Вторая жизнь

— Жан Мордаунт – теперь их враг, — с серьёзнейшим видом уточнил граф де Рошфор, по старой привычке подкручивая ус. Утренний свет пробивался сквозь портьеру. Бофор ещё с рассвета передал, что в штаб явится новая сподвижница, некая мадемуазель де Грансен. Люди говорили, что раньше она якобы находилась в положении фрейлины у самой королевы Анны. Мысли возвращаются к сообщнику. Подметил, как герцогиня де Шеврез по ту сторону стола вонзила в него пронзительный взгляд карих глаз. — Надо же, какие люди... — приподняла бровь герцогиня, незаметно оправляя оборки на фиолетовом платье с открытыми плечами. — Я не знаю, что происходит, но он не мог так поступить. Так расправиться с Фламараном. Моя дочь... Она была при нём в тот день. — Она – лучшая из сподвижников герцога, как я понимаю, — тон подчёркнуто вежлив. — И теперь вышеупомянутый работает с ней, не так ли? — Он нужен нам. Как зеница ока, — Рошфор дробил фразу, прибавляя веса сравнению. — Кого-то он напоминает мне. А кого, вспомнить не могу. Ладно. Побудьте пока у нас, герцогиня. В Париже сейчас слишком опасно.

Тем же утром никаких заданий от Бофора не предвещалось, что было только на руку. И выспаться до полудня можно, пока не посинеешь, и обновку подобрать. При этом никакого щёгольства здесь не предусмотрено, всего лишь три костюма вместо положенных тридцати – на каждый день в месяце. У Марии тоже три платья. Все в тон его собственным одеждам. Ей отдых тоже пойдёт на пользу. В такие дни женщин лучше не тревожить, поскольку они становятся нервными и раздражительными, а иногда и ранимыми. Мария и так чувствительная, куда ей дальше? Лучше её оставить в покое. Рука тянется ко лбу, убирая налипшую чёлку. Глаза никак не желают открываться, сон не отпускает, крепко зажимая в мягких тисках. Пора бы уже. Растирает веки, с которых недосыпная чернота только-только начала сходить, узкой ладонью. Поднимается, расправляя смятую под собой простыню. Сегодня он подчёркнуто без муки на лице. Если нанести её слишком много, то она попадёт в глаза, и неизвестно, что будет дальше. Новый, купленный на днях удлинённый камзол, жёлтый с золотистым отливом, без разрезов на рукавах, со стоячим воротником под самое горло. Мария как-то обронила, что ему больше идут светлые цвета в одежде, а не траурный чёрный, который сегодня будет лучше всего. Вышел в зал, где обычно собирались фрондёры, и застал там беседовавших немногим ранее Рошфора и герцогиню де Шеврез. Отвесил им учтивый поклон и прошёл дальше. Заметил в другом конце зала Шарлотту. К горлу подкатила тошнота. Она нарочно здесь? Поспешил пройти мимо, только она всё же успела за него зацепиться. Встала и кокетливо улыбнулась. Решила загладить свою вину? Не очень верится. — Я давно хотела извиниться, сударь. Мне ужасно стыдно за свой поступок. Кажется, что я влюблена в вас. Только тогда я смогла это сказать. Сложно подобрать слова, ответить так, чтобы не обидеть. Лучше уж состроить приветливое выражение лица, немного граничащее со смущением. — В вас кто-то влюбится, но только не я. Конечно, не я. Поверьте, романтика не сбудется. У нас с вами чисто деловые отношения. Право, это не беда. Ерунда! — развёл руками. — Я не виноват в том, что могу себе про вас надумать. У вас уже есть наречённый. Если он уйдёт, то это навсегда. Так что просто не дайте ему уйти! Шарлотта поняла, что с таким человеком отношения в любовные не перерастут ни при каких обстоятельствах. Нервно оглянулась на отца. — Признаюсь прямо, — продолжил, не обращая внимания на взгляды людей, — что ваш подарок меня, как гугенота, практически не тронул. Мне его возвращать или нет? Вы так много заплатили за него... Шарлотта замялась, притупив взгляд. Как же сложно. — Смысл? Если