Вторая жизнь

В саду замка, который и садом сложно назвать, скорее бритой наголо лужайкой, уже вовсю кипела та самая игра в гольф. Зачинщиком выступил Пьер, решивший выступить с клюшкой против Джона, уже до начала игры превосходившего его, поскольку англичане в большинстве своём мастера гольфа. Зрителями остались Мария, испанский посол, московит Пётр и присоединившийся позже Рошфор. Оба игрока встали на разных концах лужайки. Сначала игра шла ровно и честно. Счёт вел Джон, как более опытный. Его манера игры больше напоминала вспахивание поля клюшкой, поскольку после каждого удара оставалась ямка вырытой земли. Десять против пяти загонов в лунку Пьера, который старался играть аккуратно, поскольку только начинал осваивать азы. Через несколько минут неудачным пинком Пьера маленький белый шар прилетел точно в лицо испанца, отчего тот упал затылком на газон. Все трое мигом к нему подбежали. — Алекс, вы в... пф... чёрт, как вы говорите? Вы в порядке? Алекс? Sanya! — вскричал Пётр Алексеевич, не обратив внимания на переход к родному языку. Продолжал уже на нём: — Sanya, vstavai! — Так он же вроде не Алекс, — осторожно сказала Мария. — Он же сам говорил. — Зовём его Алексом чисто для смеха, — отозвался Пьер, отпихивая клюшку ногой. — Первое, что предложили. Вот видите, не годен я для вашего гольфа. — Сейчас проверим! — крикнул Джон, поднимаясь и взмахивая клюшкой. Шар полетел в сторону лунки, но попал в дупло дерева, стоящего рядом. Глухое ругательство. Во время перерыва Пётр Алексеевич решил съязвить и обратился к Джону: — Да ты, Иван Францевич, прямо Федора Басманов, только посветлее! Пьер, понявший шутку, рассмеялся. Петру пришлось пояснить: — При нашем царе Иване Грозном боярин был – бояре, кстати, это что-то вроде вашего парламента – Фёдором Басмановым его звали. На тебя похож, только волосы чёрные, длинные, несмотря на то, что у нас это возбраняется. Народу поубивал, говорят, ещё на ложе царя прокрадывался! В бабьей юбке перед ним даже плясал, венок васильковый на голове носил. Джон, поняв, с кем его сравнили, покраснел, будто мак, и опустил глаза на забинтованные, понемногу заживающие руки. Тот факт, что второе имя приняли за принятое у московитов отчество, не смутил его совсем. Игра продолжилась уже с новым шаром и с не меньшим запасом азарта. Пьер решил сжульничать и подложил под клюшку соперника камень, который метким броском попал туда, куда требовалось. Ещё несколько ходов – и оба отложили клюшки. Лужайку было трудно отличить от поля, вспаханного особенно трудолюбивым крестьянином, но ожидания оправдались – у англичан гольф в крови. Пьер не разочаровался в своей первой попытке, но решил пока не делать повторной. Лучше уж пойти и привлечь внимание своей наречённой – графини де Рошфор. Глядя вслед удаляющемуся Пьеру, Джон решил, что Шарлотте будет лучше с её будущим женихом, а не с ним самим, лишённым всякой морали протестантом-бастардом. Рука об руку с Марией ушёл и закрылся в их с ней комнате. Разговор зашёл о почившем Фламаране, и Джон кратко, сухо упомянул, что с ним сделал. Мария, и так живущая на паре целых нервов, едва не упала в обморок и прижалась тощей спиной к холодной стене. — Вот именно таким ты меня и видишь сейчас. Бесчувственная мразь, у которой рука не дрогнет, если придётся кого-то убить. Я не прячу свою суть под маской, как это делают некоторые. — Нет. Я не верю, — достаточно смелые попытки опровергнуть. — Ты можешь чувствовать, сопереживать, сострадать. А убивать приходится, потому война идёт. Ты живой человек, а не машина смерти. — Как быстро ты мне под кожу пробилась, — едкая усмешка пополам со сверлящим взглядом. И как она только умудрилась раскусить его? — Или я всё-таки изобразил верного друга, а могу бросить тебя на произвол судьбы прямо здесь и сейчас? — Нет-нет! — Мария отчаянно скрестила руки. Нервный вздох, сопровождаемый дрожью в голосовых связках. — Если я надоела, если достала, то можешь отдалиться. Я могу и сама жить, — отшатнулась и сделала пару шагов к двери. — Вот видишь, я соблюдаю расстояние. Пистолетный выстрел. Соблюдаю дистанцию, только плывёт всё вокруг... — зрачки медленно закатились, и она осела на пол. Обморок. Нет. Она не достала его, ни капли не надоела. Он обязан, скован долгом вернуть её отцу, личфилдскому палачу. Уже за это она будет бескрайно благодарна. Подхватил под шею и лодыжки, быстро перенёс на кровать и уложил. Со здоровьем у бедняжки всё не так прекрасно, раз неделя непрекращающейся боли доводит до обморока. Служанка Нэнси Кларк в подобную неделю становилась немного заторможеннее и срывалась на собственную швабру, осыпая её щедрой бранью. Вдруг – стук в оконное стекло. Голубиная почта в двух экземплярах. Первое письмо – приглашение матери в Ла Фер, а второе – господи, боже! – ответ Эдварда Саммера на известие об его отыскавшейся дочери. На бумаге расплылись чернила, скорее всего от слёз. Эдвард писал на эмоциях, что чувствовалось всё отчётливее с каждой кособокой строчкой. Подействовало упоминание того случая в браунхилском приюте, о котором Эдвард говорил отдельным абзацем, а в конце письма пообещал, что примчится во Францию на всех парусах. Марии о втором письме лучше не говорить. Пусть это будет чем-то вроде сюрприза. К слову о сюрпризах. Надо бы навестить могилу лорда Винтера на кладбище Невинных и исполнить данное когда-то обещание.

