ту, с медальона. — Совершенно верно. Я тебя разочарую: ты мне пока знакомая. Здесь ты вообще никто. Мы с тобой просто под одной крышей. Больше нас с тобой ничего не связывает. В Англии ты бы так и осталась бесправной крестьянкой, а здесь ты хоть и получила права гражданки, но никто за тебя и ломаного гроша не предъявит. — Однолюб, — констатировала факт Мария. Она не злилась: всё, что только ей выговорили, чистейшая правда. А на правду не обижаются немногие. Из Лувра они ушли, не столкнувшись ни с кем из знакомых. Даже назойливая графиня не попалась на глаза. Не сказать, что она надоедала. Заявилась Шарлотта на улицу Сен-Рош позже, ближе к вечеру, рука об руку с Пьером де Колло, напевая очередную сочинённую народом сатиру. Снова пригласила графа в замок Шенонсо, чтобы уже познакомить с герцогом лично. Винтер согласился. Отъезжать решили на следующий день.

На путь ушло ровно столько же времени, сколько и в предыдущий раз. Мария неизменно сопровождала троицу, поскольку Джон переживал за её безопасность. В этот раз герцог пригласил всех четверых на аудиенцию лично. Только сейчас удалось увидеть вождя Фронды, «короля рынков». Среднего роста, статный, крепко сложенный, с мелко завитыми короткими, уже седыми волосами, толстобровый, борода закруглённая, лоб пересекает глубокая морщина. Сразу видно – человек опытный в политических интригах, знающий своё дело. В комнате герцога обсудили ещё несколько вещей, которые должны повернуть положение дел в ещё более лучшую сторону для Фронды. Одна вещь особенно важная – понемногу настраивать Людовика против Мазарини. Винтер ненавязчиво поинтересовался, как поживает юный Бражелон. Герцог ответил, что виконт успешно завербован, но поручать ему что-либо пока опасно. Ещё одна вещь состояла в том, чтобы стравить каких-нибудь важных людей из свиты Мазарини, а потом и вовсе оборвать его связи с банком, тем самым лишив денежной поддержки. Стравить нетрудно, надо только собрать нужные сведения, а вот с банком немного посложнее. Колло вызвался взяться за это дело, в то время как Винтер решил перековывать короля. Графине осталось только стравление. Она, чтобы хоть немного разрядить обстановку, доложила: — Кстати, тут новую песню парижане сочинили. Вот та самая «Лилон-лила» двадцатилетней давности, переделанная на нынешний манер, Ваше Высочество. Предназначение – высмеивать нашего уважаемого месье кардинала. — Что за «Лилон-лила»? Ни разу не слышал, — поинтересовался герцог. — О, я прекрасно помню эту песню. Мне её отец напевал в качестве колыбельной. Но мне нужен второй человек для дуэта. Не подскажете хороший баритон? Герцог пальцем указал на Винтера. Колло, в свою очередь, был рад этому выбору, поскольку петь не умел. – Хорошо, месье, — отозвался Винтер. — Правда, я петь отвык. Подошёл к графине, которая затянула бодрым меццо-сопрано: — Кардинал Мазарен Носит крест до колен. Тратит пистоли он, Чтоб расшить гобелен. Лилон-лила, лилон-лила, Лилон-лила-лилер, Лилон-лила, лилон-лила, Лилер-лилон-лила. Кардинал Мазарен Королеву берёт в плен. Стонут они в унисон, А носит корону манекен. Лилон-лила, лилон-лила, Лилон-лила-лилер, Лилон-лила, лилон-лила, Лилер-лилон-лила. Винтер присоединился к графине, и они образовали неплохой дуэт, пусть и хрипловатый благодаря «второму голосу». Пропели ещё один куплет про бесчисленные кредиты кардинала, которым нет конца, и ещё раз не изменившийся за двадцать лет припев. После окончания песни герцог зааплодировал, Мария одарила Джона светлой улыбкой, а Пьер воззрился на Шарлотту так, будто ревновал уже достаточно долгое время. Уже сейчас он оказывал ей заметные знаки внимания, на которые она отвечала всякий раз с лёгкостью и согласием на все ухаживания.