я противна вам, если отвратительна, можете вернуть, — ответила, при этом вся прежняя уверенность в себе померкла, погасла, как потушенная свеча. Джон сам не мог разобраться в своём отношении к ней. После того происшествия с развязавшейся повязкой он, конечно, испытал к ней неприязнь, но не настолько сильную, чтобы ненавидеть до конца жизни, как то делала его мать, если её позорный знак рассекречивали. Да, он собирался убить Шарлотту, но это был только минутный порыв, угасший почти сразу. Ненависть сменилась холодным равнодушием. С бесстрастным, ничего не выражающим лицом Джон разлил кровавого цвета вино, не определяя, к какому сорту оно относится, и глубоко наплевав на это, по двум бокалам и протянул один Шарлотте. — За счастливый брак, — негромкий стук в хрустальном перезвоне венецианского стекла. — Не могут все быть на свете счастливыми, а счастье почему-то нужно всем, — последнее слово растянуто в хриплом вокале. Вмиг здесь появился Пьер де Колло, тоже с бокалом. Повтор тоста – и снова звон стекла. Троица разошлась, оставив в изумлении других дворян, ожидавших криков, разборок, интриг и расследований.

Бофор решил, что Мазарини слишком долго думает, сдаваться ли ему или же наконец сложить оружие. Испанская делегация окончательно сломила дух кардинала и королевы. Шестого июля решил послать верных людей в Лувр, порасспрашивать придворных. За дело взялись Рошфоры и Франсуа Кларик. Второй решил, что завершит карьеру этого обличья, и взял кальян с кипятком. Без пистолета не обошёлся. По приезду в Лувр Франсуа пропустили по предоставленному поддельному пропуску, а Шарлотта с отцом остались в карете – ждать. Кларик направился прямо в главный зал, где сел на привычное место и принялся заправлять кальян, попутно кашляя в платок оттого, что якобы болеет чахоткой. Подзывал к себе случайных людей и спрашивал, как тут обстановка. Отвечали, что Мазарини не сдастся ни при каких условиях, а также добавили, что останки Фламарана захоронили на кладбище Невинных. После этих слов Франсуа усмехнулся и наконец сделал первую затяжку. Пар снова обжёг горло. Пришло ощущение приятной расслабленности. Продолжил расспрашивать. На глаза попалась уже знакомая шатенка в красном. Будто заведённая, повторила предыдущее. Очень странно, если знать, что тебе могут изложить все последние сплетни. Перед глазами всё плывёт, зал утрачивает чёткость, люди превращаются в неясные пятна. Из соседнего зала, будто сквозь ватную затычку, слышатся мелодичные перекаты скрипки. Снова тауэрское сумасшествие. Да здравствует оно. Снова! Тогда совесть приближала это помешательство, но теперь угрызения заглушены внешними обстоятельствами. — Не нужна мне эта дьявольская музыка, информация мне нужна! — неожиданно выпалил, на миг очнувшись от забытья. — Вы не понимаете! На миг появившийся из ниоткуда шум ветра и моря заглушает громкие беседы и сатанинскую скрипку. Снова выступ скалы, нависающий над водной гладью. Поднимается и идёт к краю. Шаг. Ещё один. Край недалеко. Свет слепит, но надо вытерпеть. Видит лица придворных, удивлённых его словами. Взор в расфокусе. Дама в красном заговаривает о зверски убитом Фламаране, и разум частично проясняется. — Вот видите, что вы наделали, графиня де Рошфор, со своими моральными устоями, — голос приглушённо-хриплый. — Не захотели запятнать себя убийством, а теперь вместо одного не станет двоих. — Что значит двоих, господин Кларик? — непонимающий вопрос от дамы в красном. — Да... Простите, я сейчас. Передайте графу де Винтеру, что я свою миссию выполнил. Да здравствует Фронда. Светлая гладь поверхности поднимается всё выше и выше, ступни рассекают водную толщу, будто к ним привязали ядро. Он не успеет прийти в себя. Пусть