Вторая жизнь

Сколько не скорби, сколько не бейся об стену в приступе рыданий – всё равно рано или поздно успокаиваешься. Когда слёз в глазах уже не хватает, проливать больше нечего, остаётся только надеяться, что всё как-нибудь придёт в порядок. Графиня де Ла Фер осознала эту истину в полной мере. Траур она не сняла, но покой в её душе уже успел наступить. Пасынка она недолюбливала, при встрече холодно здоровалась, неприятно прищуривая глаза. С мужем она вела себя куда как приветливее. Провести брачную ночь они никак не решались – граф ссылался на то, что негоже женщине в трауре услаждать себя плотскими утехами. Анна с гордо поднятой головой выслушивала эту отмазку, каждый раз меняющуюся внешне, но по сути одинаковую, и внутри, где-то ниже чрева, разгоралась страсть к супругу. Понемногу, по искре. Тёплыми весенними, благоухающими вишней вечерами Анна сидела возле окна, облачённая в серый плотный пеньюар и глядела на медальон, который никогда не снимала. Материнских слёз портрет сына больше не вызывал – только ощутимую резь во внутренних уголках, будто горсть песка бросили. Только сейчас, в этот вечер Анна смогла взглянуть на сына не так, как подобает матери. Так, как женщина смотрит на мужчину. Только сейчас пришло осознание, насколько красивый у неё сын. Сейчас, в это жестокое время, даже красота возводится в ранг греха. Если ты красив, то при дворе тебя могут убить соперники, подмешав в вино яд. Если ты красив, то тебя будут порицать строгие служители церкви, говоря, что ты соблазняешь невинные души. Если ты красив, то тебя обвинят в душевной грязи. А ведь зачастую так и бывает. Аккуратный тонкий палец проводит по стёклышку, которым закрыт портрет, прямо по плавной линии нарисованного лица, по шее, касается белого воротника. Анна прикрыла глаза и провела рукой по воздуху, представляя бледную тонкую кожу. Воображение не унимается: заводит пальцы за воротник, прощупывает заметно выступающий шейный позвонок. Дальше Анна боялась пускать свои мысли. Резко дёрнула рукой, и наваждение пропало. В другой, левой, она всё ещё сжимала открытый медальон. О чём она только думала? Возжелать собственного сына, плоть от плоти, кровь от крови! Нет. Об этом даже помышлять грешно! «Хотя я уже такая грешница, что меня никакая исповедь от них не избавит. И так горькая обида грызёт. Какая обида – совесть грызёт меня!» Вдруг – резкий стук. Анна поспешила слезть с подоконника, оправила сбившийся в складках пеньюар и убрала медальон под него. Не снимать. Не снимать, иначе она предаст сына в третий раз. Дверь приоткрылась, и порог спальни переступил муж, облачённый в длинный тускло-серый халат. Непривычно видеть графа в таком обличье. Чаще всего Анна лицезрела его в строгих камзолах, неизменно с перевязью, но в халате... В халате он почему-то выглядит иначе. Немного расслабленный, не такой собранный, немного домашний. Анна вдруг поймала себя на том, что слишком уж пристально смотрит на мужа, и поспешно отвела глаза. — Не переживайте, сударыня, — произнёс граф отдающим лаской тоном. — Я и халаты ношу иногда. Господин де Фламаран совсем взбесился. Свои отряды посылает в Берри почти каждую неделю. Наверняка, у него уже кончается запас людей. — Изничтожим их всех, — процедила Анна. — Могу помочь. Руку набила. Едва только она это произнесла, Оливье кинулся к ней и сжал её руки в своих. — Даже не думайте пачкать их в крови снова! Он повёл жену к двуспальной кровати и плавным движением усадил на край. Лучше уж супруга околдует кардиналистов, запудрит им мозги, а крестьяне и солдаты сделают всё остальное, отправив их на тот свет. Политика, политика... Иногда надо и о семье подумать. Война давит, нагнетает, создаёт тревогу, неуверенность в завтрашнем дне. Семье такие чувства совершенно не нужны. Оливье плавным, едва ощутимым движением провел ладонью по хрупкой шее жены. Та поддалась ласке и чуть склонила голову. Легла спиной на подушки, отчего волосы её слегка разметались. Пришёл миг страсти. Определённо, граф умел удивлять. Опустил правый рукав пеньюара, прикоснулся к округлому плечу. Анна вздрогнула, но тревога прошла быстро. Обхватила руками шею Оливье, пока тот избавлял её от пеньюара, иногда глухо поминая чёрта и говоря, что без него супруге гораздо лучше. Имеет право – он её муж