Вторая жизнь

Ещё неделя прошла, прежде чем два экипажа четвёртого июля подъехали к воротам Парижа. Бурлящие парижане, усмирённые обещанием своего короля, мирно сидели дома. Мазарини чувствовал во всём этом засаду, и паника его достигла пика. Фрондёры же вместе с испанской делегацией обосновались в замке Сен-Жермен, где располагалась английская королевская семья. Карл I Стюарт радушно принял всех, и с его молчаливого согласия замок становился подобием штаб-квартиры, вдобавок с подачи фрондёров здесь наконец-то появились слуги, дрова и еда, и английский двор в миниатюре частенько собирался у камина и беседовал, разбавляя разговоры разными вкусностями. Надо было ещё пару дней подготовиться и застать Мазарини врасплох. При этом не обошлось без казусов: испанский посол и Пьер де Колло повздорили на тему монархии и её привилегий, в результате чего завязалась драка прямо в зале, ведущем на улицу. Пьер, угрожающе выставив кулаки, наступал на испанца: — Я буду бить по тебе, как индейцы майя в барабан! Через несколько минут беспричинных ударов и парирований в зале показался ухмыляющийся Жан де Винтер. — Господа, вы теряете хватку, — метко бросил он, и Пьер отпустил испанца, которого держал за шиворот. — Кстати, у нас в Англии если наступают, то не на грабли, а на клюшку для гольфа, — прибавил, глядя на валяющиеся неподалёку садовые грабли. Сразу же здесь объявился и герцог де Бофор собственной персоной. — Так, господа. Надо бы прекратить на время этот мордобой. Винтер, или как вы сейчас именуетесь, езжайте в Лувр и прокачивайте навык дипломатии. Прикажите сдаваться. Пока этот придурок в сутане будет думать, мы немного отдохнём после столь подавляющей, тьфу ты, изнурительной* поездки. Джон решил, что можно взять с собой ещё пару «дипломатов». Выбор пал на двух Пьеров, Колло и ле Руса, а также на Марию. Все с радостью согласились, а для Марии наконец выпал шанс хоть как-то проявить себя. Такая тихая девушка наверняка может стать прекрасной дипломаткой. Надо дать ей этот шанс, пока не станет поздно. Пока талант не заглохнет увядшим невзрачным цветком, не опустит отяжелевшую от угрызений совести голову, не испустит дух, который потом едва ощутимо коснётся тех, кто склонился над телом в этот миг. Сегодня Мария чувствует себя дурно: вид такой, будто сию секунду отключится в голодном обмороке, лицо серое, в глазах пылает отчаяние. Иногда бедняжка вовсе сгибается пополам, точно её вспарывает изнутри невидимый клинок. Неделя – и всё кончится. Но от боли хочется застрелиться, равно как и от увиденного, сотворённого убийства Фламарана, части тела которого для пущего удовлетворения стоило разбросать по всем закоулкам Лувра. Мария поразительно терпелива. Едет, несмотря ни на что. Достойно похвалы. Приехали в Лувр ближе к полудню, плюс пришлось дождаться, пока кардинал закончит очередную аудиенцию. Дворяне косились на четырёх дипломатов с непередаваемым страхом. Пьер, незаметно от Джона, скорчил им гримасу, отчего одна дама, шатенка в красном, свалилась в обморок. Мария сдержала смешок. Падают от любого мелкого шума, точно Сатану увидели. Сама она практически не утягивалась, только завязала шнуровку. И так паршиво, ещё и тесный корсет. Компаньон, принявший ставшее почти чужим обличье Франсуа Кларика, сидел молча, уставив стеклянный взгляд в никуда. Совершенно пустой. Не поймёшь, что на уме, но лучше под кожу и не лезть. Частично, буквально на пару миллиметров, удалось пробраться под неё только во время той утренней ссоры. Больше Мария попыток узнать компаньона поближе не предпринимала. Московит же сидел спокойно, с самым залихватским выражением лица, поглядывал на французских красавиц и кавалеров, всё ещё удивляясь отсутствию у последних бород. Наконец всех четверых перепуганный Бернуин вызвал в комнату для аудиенций. Мазарини сидел за столом, весь бледный, покрытый испариной и дрожащий от паники. Пьер де Колло не стал медлить и изложил, что Бофор рекомендует противнику сдаться как можно быстрее, иначе Париж возьмут силой и захватят в плен юного короля, выдав ему статус заложника. Мазарини, вспомнив, скольких нервов ему стоило первое похищение короля, собрал остатки воли в кулак и наотрез отказался складывать оружие. Кларик неудовлетворительно кивнул, мрачно проронив: «Вам же хуже». Мазарини побагровел и уверенно заявил, что он призовёт на помощь Испанию, которая и поможет ему разгромить Фронду. Пьер усмехнулся, сказав, что скоро здесь появится испанская делегация, принявшая сторону Фронды. В диалоге он ненароком затронул то, что такое отчаянное сопротивление стоило бы Карлу I Стюарту не только короны, но и жизни. — Вы сейчас недалеко от него ушли, монсеньор, — закончил Пьер, наматывая каштановый локон на палец. — Британия при Кромвеле может стать почти что сверхдержавой. — Ваша Британия – не сверхдержава, а сверхпроблема! — рявкнул Мазарини, преисполненный ярости. — По нашему скромному мнению, — улыбнулась Мария, —сверхпроблема – это найти ваш всемогущий Ватикан на карте. — Нет! Не сдамся, проклятые бунтовщики! Казню, казню всех вас! — Успокойтесь, монсеньор, — прервал гневную тираду Кларик металлически-спокойным голосом. У Марии от этого тона даже мурашки