ему кричат, взывают, умоляют. Пусть дадут ему захлебнуться в собственной крови, с гортанным бульканьем вздохнуть и отойти за занавеску, которая сию же секунду окрасится алым. Его характер сравним с войной. Такой же безжалостный, циничный. Мало летел по карьерной лестнице, но падает с неё медленно, неумолимо приближаясь к плитке пола. В голове звучит собственный хриплый баритон, с осуждающей интонацией: «Иуда! Проклятый предатель! Чёртов Искариот!». Плечом чувствует ткань занавески. Парой секунд спустя – холодный пол, а также что-то, стекающее по правому сколотому виску. Снова голос, только теперь это надтреснутый баритон генерала: «Вы предали меня за тридцать фунтов!». Чувствует, как на живот опускается плеть, на мгновение обжигая, что почти не ощущается сквозь одежду. Глаза закрыты. Стоит полежать, чтобы убедиться в том, что дворяне разошлись по комнатам. «Я меняю покровителей, как перчатки. Только перчаток у меня две пары»

Сколько времени прошло? Полчаса? Час? Неизвестно. Сумасшествие снова убралось на задворки разума, затаилось. Когда-нибудь оно снова накинется. Поднялся и выглянул в зал. Никого нет. Быстро вышел из дворца и направился к по-прежнему стоящей возле ворот карете. Всё. Миссия выполнена. Вряд ли он теперь примет это обличье, чтобы снова кого-то убить. Пора прекращать. На исколотых нервах забрался в карету, ни словом не обмолвившись со спутниками, избавившись от чёрных искусственных волос. Ни Шарлотта, ни Шарль-Сезар ни о чём его не спрашивали до самого подъезда к замку Сен-Жермен. Шарлотта пригляделась к спутнику, подмечая, что синий цвет камзола ему идёт не меньше, чем привычный чёрный. В одном из залов замка Джон кратко рассказал обо всём, что услышал в Лувре, и неизменно мрачный, ушёл к себе. Мария вернулась чуть позже, как выяснилось, с прогулки в саду. Шарлотта же решила развеяться, посидев полчаса с Пьером. Тот не возражал. Пригласил в зал, за стол у окна. Разлил по бокалам разбавленное анжуйское. Заметил, что наречённая непонятно напряжена. Не в её характере. — Ну так что, мадемуазель? — каштановая бровь выразительно приподнята, придаёт красивому лицу заинтересованое выражение. — Разорвали отношения? Теперь нашему браку ничего не мешает? — спросил после первого глотка. Три вопроса подряд. Передозировки сведениями не избежать. — Разорвала. Похоже, что его совершенно не интересуют женщины, — поймала укоряющий взгляд Пьера и поправилась: — В романтическом плане. Мимолётная интрижка, только и всего, — тяжёлый вздох прорвался сквозь накрашенные приглушённо-красным губы. Молчат некоторое время, продолжая пить вино. Пьер со странной неуклюжестью проливает багровый алкоголь на белый, отороченный брабантским кружевом воротник. Делает это намеренно, зная, что Шарлотту привлекает красный. Любых оттенков. От вырвиглазного алого до глухого бордового. Лиловый, вечный цвет её платья, она тоже обожает. Руки скрыты светло-сиреневыми перчатками. Так хочется стянуть их, медленно, миллиметр за миллиметром открывая изнеженную, идеальную кожу чистокровной дворянки. Ему положено. Она же его невеста. Жена, если они выживут. Пьер оставил бокал и поднялся, оправляя серый с золотом камзол. Сколько раз его убеждали отпустить усы, но он этого так и не сделал. Усы делают человека более смазливым, более утончённым. По крайней мере, так кажется именно ему. Пьер собирается с духом. Надо из кожи вон вылезти, чтобы очаровать эту гордую наследницу Рошфоров. — Может, проведём эту ночь наедине? — спрашивает, внезапно перейдя на выражающий страсть в полной мере итальянский, допивая злосчастное вино. Пятна на воротнике высыхают, въедаются в ткань. Энергичный кивок, а затем залпом допитый бокал. Не совсем прилично для дворянки.