Вторая жизнь

Следующий день прошёл для Джона достаточно однообразно. Бофор ничего пока что не требует, значит, можно уделить время самому себе. Отдать одежду дворцовой прачке, которых здесь около сотни. Пройтись по саду с Марией, держась от неё на достаточном расстоянии, чтобы их не приняли за типичную парочку, разгуливающую здесь. Наконец ответить на письмо матери, сказать, что приедет в ближайшие дни. Сразу так тепло на душе. Так прекрасно, когда осознаёшь, как никогда лучше понимаешь, что ты не одинок. Что тебя кто-то ждёт. Любит всем зачерствелым сердцем и ждёт. Но самого себя невольно хочется убить об стену, расколов в крошево голову. Или же поднять лежащее на дне океана самолюбие, возгордиться тем, что ты теперь уважаемый обществом человек? В голове после ответа на письмо возникает, разложившись сложенным куском бумаги: «А я маленькая сволочь, а я маленькая дрянь...» Коротко. Очень коротко о его характере. Нет. Гордыню лучше отбросить, иначе она захлестнёт тебя могучим морским потоком. Снова порядком надоевшая философия. Мария уходит в замок. Пусть налаживает общение с дамами, живущими здесь. Тем более, она им ближе. Англичанка же. Нужно рассказать ей об отце, что он уже в пути, немного подбодрить, поднять настроение. Пусть она будет счастлива. Немного, но счастлива. Воссоединить семью, а потом уже и к матери поехать. В таких отрадных мыслях и часы летят быстрее. В саду начинает темнеть. Зажигаются первые звёзды. Только одно странно: новая соратница мадемуазель де Грансен всё время бросает подозрительные взгляды. Сама она тоже довольно подозрительна. Не просто так сюда притесалась. Как оказалось, это и была та шатенка в красном платье. Ладно. Надо возвращаться в замок. Джон прошёл по анфиладам зал без всякой спешки. Поздновато, уже половина одиннадцатого, если судить по часам, стоящим возле арки. Королевская семья уже давно спит, а некоторые дворяне ещё только ложатся. Постучал в дверь своей спальни, убеждаясь, что Мария ещё не спит. Наверняка сидит и его дожидается. Бедняжка. Говорит, что независима от него, но всё ещё бодрствует. Открыл дверь. Мария, уже в халате, стоит возле кровати, бледная, с искажённым от страха лицом. Ночная рубашка лежит на сером одеяле, покрытом зеленоватым налётом. — Мария? Что здесь происходит? — Подождите, Ваша Милость, — и с чего она перешла на «вы» и титульное обращение? — Я объясню, только не трогайте её. Она отравлена. Если вы наденете её, то умрёте через несколько минут. — Да кто посмел это сделать? — кинулся к кровати и схватился за чёлку. Голос охрип и застрял в горле от осознания произошедшего. — А-а... Я же тогда её прачке отдал. Из рук в руки. Твою ж мать... Надо допросить её. Ты не помнишь, как она выглядит? — Смуглая, с чёрными кудрями и раскосыми глазами, — всё ещё перепугана. — Её вычислить нетрудно. — Быстрее. Пока не поздно, — потянул за руку. Вышли из спальни, прихватив с собой корзину с отравленным исподним, обёрнутым жёсткой скатертью, и направились к прачечной на первом этаже. Похоже, внутренний голос, упорно молчащий ныне, знает, кто виновник этого торжества. Новая соратница Грансен, не иначе. Но одних показаний безумца недостаточно. Нужно точно знать, кто это был. Резко спросил: — Ты её не трогала, надеюсь? — Нет. Кое-кто из фрондёров, включая Шарлотту, шептался, мол, мадемуазель де Грансен занимается колдовством, ворожит во славу кардинала. Бофор слышал эти шепотки и относился к новой соратнице с подозрением. Кое-кто даже видел, как она выбегает из замка в неглиже и в лесу ворожит вместе со своей служанкой, мадемуазель Ла-Лемен, которая почему-то в последние дни не показывалась, а если её и видели, то она корчилась в судорогах. Дожили. Не хватало ещё нового всплеска охоты на ведьм. Церковь будет ликовать. К слову о церкви: когда последний раз Джон жертвовал пару монет во её благо? Вроде бы перед