Вторая жизнь

Пока муж с пасынком на охоте, можно найти много полезных занятий. Графиня де Ла Фер, едва оказавшись в одиночестве, направилась в читальный зал, примыкавший к библиотеке. Надо бы вспомнить Шекспира, если он здесь есть. Всё-таки есть. «Гамлет». Графиня села за стол и углубилась в чтение вслух, немного меняя тембр голоса для определённого персонажа. Гамлет обзавёлся низким сопрано, его мать Гертруда получила такой же тембр, только более мягкий, Офелия же осталась как была. В чтении истории датского принца прошло три часа. Графиня встала и по-кошачьи выгнулась в спине. Скоро должен приехать сын. Как же она его ждала! Вдруг заметила вбежавшего в зал Гримо, взъерошенного, явно взволнованного чем-то. Тот, к удивлению госпожи, не стал прибегать к языку жестов, а заговорил. Голос его был достаточно приятный, но хриплый от долгого молчания. — Госпожа де Ла Фер! К замку движется группа всадников в красных плащах. Кардиналисты! Встрепенулась, резко выпрямляясь: — Прикажи закрыть ворота. Немедленно! Взглянул в окно: — Поздно, госпожа, — голос упал. — Слуги не знают, что делать. Всадники пересекли ворота. Я буду с вами. Господа вернутся ещё нескоро. Графиня сжала кулаки. Мужчины! Вечно отлучаются, оставляя женщин на произвол судьбы. Нет. Она не из тех, кто сразу же сдаётся, в слезах просит пощады. Она – титулованная особа, значит надо соответствовать своему статусу. Если придётся умолять, то умолять гордо, стоя напротив врагов, лицом к лицу. Поправила замысловатую причёску, намереваясь выглядеть достойно. Разгладила сбившееся в неаккуратных складках платье изумрудного шёлка. Отдала распоряжение сдерживать кардиналистов и сама последовала за Гримо. Несмотря на явную смелость в красивом лице и гордой осанке, графиня всё равно боялась, и боязнь её выдавали руки, сцепленные в замок и заметно подрагивающие. Казалось, вечность прошла, прежде чем хозяйка замка и слуга её мужа показались в главных дверях. Графиня бросила зоркий взгляд на кардиналистов, успевших спешиться и уже направлявшихся к ней. Их было около пяти, вдобавок ещё несколько женщин и мужчин в одежде, похожей на монашескую. И с какой стати сюда прибыли священнослужители? Да, графиня де Ла Фер исповедовала пуританство, но теперь протестанты вровень с католиками. Какого чёрта? Не время задавать вопросы. Графиня сделала знак остановиться. — Господа, — обратилась как можно вежливее. — Зачем вы прибыли сюда? Неужели кардинал не поскупился и всё-таки собрал отряд? — Где граф де Ла Фер? — рявкнул один из гвардейцев с достаточно благородным, исказившимся от ярости щетинистым лицом. — Нам нужен граф де Ла Фер, именем короля! Всё прикрываются именем юного Людовика. Какое лицемерие. — Неужели графиня ничего не может для вас сделать? — театрально изобразила грусть. — Поверьте, я тоже кое-что смыслю в политике. Постараемся договориться. Другой гвардеец, рослый мужчина с тёмными волосами, приблизился к графине на несколько шагов. Неприятный тип. Рыжие глаза, зеленоватое лицо, вздутые губы. Палитра скверного художника! — Нам приказано убить вашего мужа, — после этих слов сердце Анны упало. Только не Оливье! Пусть они делают с ней всё, что хотят, но пусть её муж останется жив. — Скажите, где граф, и никто не пострадает. Его Высокопреосвященство милостив. Он щадит женщин во имя благого дела. Всего лишь укажите, где он, и мы уедем спокойно, не пролив ни капли крови, — Анна заметила, как Гримо знаками растолковывает ей, что слушать этих выродков – только себе вредить. — Не троньте его, — молвила