перед богом и людьми. Оба имеют право – как изголодавшиеся друг по другу мужчина и женщина. Наконец снятый пеньюар аккуратно кладётся на пол, а не бросается, как то бывает. Теперь прекрасное тело ничего, кроме сорочки, не скрывает. Анна привычно прикрыла рукой левое плечо. — Не бойтесь. Мне теперь всё равно, — опустил бретель и лицезрел рыжеватый знак позора, полустёртый, но заметный и тем более ощутимый. Обвёл его пальцем, заставив Анну стыдливо покраснеть. Даже эта лилия не разорвёт их союза. Не даст им не насладиться друг другом в полной мере. Стянул вторую бретель с правого плеча Анны, отчего её щёки покрылись румянцем вожделения. Да, она желала близости с мужем! Оливье скрупулёзно исследовал её тело под сорочкой, проводя по ровными изгибам ладонями, пальцами выводил одному ему известные невидимые узоры, наблюдая, как полыхают щёки жены и темнеют её светлые глаза. Она выгибалась навстречу его ласкам, чувствуя их всей кожей. Оливье, окончательно скинувший облик мрачного и нелюдимого вельможи, теперь шептал что-то про невообразимую мягкость, гладкость, белизну кожи Анны, что её тело под ним – будто шёлк. Говорил, что без сорочки она станет ещё прекрасней, прекрасней самой Венеры, что она самая любимая его женщина. Анна выслушивала пылкое признание, тая под руками мужа и улыбаясь бледными губами. Близость супруга совершенно вскружила ей голову, пьянили ласки, прикосновения, жар дыхания, обжигающий нежную кожу. Ни один сорт вина никогда не смог бы сотворить с разумом ничего подобного. Церковники, очевидно, очерняют плотские утехи, поскольку сами никогда не испытывали подобного наслаждения. Анна, достигшая пика страсти, отстранилась от мужа, разгорячённого, взъерошенного. Сама не хуже – волосы разметались по подушке ещё сильнее, глаза горят, внизу чрева ещё не утихло тепло. Страшный голод друг по другу снедал их, и они всё никак не могли утихомирить его, а когда это всё-таки удалось, часы давно пробили десять. — Граф, я хочу пройтись, — прошептала она, натягивая спущенные с плеч бретели сорочки. — По замку или по саду? — спросил Оливье, приводя себя в порядок и надевая снятую в порыве страсти рубашку. — По замку. В саду сейчас слишком прохладно, а внутри меня огонь ещё не погас, — Анна поднялась с кровати и набросила на плечи пеньюар. Развеяться, выдохнуть свободно, погасить бушующее пламя желания. Ставшая привычной обстановка в этот момент буквально давила на неё, готовая в любую секунду обрушиться, задавить, похоронить под обломками. В конце зала, куда из спальни вышли супруги, показался виконт в ночном колпаке и рубашке. Анна, не желающая лицезреть его, закрыла лицо руками. Внутренним взором она видела, как напротив неё стоит её собственный сын. Как смотрит на неё радостным взглядом. Отняла руки и снова увидела виконта. Нет. Он не должен был родиться. Снова прищур. Мрачным тоном пожелала спокойной ночи и двинулась дальше, в другой зал.

Двадцать восьмого мая Лувр так и кипел. Придворные, включая не пропускавшего единого бала лорда Винтера, у которого не осталось ни пенса в кармане, наперебой обсуждали похищение юного короля. Мазарини ждал, пока его привезёт де Жюссак со своими людьми, но утром в ответ получил письмо, где говорилось, что де Жюссак мёртв, и король уже сам поддерживает Фронду. Письмо доставил не кто иной, как граф де Винтер, как всегда, со спутницей, о которых Мазарини доложил верный Бернуин. Заявившись на аудиенцию, граф остановился возле стола, достаточно близко к кардиналу, и резким движением вынул письмо, так, что оно оказалось у Его Высокопреосвященства перед самым носом, а сам сел в кресло, искоса наблюдая за спутницей, читавшей англо-французский словарь. Вид у него был мрачный и бесстрастный. — Что же вас побудило перейти на сторону этих мятежников? — елейным тоном спросил Мазарини, вскрывая ножом печать. — О вас думали, как о моём стороннике, а вы... — Не вам теперь решать, чьей стороне я принадлежу, — мрачно прохрипел граф, опустив голову. Отросшая чёлка от этого движения полностью скрыла глаза. Герцог де Бофор, подписавшийся как «Король рынков», предлагал ультиматум: либо Мазарини сдаётся, и король возвращается в Париж, либо он не возвращается вовсе и присылает отряд, который проведёт суд над кардиналом и вынесет