тем, как уйти в армию, когда пожертвования и налоги собирали прямо в лагере, и то, от первых он отказался наотрез. Получается, что никогда он к ящику для сбора пожертвований он не подходил. Смысла не видел. Зачем отдавать последние фартинги или экю, если их всё равно разворуют епископы? Постучали в дверь прачечной. Как по воле провидения, открыла та самая смуглая прачка и перепугалась так, будто самого Сатану увидела, и поняла что покушение не увенчалось успехом. Барон сразу же состроил яростное выражение лица. — Кто тебе приказал это сделать? — М-мадемуазель Ла-Лемен, это она... Прошу, пощадите меня! — последняя мольба звучит неубедительно. — Я не желала вам зла! — Поверю. Где комната её госпожи? — резко повысил голос, чуть-чуть не дойдя до полноценного яростного крика. Мария даже вздрогнула. — На третьем этаже. На двери высечено её имя, — почти пропищала, после чего резко убежала вглубь прачечной. Есть гораздо более стоящий план. Направились на третий этаж и остановились около комнаты отравительницы, предварительно нацарапав на двери «Не входить». Нужно взобраться на крышу и отыскать трубу камина, ведущую сюда. Джон и Мария выбрались из ближайшего окна и проворно заползли на черепичную крышу замка, из которой торчали десятки каминных труб. Главное не перепутать. Ночь летняя, поразительно светлая, не такая давящая, как то бывает зимой. Даже звёзд нет. Небольшой полумесяц луны висит над башнями замка. Вроде предрасполагает к набившей оскомину романтике, но сегодня не до этого. — Сейчас я тебе устрою отравление, — бормотал барон, подбираясь к нужной трубе и заталкивая в неё отравленное исподнее прихваченным из спальни прутом для помешивания дров. — Плясать будешь, пока не помрёшь! Раскурим всё это, и пойдёт омбре! Хотя было бы лучше этой кардинальской девке просто шею свернуть! — Мария сидела неподалёку, наблюдая за действиями мстительного компаньона. Закончив, тот знаком приказал следовать за ним. Оба слезли с ровной поверхности крыши и легли на скат, стараясь не упасть. Мария спросила, ночевал ли компаньон под открытым небом. Неизвестно, с какой стати. Просто интересно. Спонтанный вопрос, чтобы хоть как-то разрядить гнетущую ночную тишину. — Если брать в расчёт палатку для солдата, то да. Пока до Парижа добирался, уже полноценно. Благо, дождей не было, — придвинулся поближе. — К слову, жди сюрприз. — Мария удивилась, приподняв брови. Теперь она точно будет счастлива, но пока об этом не догадывается. Продолжил совершенно бесстрастным тоном: — Твой отец отыскался. По моим расчётам, уже завтра-послезавтра будет здесь, — ожидал бурю эмоций с преобладающей радостью, слёзы счастья. Всё, что полагается при новости, что сирота из католического монастыря не одна. Но нет. Только сдержанная улыбка и сияющие глаза. — Кто он? — спросила, желая узнать об отце как можно больше. — Ты не поверишь. Палач города Личфилда. Я уже тебе об этом говорил, — в качестве реакции встретил явное недопонимание. — Брат моей матери знал его, говорил, что нет в этом городе человека любезнее. Правда, пьёт много, но, думаю, что после службы под знамёнами Кромвеля он бросил эту привычку, — убеждён в этом целиком и полностью. Долг перед Марией можно считать выполненным. Ещё тогда, услышав несчастливую историю Эдварда Саммера, он решил, если его дочь попадётся ему на глаза, то он обязательно вернёт её родителю. Шанс один на миллион. Стиснул руку Марии в своей, отчего та заметно смутилась. При ночной темноте не скажешь, что она непоправимо изуродована. Сегодня ей явно лучше, значит сложная неделя для женщины уже прошла. Так они молча просидели около получаса, глядели на немногочисленную россыпь звёзд на сиреневом небе. О романтике и мыслей нет. Взгляд невольно упал на поблёскивающий агатовый перстень на правой руке. Яд, положенный недавно, всё ещё там. С крыши ушли, когда пробила полночь.