твёрдо. — Вы не сможете. Вы не посмеете. Если он узнает, он отправит вас в петлю. Он имеет право, как владетель этих земель. Имеет право высшего суда, — сердце кольнуло, когда она вспомнила о самосуде над ней, когда граф покусился на её жизнь, посчитав себя тем, кто может судить титульную, равную ему. Вдруг вспомнила о виконте де Бражелоне, которого теперь презирала и ненавидела. Закралась мысль натравить кардиналистов на виконта. Нет. Тогда Оливье будет ненавидеть её до конца жизни. Передумала. Пусть мальчишка живёт. — Я вам ничего не смогу дать. Езжайте прочь. — Ну что же, — ответил первый гвардеец. — Будем искать его сами. Поверьте, ни одного слуги не тронем. Господа, — обратился к людям в монашеской одежде, по-прежнему хранящим молчание. — Разберитесь с этой мерзкой гугеноткой. Люди прошли вперёд и просочились в двери, увлекая графиню за собой и бормоча что-то на латыни. Анне теперь латынь противна, поскольку в голове сразу возникла картинка её детства в монастыре, где послушницы лишь изображали праведниц и пели по-латыни, а на самом деле были глубоко порочными особами, в свободное от молитв время тараторящими на фламандском. Тот факт, что Жан де Бейль усиленно изучал именно этот язык, в своё время вызывал у Анны некое недовольство, которое она всячески прятала. Откуда ему было знать? Прошли в тот же зал, откуда графиня и вышла. Бедняга Гримо остался в дверях, не дождавшись новых распоряжений. Анна поначалу оторопела, когда один из монахов подошёл к ней и потянул за рукава платья, стягивая его с округлых плеч. Она не собиралась раздеваться нигде, кроме собственной спальни. Попыталась отойти, но ещё несколько незнакомцев, в их числе рыжеволосая полноватая, ярко накрашенная женщина в чёрной косынке, силой держали её, заткнув рот кляпом и продолжая стаскивать платье. Сердце бешено забилось, из причёски посыпались острые шпильки, сквозь кляп пробивалось глухое мычание просящей о помощи жертвы. С глухим треском изумрудный шёлк сполз с тонкой талии, открывая батистовую кремовую сорочку. Анна снова застонала, когда рыжеволосая женщина едко рассмеялась, почти ткнув пальцем в открывшееся клеймо лилии. — Смотрите! Наша аристократка, оказывается, не такая уж и благородная! Мерзкая потаскуха! — пара мужчин почти швырнули Анну на стол, слегка подрав подол сорочки. Женщина в чёрной косынке продолжила гоготать: — Клеймённая воровка! Гугенотская подстилка! — судя по потоку оскорблений, незнакомцы явно католики. Женщина яростно вцепилась в сорочку графини, разорвав её начисто и окончательно обнажив прекрасное тело под ней. Анна залилась постыдным румянцем, понимая, что сейчас не избежать позорного осквернения. Но судя по спокойному выражению, без какой-либо похоти, на лицах монахов, они пришли не за её телом. Уже легче. Рыжая женщина вложила в руки Анны по чёрной восковой свече, размяла ей колени и расправила напрягшиеся ноги, а руки со свечами раскинула в стороны. Графиню сковал страх, и она уже не сопротивлялась, не скрыв ни единого уголка своей постыдной наготы. Клеймо на плече никого теперь не смущало. Как только Анну освободили от кляпа, она надрывно крикнула: — Делайте со мной всё, что хотите, только пощадите Оливье! Ключицу обожгло: на кожу упала капля чёрного воска, мгновенно выбив дар речи. Свечу держал высокий сутулый монах, снова громогласно говорящий по-латыни. Анна чётко расслышала слова «князь тьмы», «Асмодей», «предводитель всех проклятых». Чёрные капли теперь падали на живот, обжигая на пару секунд, а пара капель оказалась на самой