Вторая жизнь

      — Легенда ночного Парижа, холодный и отстранённый соглядатай, распутыватель всех интриг: граф Жан-Франсуа де Винтер, он же барон Мордаунт, он же Франсуа Кларик. Именно с такого представления началось следующее утро. Виной всему графиня де Рошфор, пребывавшая в странно приподнятом настроении после убийства Фламарана, за которое убийце дали в награду две тысячи ливров. Она стояла возле барона, гордо указывая ладонью на него, но тот, впечатав руку в лоб, мягко отвёл Шарлотту в сторону и прошёл к своему столу, где уже сидели Мария Саммер и Пьер де Колло. Рядом с ними стояли три тарелки с дымящимся красным супом. — Суп со свёклой, — отрапортовала Мария. — Не помню, как он у московитов называется. Б-бор... Не помню. — Борщ называется, — уточнил Пьер и взялся за ложку. — Откуда вы знаете, Пьер? — вклинился Джон в диалог. — Вы были в Московии? — Нет, у меня знакомый московит. Приехал, говорит, заграницу изучать. Да и я их культуру получше узнал. У них там не только матрёшки и балалайки, ещё и гусли. — Гусли? Это гуси? — Гуси с буквой «л», сударь. Как наша арфа, только поменьше и на деревянной доске. — А я арфу вообще не видела, — вставила свои пять пенсов Мария. — У-у, Мария, нам твои культурные пробелы ещё заполнять и заполнять. Пьер, расскажите ещё про московитов. — Что б ещё? А, вот. Дворяне у них тоже есть, и крестьяне тоже. Мой знакомый, как про шпаги услыхал, говорит потом, что отродясь такого оружия не видывал. Я ему показал свою: так он в полный восторг пришёл. Нравы ему тоже по вкусу пришлись, только вот возмутился, что дворянки у нас с непокрытыми головами ходят, у них, мол, так не принято. Сорвать платок с женщины у московитов значит – жестоко оскорбить. Прочитал ему Вуатюра: ответил, что неплохо, ему напомнило их, как их... Частушки. — А он понимал вас хоть чуть-чуть? — Прекрасно понимал. Говорит, что едва только приехал, засел язык учить, а только потом уже контакт налаживал. Правда, когда словарь покупал, ему пришлось чуть ли не на пальцах объяснять, что ему надо. Мы с ним тогда здорово посмеялись. Ещё и тёзки с ним: я Пьер, а он Пётр. Кстати, знали, как имя Жан будет у них? — Аж интересно, — неприкрытый сарказм. — Иван. А Мария, она и у них Мария, а иногда даже Марья. Так что вы у нас получаетесь Иван да Марья. К концу беседы тарелки опустели, и их унесли слуги. Все трое оценили московское блюдо как неплохой вариант для обеда. Как выяснилось потом, московитский друг Пьера тоже присоединился к сопротивлению, поскольку порядком устал от неограниченной царской власти.

Вечером Шарлотта предложила Винтеру остаться в её спальне, поскольку хотела показать ему кое-что. Тот сопротивляться не стал, а Мария выразила свою догадку, что Шарлотта наконец признается ему в своих чувствах. — Кто знает, — проронил Джон, облачаясь в серый длинный халат. На этот раз он немного изменил внешность: причёска утратила симметричность, и теперь на левой стороне головы волос было существенно больше. Вышел из их с Марией комнаты и открыл дверь самой последней в зале. Шарлотта уже сидела на кровати, тоже в длинном халате, только лиловом, удивительно смахивающая на Венеру, только со смоляными тугими локонами до плеч, розоватыми губами, точёными алебастровыми руками и светлыми карими глазами. Возле неё – массивная шкатулка, украшенная аметистами. Шарлотта слегка отодвинулась ближе к изголовью, позволяя собеседнику сесть рядом. Убрала с плеча змеящийся смоляной локон. — Только сейчас мне выпал шанс побыть с вами наедине, — не стала впутывать в лирические отступления, — и только сейчас я могу признаться вам, что чувствую, и в доказательство этих чувств я преподношу вам вот это. Раскрыла шкатулку, и любой дворянин на месте Джона бы ахнул от восторга и удовлетворённого самолюбия, но не он сам. В шкатулке лежала достаточно тяжёлая цепочка из аметистов, чёрного и белого агата. Ничего особенного. О, эти дворяне, выкладывают целые состояния, а по итогу выходит мелочь. Аккуратно вытащил цепочку и обмотал вокруг узкого запястья в три оборота, сравнивая с чётками, раны от которых уже понемногу заживали, равно как и правое плечо. От резкого движения, вызванного протянутой к