Вечером Джон, приняв личину господина Франсуа, взял из конюшни лошадь и под покровом ночи направился к Парижу. Ночь сегодня особенно темна, несмотря на летнюю душную погоду, заполненную жарким воздухом до отказа. Даже звёзд нет, что уж говорить о луне. Подъехал к самой ограде кладбища и, легко соскочив с седла, взобрался на стальные прутья, удержал равновесие и спрыгнул на землю мёртвых. Мигом обдало леденящим, замораживающим кровь в венах холодом. Мистика, да и только. Ряды, десятки рядов старых и новых могил высились над мёрзлой почвой. Пышные надгробия, украшенные венками из цветов, попроще, высеченные из куска гранита, простые каменные плиты, и, наконец, кресты из двух сколотых ржавым гвоздём досок. Все сословия умерших от старости, голода и болезней собрались внутри ограды и спят глубочайшим сном, от которого они очнутся только в раю или аду, а может быть и в чистилище. Всё зависит от человека. Прошёл несколько рядов. В темноте приметил вполне приличное надгробие: «Пьер де Бейль, прекрасный муж и отец. Помним, любим, скорбим. 1560-1628 годы» Кто-то из родственников матери. Скорее всего, если судить по годам, приходится ему как минимум прадедом. Джон невольно вспомнил свою прабабку по матери, Жервезу де Бейль, приспешницу лорда Винтера. Чем чаще он вспоминал о последнем, тем большее отвращение ему внушала мысль, что он носит ту же фамилию, что и лорд Генри. А вот и он. «Генри Томас Винтер, английский вельможа, богатей. Будем помнить всегда. 1597-1649 годы» После прочтения эпитафии Джон едва не рассмеялся. Что они будут помнить? Содомитские наклонности, жадность, убийства слуг из-за их внешности? Смех так и рвался, напоминая хриплый истеричный плач. Слава богу, что не написали о скорби, тогда произошла бы полная комедия. Стянул с головы парик, открывая настоящий цвет волос. Оглянулся, убеждаясь, что никого поблизости нет и не будет. Избавился от камзола, положил на край могилы. Выпрямился, выбирая движения. Сначала сделал несколько неуверенных шагов на рыхлой земле, потом понемногу вошёл во вкус и пустился в обещанную могильную джигу. Кипучее торжество вперемешку со жгучей ненавистью захлестнуло его с головой, и он полностью поддался власти пылкой и зажигательной Терпсихоры. Теперь никто не станет сомневаться, что покойный был если и не дьяволом, то отвратительнейшим человеком в своей стране. Оттанцевав всю свою ненависть, Джон остановился и огляделся снова. Никого по-прежнему нет. Быстро принял прежнее обличье и, продираясь через мрачные ряды могил, снова перелез через ограду, откуда лошадь, к его счастью, так и не ушла. Звон колокола где-то вдали, перемежавшийся с ещё более дальним громом пушек, звучал до дрожи зловеще, предвещая скорые беды. Вернулся барон уже ближе к полуночи, когда все обитатели замка уже давно спали. Мария Саммер в том числе. Едва только компаньон переступил порог комнаты, от звука его шагов Мария проснулась молниеносно, будто вовсе не спала. Её ровный, невысокий, со взъерошенными волосами силуэт чётким тёмным пятном выделялся на фоне светлой комнаты, освещённой лунным светом, который пробивался через шторы. Камзол аккуратно сложен и уложен в сундук. Мария при свете единственной свечи взглянула на компаньона, заострив взгляд на одной детали. Деталь сложно было назвать классической портупеей. Скорее, это было пересечение нескольких кожаных широких чёрных лент, идущих поперёк груди и живота горизонтально, вдоль плеч и рёбер вертикально. На пересечениях лент вшиты ремни, держащие кинжалы. По два на грудь и живот, по одному на каждый бок. Итого шесть. Вооружён до зубов. Цеплялась вся конструкция за крючки прямо на швах рубашки и держалась вполне сносно. Вдобавок на камзоле были умышленно сделаны малозаметные прорези, чтобы кинжал можно было запросто достать и убрать. Пара нехитрых движений – и интересная деталь отправляется туда же, куда и камзол. — Как ты себя чувствуешь? — тихий, с