приговор. Мазарини, перепуганный до дрожи в коленях, собрался с духом и поспешно написал ответ, что не сдастся, и кинулся просить королеву издать указ о срочном призыве людей в армию, поддерживавшую кардинала. Королева издала указ в тот же день, в глубине души волнуясь за сына. Неужели её мальчик, её белокурый Луи, отдаст приказ казнить Джулио? От этой мысли закололо в сердце, когда она ставила подпись под указом. Война не щадит даже детей. В столице толпы требовали казнить Мазарини, рассылали листовки, мрачные памфлеты, бросали камнями в окна сборщиков налогов, убивали гвардейцев прямо на улицах. Потом Мазарини вернулся к графу и сказал, что он и его спутница могут быть свободны. Джон и Мария вышли из зала, где проводилась аудиенция, и спустились по лестнице. Но где-то на середине лестницы их остановили несколько гвардейцев, во главе которых стоял Фламаран, низкорослый человек в широкополой шляпе. — Граф де Винтер, — произнёс он учтиво. — По приказу Его Высокопреосвященства вам велено следовать за мной. — Что ещё? — Ничего особенного, но Его Высокопреосвященство требует, — и Фламаран указал на мраморную белую арку, находящуюся возле лестницы. — Ваша спутница никуда не денется. Граф, ещё с минуту колеблясь, понимая, что от кардинала ничего хорошего не жди, строго наказал Марии оставаться здесь, а в случае его длительного отсутствия идти домой и ждать его там, и последовал за Фламараном в арку. Мария, стоящая у стены, приметила вазу, в которой почему-то стоял топор, и двинулась вниз. — И куда эта такая прекрасная англичаночка собралась? — спросил её один из гвардейцев, похабно ухмыляясь. — А этого вам знать не обязательно. Дайте пройти. — Нет, ты уж скажи. Тебя тут никто не загородит. Увели твоего графа! — Как увели?.. — Мария остолбенела. — Он предал собственную страну и подвергнется соответствующему наказанию. А с тобой мы как-нибудь и сами. Мария взяла себя в руки и резко, но спокойно ответила на непристойный намёк: — Если вы собираетесь пустить меня по кругу, то обломитесь, извините за мой французский. Я уже не девочка. Риторический вопрос: умеет ли дочка палача обращаться с топором? — Как дочка палача? — У них не только мальчики рождаются. А пока постойте вот тут, у перил. Поплотнее прижмитесь. Вот так, — взяла из вазы топор и наставила его остриём на гвардейцев. Тяжесть сковала её руки. Никогда ещё в жизни она не держала топора. Но смелость, казалось, придала ей почти мужскую силу. Мария повысила голос и почти протараторила: — А теперь – зачем вам понадобилось уводить графа де Винтера, не испросив меня? Зачем вы грабите Францию, прикрываясь придуманными законами и идиотскими налогами? — У-у, с топориком-то поосторожнее... Это же не шпага! Убери! — А жареных гвоздей не хотите? Да, не шпага, я не слепая. Ещё одно лишнее телодвижение, и от вас только по половинке останется! Резать вдоль или поперёк? Ладно, не в моём духе болтать. За революцию! За генерала! И Мария спихнула всех с лестницы, поскольку перила были достаточно низкие, чтобы человек мог по неосторожности перевалиться через них, убрала топор и поспешно покинула Лувр. Надо было что-то делать. Не сказать, что без графа она была беспомощна, просто нуждалась во временной защите. У выхода она самолично вынула паспорт. Проверяющий при этом дремал на посту. — Мария Саммер, удостоверение личности. Нет ответа. — Удостоверение! От повышенного голоса проверяющий проснулся и спросонья пропустил девушку. Та прошла через ворота и наконец стёрла рукой потрескавшуюся, словно белый грим актёра, пудру, обнажая разрезанные щёки и хаотично разбросанные, будто кистью, веснушки. Только что её сердце наверняка сделало кульбит. Город давит на душу раскалённой, обожжённой картечью плитой. Скрытое под белой косынкой декольте прозябает весенним ветром, но Марии не до этого. Она пытается задавить панику, унять бешено стучащее сердце, готовое выйти на своей остановке, как то бывает у других людей. Перекатывает на тонких губах приевшийся вкус вишни. Откуда знать, что это вишня, если она ни разу её не пробовала? После того скандала вишней буквально весь дом наполнился. Виной всему луврский перегар от компаньона. Письмо. Надо отправить письмо кому-нибудь из фрондёров. Мария сломя голову кинулась наугад, не зная, где можно это сделать.