шкатулке рукой создалось очень уж явное и до красной пелены в глазах жуткое ощущение, будто повязка, скрывающая клеймо, ощутимо ослабла. — Красиво, — только и смог выговорить. О, эта солдатская лаконичность! Похоже, Мария права. Шарлотта в самом деле в него влюблена. Что она в нём нашла? Остаётся только догадываться. — Спасибо, — Шарлотта протянула шкатулку, чтобы цепочка снова оказалась внутри неё. — Сама камни подбирала. Думаю, вы устали за сегодня. Проведём же эти отрадные часы наедине? — вопрос больше похож на утверждение. Ну что в нём разожгло её любовный пожар? Об этом дам не спрашивают, хотя вопрос так и рвётся с языка, просится, пытается протолкнуться сквозь плотно сжатые губы. Мозг приказывает кивнуть. Пусть Шарлотта думает, что он принимает её предложение, а вместе с тем подтверждает, что их чувства взаимны. Наверное, ей будет горестно узнать, что эта взаимность – ложь, обильно присыпанная словесным сахаром. Никакой взаимности у них не будет. Сердце уже двадцать четыре года занято матерью. Никаких шансов. Абсолютный ноль. Всё же засыпают вместе. Совесть колет. Иллюзии – самое больное, что можно придумать. Нафантазируешь себе, а потом эти фантазии рассыпаются осколками разбитого зеркала, распадаются в прах, расцарапывая сердце и душу до крови. При этом этой болью хочется упиваться, кичиться ею, как некоторые – чистотой своей родословной, чувствовать эту боль каждой клеткой тела. На этот раз мать в сновидения не приходит. Жажда её светлого лика удовлетворена, и придёт она только через месяца два, когда станет совсем невмоготу без неё, без Анны...

Проснулись только тогда, когда свет пробивался сквозь шторы, норовя прорвать их насквозь. Шарлотта, всё ещё сонная, повернула немного растрепавшуюся голову к визави, не до конца сбросившему оковы сна. — Утро вам к лицу, — вложив в голос всю нежность, сказала Шарлотта, с неведомым ранее интересом заостряя светлую радужку на цветущем морфейном румянце лица, разметавшихся по шёлковой подушке, раззолоченным солнцем волосах. — Впрочем, как и ночь. Ну вот, снова мрачнее тучи. О той думаете, об англичанке. Нет, не надо говорить, я и так всё знаю. — Мы с ней только друзья, — сказано привычно сухо. — Чем я обязан вам? — Мне? — брови приподнялись в довольном выражении. — Только минутами страсти. Как-то вы упомянули, что Мазарини пытался привлечь вас к себе на службу, и вы отказали. Это правда? — Совершенно так. Он предлагал мне принять его сторону, но теперь всё в прошлом. Наверняка он не простил мне этого. Оба поднялись и встали возле окна, чтобы продолжить беседу и окончательно проснуться. — Что будем делать дальше? — Едем к испанской границе, дипломатствовать. Надо будет привлечь испанцев на сторону Фронды. Зачем, если мы и так почти побеждаем, а с ними воюем? Всё же снедает меня мысль, — Шарлотта облизнула губы, — что вы больше привязаны к своей англичанке. Что до вашей размолвки с кардиналом – забудем о ней, — схватила Джона за правую руку, отчего тот заметно вздрогнул. Выпалила с оттенком нескрываемой ревности: — Признайтесь, что любите её! Неожиданно и для барона, и для графини, правый рукав халата барона существенно съехал вниз, а вместе с ним и почти развязавшаяся повязка на плече. С невыразимым ужасом Шарлотта взглянула на угольно-серый цветок лилии – неизгладимое клеймо, наложенное острым лезвием. Ещё больше испугал её вид Джона, осознавшего, что он изобличён. Он отшатнулся от неё, будто раненый молодой тигр, окончательно избавился от повязки и поправил рукав, натянув его до самого края шеи. Вынул из складок халата кинжал с зеленоватым лезвием и собирался было в порыве ярости воткнуть его в Шарлотту, но оттого, что она успела увернуться, лезвие попало в прикроватный столик. От дерева пошёл шипящий пар. «Яд,» — догадалась графиня и начала понемногу отходить от кровати, не спуская взгляда с перекошенного злобой лица барона. Тот преследовал её настойчиво, дразня кончиком кинжала, но при этом не подпускал ближе к себе. Резко махнул почти у её горла, но она успела запрокинуть голову назад и избежать смертельного удара. Шаг назад – и барон снова не подпускает, при этом свободной правой рукой придерживая полу