привычной хрипотцой вопрос. — Получше. Ванну приняла, теперь не так паршиво. Но всё ещё ощущение, будто в меня вгрызается сотня клинков. Понимающий взгляд, едва заметный при восковом свете, выделяющем очертания тонкими желтоватыми линиями, но всю суть прячущем в полумраке. Мария даже при таком освещении подметила, что рубашка компаньона слегка приподнята и открывает не слишком узкую полосу бледной кожи. Тень улыбки легла на лицо Марии. Джон, уловив эту странную улыбку, поспешил прикрыть всё лишнее. — Что ты так смотришь? — огрызнулся, но очень слабо, если судить по интонации. Сил уже не было злиться на кого-либо. — Не знаю. Просто так. — По идее, тебя это интересовать не должно. Раз так, что насчёт тебя? Резко подполз и очутился в нескольких дюймах от её лица, мигом расцветшего вишнёвым румянцем стыда. Левая рука застыла в самой крайности от тела Марии, отчего та застыла с приподнятыми бровями и распахнутыми глазами, совершенно немая. Если она не уверена в себе, то он к ней и ногтём не притронется. Не посмеет, иначе это будет посягательство на женскую честь и на собственный целибат. Сорочка ещё плотнее, непрозрачными складками обтянула все углы фигуры, являя очертания заметно выступающих рёбер, острые изломы ключиц. Мария с каким-то неясным испугом схватилась ладонью повыше правого локтя компаньона, но тот по-прежнему не смел придвинуться ближе, лишь вплотную прижал левую ладонь пониже рёбер Марии, намекая, что с её согласием он может пробраться и дальше. Она продолжала колебаться. Неудивительно. — Я грешница! — сорвалось вместо согласия. Сплошные взволнованные восклицания. — Как непристойно! Мы не можем! Нам запрещено... — Пуританская мораль проснулась? — съязвил, глядя прямо в глаза. В душе зашевелился росток сомнения. — Что-то мне кажется, что ты и не пуританка вовсе. — Угадал, — грустный вздох. Ещё один скелет вылезает из старого сундука. — Наверно, я ввела тебя в заблуждение своим платьем. В приюте меня воспитывали в англиканской вере. В монастыре обо мне всегда говорили с пренебрежением, насколько я могла понять, не зная языка. Никто меня французскому не учил, поэтому для всех я была немая. Почувствовала, как её грубовато ткнули в самую середину живота. Покраснела ещё сильнее, чем это было возможно. Вряд ли бы она смогла вразумить того, по чьему кругу воротника бежал её помутившийся от стыда разум. Если бы она была достаточно образованна, смогла бы с надрывом процитировать что-нибудь, того же Шекспира, лишь бы указательный палец, у самого основания украшенный красноватой мозолью, исчез с круглой впадинки её тела. Оба молчали, дожидаясь резких движений друг друга. Наконец уха достигло хриплое: «Обманщица», звучащее с осуждением, и Мария окончательно поддалась, позволяя поднять подол и завязать узлом под грудью. Бросила взгляд на льняные панталоны до колена, украшенные небольшим бантом. — Успокойся. Я далеко не святой, и то, это в целях анатомии, — сурово прибавил, с неприятным прищуром глядя на разливающуюся по щекам Марии вишню: — Мне тебя ледяной водой облить, чтобы краснеть перестала? Поднялся и вышел из спальни, давая Марии шанс прикрыть столь позорную для них обоих наготу. Вернулся через пару минут, с мокрыми и ледяными руками. Испросил у Марии разрешения «умыть» её, и получив сдержанный кивок, принялся растирать разрумянившиеся щёки компаньонки. Прожигающий насквозь стыд понемногу проходил, уступая место прежней природной скромности и извечной молчаливости. Разговор зашёл о военной обстановке, и Джон не жалел английской брани, когда речь заходила о Жюссаке и его подельниках. — Вот что они сделали, — воротник слегка опущен, и Мария видит на шее красноватую полоску, напоминающую следы от цепи, — чтобы сохранить свою честь и статус. Плюс выслужиться перед Мазарини, поймав графа де Винтера, ныне «Нежелательное лицо номер два», — взглянул в сторону окна, за которым стало напорядок темнее. — Ладно. Спать пора.