Утром замок только и говорил, что о погибших в собственной спальне мадемуазель де Грансен и её служанке. Говорили, что они погибли от ядовитого газа после того, как разожгли камин. Английская монаршая семья выразила искренние соболезнования, а Бофор пообещал похоронить несчастную так, как полагается. Джон и Мария, слушая эту речь за завтраком, незаметно от остальных усмехались тому, как ловко они переиграли и уничтожили отравительницу. «Надо же, надо же, надо же такому случиться,» — думали они, подкрепляя мысли бокалом разбавленного вина. Партнёры по преступлению. Очаровательно. Кое-кто из фрондёров даже помолился утром за спасение от колдовских чар новой, уже мёртвой соратницы, не успевшей показать себя. После завтрака посидели ещё немного, услышали новость, что при возможном закреплении в Париже штаб-квартирой будет салон мадам Рамбулье, а потом случилось непредвиденное. Порог зала переступил высокий человек в серой одежде с красными вставками. По мере того, как он пересекал зал, люди отмечали чёрные с проседью волосы и короткую бороду, густые брови и усы, ясные глаза. Ужаснуло их то, что на поясе незнакомца висел самый настоящий заточенный топор. Сразу ясно – палач. — Вот и он. Твой отец, — шепнул Джон Марии, перейдя на английский. — Это должна быть беседа тет-а-тет, — встретил непонимающий взгляд. Объяснил: — Один на один. В данном случае двое на одного, поскольку я посредник между вами, — сам не понимает, что делать дальше. Как эти двое отыскавшихся родственников, едва помнящие друг друга, будут взаимодействовать? Это точно требует разговора «наедине». Поднялся, увлекая за собой поправляющую косы в причёске Марию, и направился прямо к палачу, круто остановившемуся на полпути. Втроём они покинули зал и в безмолвии поднялись наверх и закрылись в спальне. Нужно сделать так, чтобы всё выглядело как деловой разговор. Возможно, потом это перейдёт в чувственную беседу с искренним плачем и бесчисленными откровениями. Поставить два стула друг напротив друга, а самому сесть в кресло посередине, выполняя роль посредника между двумя Саммерами. — Даже не знаю, с чего начать, —повернулся к палачу. Заговорил достаточно официальным тоном:— Эдвард Саммер, представляю вам вашу дочь Марию Саммер, англичанку-иммигрантку лет двадцати, проданную кормилицей компрачикосам в возрасте десяти месяцев, — поразил Марию точностью в сведениях и обратился уже к ней: — Мария Саммер, представляю вам вашего отца, Эдварда Саммера, палача города Личфилда, военнослужащего армии Нового образца под командованием генерала Оливера Кромвеля в чине старшего бригадира. После такого делового представления можно было вполне ожидать ярких эмоций, но Эдвард только протянул руку к лицу дочери, стирая с бледной щеки пудру, и лицезрел жуткий разрез, уродовавший её, при том сначала слегка скривился, показывая недоверие, затем переместил руку на запястье дочери, приподнял жёсткий манжет рукава и вгляделся в шов, делающий сустав подобием кукольного шарнира. Мария хладнокровно позволила осмотреть себя и не дрогнула, когда отец придвинул к ней свой стул и внимательно изучил черты лица, вынув из-за пазухи медальон с её младенческим портретом и сравнивая каждую деталь. Убедившись, что малышка на портрете и сидящая напротив девушка – одно лицо, Эдвард приподнялся и крепко-крепко обнял обретённую дочь, мысленно проклиная кормилицу, польстившуюся быстрому заработку. Джон, чтобы не нарушать семейной идиллии, отошёл к окну и затянулся табаком. Вот теперь можно и к матери ехать. Радость мыслей немного омрачает факт присутствия графа де Ла Фер и виконта, но это уже пустяк. Пора привыкнуть к тому, что живёшь в подобии семьи. Оповестил, что уезжает. Мария быстро оторвалась от отца и вызвалась проводить до дверей. — Правильно делаешь, — лукаво улыбнулась, пока спускались по лестнице. На английском она говорит куда увереннее, можно расслышать истинную интонацию. — Самый лучший способ успокоить твои нервы, как по мне. Всего-то съездить. Тем более, она тебя ждёт. Так что давай, времени не теряй. Перенял лукавый тон: — Гляжу, всё же сделала попытку вскрыть мою голову. Неужели ты смогла? — вопрос с долей сарказма. — Смогла. — Смогла! — подхватила и рассмеялась. Дошли до дверей, сдержанно распрощались. Карета уехала, и Мария по-настоящему убедилась, что жизнь не так уж плоха.