пробежали. — Смиритесь с этим. Фронда побеждает. Ваши войска бессильны. Фламаран не может управлять ими. Он мёртв, — прибавил, взглянув на белое от испуга лицо Его Высокопреосвященства. Мазарини вынул пачку бумаг. Одна из них, лежащая на самом верху, зацепила зоркий взгляд Франсуа. — Нежелательное лицо номер два, после герцога де Бофора. Сто тысяч ливров за эту светло-русую голову... — мечтательным тоном проронил Мазарини. На исписанном листе красовалось нарисованное чернилами, немного искажённое худое лицо, зло глядящее сквозь слой бумаги. Ничего не выражающие глаза смотрели исподлобья, раздвоенная чёлка скрывала нахмуренные брови, меж которых залегла суровая складка. Шрамы на левой скуле и переносице будто намеренно сделали ярче, подчёркивая жуткую натуру. Указывалось имя: граф Жан-Франсуа де Винтер, статус: объявлен в розыск, особо опасен, награда за голову в сто тысяч пресловутых ливров. Выводы сделаны. Мазарини не сдастся. Когда четверо дипломатов уходили, Пётр Алексеевич крикнул на чистом русском: — Russkie idut voevat'! Vsego horoshego! До штаб-квартиры добрались так, чтобы спутать след навести гвардейцев на ложный путь. Бофор в очередной раз возликовал, когда узнал об ослином упрямстве Мазарини. Такую крохотную победу отпраздновали в комнате у королевы Генриетты, принимавшей гостей. На этот раз декламировал свои сатирические, пронизанные злобой и кровью стихи сам Вуатюр с подачи мадам Рамбулье, покинувшей свой салон на улице Сен-Тома-дю-Лувр. Бофор сообщил о том, что его и ещё нескольких сподвижников объявили в розыск и распространяют эту информацию с помощью газет в провинциях, поддерживающих кардинала. Шарлотта на протяжении прочтения всей поэмы бросала на Джона недвусмысленные взгляды, что не укрылось от внимания её отца. Рошфор ещё давно подозревал, что с дочкой, его красавицей, его верной сподвижницей что-то не то. Вечно пытается подобраться к барону поближе, зацепить, заарканить. Что-то подобное он проделывал раньше, когда серьёзно увлёкся Миледи Винтер, но не догадывался, с каким совпадением столкнулся. После декламирования стихов Рошфор позвал дочь в их общую комнату, а чтобы не создавать лишнего напряжения, накрыл столик и поставил на него вазу с карамельными конфетами. Сел в кресло и пригласил дочь сесть напротив. Шарлотта села, непонятно напряжённая. — Доченька моя, свет мой, — начал Шарль-Сезар. — Я хочу с тобой поговорить. С глазу на глаз. Как отец с дочерью, — обращение на «ты» сразу говорит о высшей степени нежности. Сразу выпрямилась, стараясь расслабить страшно напрягшиеся конечности. Так она ведёт себя, когда серьёзно набедокурит. Разобьёт вазу или разрисует туалетный столик. Потом стоит, заложив руки за спину, надуется виновато, а там уже и гувернантка с розгами. — Что ты так всё время на нашего английского друга косишься? Насолил он тебе чем? Он человек спокойный, незлопамятный. Шарлотту будто пронзило молнией, так она дёрнулась в кресле. Не насолил, но жизнь она ему подпортила, но сказать об этом вслух не смела, равно как думать об этом. Перед взором мигом встал чёрный цветок лилии, ровный, красноватый по краям, затянутый плоским подобием невскрывшегося волдыря. Ещё миг – искажённое, перекошенное от злобы лицо с отрешёнными прозрачно-голубыми глазами. — Не насолил, папа. Просто... — не в силах подобрать слова. Будто корёжит и бьёт разрядом. Переходит на возвышенный тон, достойный Вуатюра. — Он есть, был и пребудет жемчугом для меня. Храбрейшим из храбрых мужей. Всяк, кто его знает, толкует о невиданных качествах. Но я знаю, что не видела опаснее людей, чем он. Клянусь, так смертоносен, что я и сама иногда боюсь. «О той лилии знаю одна лишь я. Не выдам, не беспокойтесь. Не навлекайте на меня грозу. Уж лучше сама, развернувши туфли, в расщелину скал уползу». — Я не знаю, как это описать, папа. Рядом с ним я чувствую себя иначе. Рошфор подкрутил ус. Диагноз налицо: дочка влюблена. Легко и просто. Влюблена. По самое горло. Спросил, как она относится к своему сосватанному Пьеру де Колло, и получил ответ, что она любит и его тоже, без пререканий выйдет за него замуж. — Определись, милая моя. Нельзя любить двух сразу. Тягучее молчание, прерванное шорохом взятой в руку пары конфет. Почти неслышное жевание. Вряд ли она определится. Уже поздно что-то менять. Сладкий вкус карамели позволяет немного отвлечься от горьких мыслей. Им на смену приходят моменты из детства, когда маленькая Лотти таскала из вазы точно такие же конфеты, когда гувернантка отворачивалась. Шарлотта слышит за дверью топот бегущих ног и задорные крики. По голосу ясно – Пьер и его московит. Из диалога – идут играть в гольф. Женский, приятный уху голос. Снова эта англичанка-гугенотка, которую уже и по имени называть не хочется. Если она здесь, значит и барон где-то рядом. Он же не отпускает её ни на шаг. Из мыслей вывел щелчок отцовских пальцев у самого правого виска. — Лотти, душа моя, о чём задумалась? — А-а... — мотание головой. — Ни о чём, папа. У вас никаких дел сейчас нет? — Пока нет. Думаю, присоединюсь, посмотрю на эту английскую игру. Гольф, — многозначительная усмешка. Отец уходит, оставляя дочь наедине с самой собой и вазой, полной конфет.