халата. Убивать графиню он не собирался. Просто пригрозить. Графиню страх буквально сковал. Всё же проглядывает дьявольская натура из-под красивого юношеского лица. Шарлотта наконец сообразила, что дверь спальни открыта, и, выхватив из-под лежащего на полу платья шпагу, выскочила в коридор. Джон — за ней, не расставаясь с клинком. Молча, не издавая ни звука, кроме топота по начищенному полу, они пробежали по залу. Графиня скользнула в дверь, ведущую на узкую лестницу, самые нижние ступени которой уходили в реку Шер, где, по легенде, знаменитая Диана де Пуатье купалась ежедневно. Там барон её и настиг. Застыл на несколько ступеней выше неё, направив кинжал в сердце, зловеще скалясь. Графиня, почти не одетая, наставила на барона кончик шпаги, аккурат к яремной впадине. Тот, тоже полураздетый, оказался плотно прижатым к перилам лестницы, у конца ступеней которой плескалась река. Клинок Шарлотты двинулся ниже, задел золотистую цепочку медальона, спрятавшегося под халатом, миновал шрам между пятым и шестым ребром и остановился, немного не доходя до конца почти что открытого живота. По спине пробежали мурашки. Вот-вот заколет. С такой женщиной лучше не шутить. Вся в отца. В ответ на неё направлен короткий стилет, как хоть какое-то сопротивление. — Вы так страстны. Уж не поверю, что англичанин, — графиня убрала шпагу и таким же стилетом, но с загнутыми вверх концами рукояти, провела по линии губ, чуть их задевая, раскрашивая карминными пятнами. Барон скривился в злом оскале. — Клянусь, что никому не скажу. — Я не убил вас только из-за вашего отца, чтобы не ломать его, — прорвалось сквозь расцвеченные кровью губы. — Если бы не это, я бы прикончил вас здесь и сейчас. Шарлотта, кокетливо улыбаясь, отложила шпагу и раздвинула в стороны полы серого халата своего визави, окончательно обнажая живот, который казался ей будто прилипшим к позвоночнику, настолько рёбра выступают над ним. На дюйм точно. Ничего не стоит буквально выставить напоказ все едва заметные пятна от ожогов и пару шрамов, как будто это то, чем надо гордиться в обязательном порядке. Она никогда не переживёт подобных издевательств. Свободная от пропитанного ядом кинжала рука перехватывает хрупкую кисть Шарлотты, совершенно бесстыдно ведущую вдоль левой кромки халата. — Никогда без моего разрешения, — ответ, вызванный вспыхнувшими воспоминаниями о жутких пытках. Попытка запахнуть халат оборачивается неудачей из-за туго затянутой атласной серой ленты, заменяющей пояс и пришитой где-то на середине спины. Снова берут контроль, заставляя лицезреть всё, что с ним будут делать, без какой-либо возможности оказать сопротивление. Хотя бы самое крохотное. Проклятье какое-то. Но он, гордец до мозга костей, позволяет ранам остаться хотя бы на верхнем слое кожи. Шрамы украшают мужчину? Очередная общественная выдумка, дабы подчеркнуть всю охотничью мужскую натуру. — Только из-за твоего родства с Рошфором ты сейчас не лежишь мёртвая в собственной спальне. Склонилась надо мной, обнажила меня против моей воли. Рада, что видишь меня таким? Шарлотта застыла, невольно отдёрнув руку, будто только что обожглась. Определённо, она ревновала Джона к Марии, не понимала, почему не особо симпатичная англичанка-гугенотка получила больше его доверия, чем она, графиня де Рошфор, видная аристократка? Ещё раз оглядела визави, заприметила пятно крови на полдюйма выше пряжки ремня, о чём и оповестила. — Кровь? — резко опустил взгляд. — Ну да, чего и следовало ожидать. Я тогда на дверь налетел, — вздрогнул, когда Шарлотта пальцем размазала по коже кровь и, похоже, не заметила, что случайно задела довольно чувствительную точку, круглую, обожжённую ранее кочергой. Еще чуть-чуть, и она наверняка припала бы к ране губами, как бы мерзко это не звучало, сцеловывая кровь, не забывая при этом доставлять удовольствие, выражаемое в жуткой дрожи. — Оставь. У меня есть, чем обработать. Шарлотта, будто присмиревшая, вмиг поднялась и дала визави пройти. Тот оправил халат, запахнув его как можно плотнее, и поспешно направился вверх по лестнице. Раскроет ли она секрет? Или раструбит всем фрондёрам? Это клеймо он получил за дело, но знать о нём лучше не стоит.