середине, заставив Анну мучительно застонать и поворочаться. Молитва во славу Сатаны вкручивалась в уши. Люди взывали к владыке преисподней, прося наслать гибель на фрондёров. Анна невольно зажмурилась, услышав титул сына. Он не погибнет. Она не для этого трёхлетним унесла его из отчего дома, чтобы он через двадцать лет погиб от руки дьявола. Не для этого. Её перекрестили серой и солью, начертав в воздухе перевёрнутый крест. Чёрный воск теперь не капал, а лился тонкими потоками, залив живот и круглую выемку на нём. Если это и вправду чёрная месса, то должны принести в жертву младенца. Но его здесь нет. Неужели в жертву принесут саму лежащую на подобии алтаря? Анна задрожала всем телом. Пока она лежит здесь, поливаемая воском, позорно обнажённая, её мужа и пасынка наверняка сейчас режут на куски гвардейцы. Нет. Лучше сейчас об этом не думать. Закрыла глаза. Вспомнила, как сын спас её от отравления. Это было ещё тогда, когда он ещё жил в родовом поместье, как подобает будущему лорду. Генри тогда позвал её, чтобы выпить немного вина и обсудить последние новости английского двора. Как вдруг... «Мама, не пей!» Выкрикнув это, белокурый мальчик внезапно выскочил из шкафа, резко бросился к матери и врезался в неё, отчего она выронила бокал с вином, которое разлилось по полу и подолу голубого атласного платья вместе с осколками стекла. Леди Винтер шокированно взглянула на сына, а тот лишь тяжело дышал, так, будто пробежал вокруг поместья. Чёрный маленький камзол, отороченный золотом, так и вздымался при каждом вдохе. Немного пухловатые щёки покрылись налётом румянца. «Мама, дядя Генри хотел сделать тебе плохо! — ответил малыш на немой вопрос. Обратил взгляд на несостоявшегося отравителя и сказал не по-детски серьёзно: — Не трогайте мою маму. Что она вам сделала?» «Не тебе знать, маленький выродок,— возможно, впервые лорд Винтер употребил это ругательство при ребёнке. До нынешнего момента он сдерживался в выражениях. — Ты такой же, как и твоя распутница мать,» — занёс руку, чтобы ударить, но леди Винтер перехватила его и не дала этого сделать. «Попробуй тронь...» — вид у неё сделался устрашающий: расширенные зрачки, белое лицо и кроваво-красные губы. Тигрица, готовая отдать жизнь за своего тигрёнка. Обняла сына за шею, закрывая собой, в любую минуту готовая атаковать и защищать. Отошла ближе к дверному проёму, не говоря больше ни слова. Именно после этого рокового происшествия Миледи и отвезла сына к его кормилице в Лондон, боясь за его жизнь даже больше собственной. Миссис Моника Томпсон жила в отдалённом от центра уголке Лондона, там, где её вряд ли бы кто стал искать. Услышала резкий громкий стук в дверь. Незнакомцы сразу же прекратили чёрную мессу. Дверь моментально распахнулась, громко ударившись о стену. Анна краем глаза поймала широкое лезвие меча, яростный огонь голубых глаз, мгновенно покраснела от стыда, увидела падающую на голое тело чёрную плотную ткань, после чего потеряла сознание, но сквозь пелену обморока всё же слышала крики, звуки падающих тел, удары меча. «Ради всего святого, пощадите!» «Если вы все из себя такие святые, то я – мать Тереза!» Разум подбрасывает фразы из прошлого. «Я уезжаю на некоторое время. Ты теперь будешь жить у тёти Моники. Я буду тебя навещать, не переживай. Скучать будешь?» «Да, буду. Сильно скучать буду. Мам, я уже взрослый для ручек» «Матери уже нельзя сына на руки взять. Веди себя хорошо, ладно? Не высокомерничай и не приказывай. Чудо моё белокурое...» «Ладно, мама. Я защищу тебя, если потребуется. Ты – моя прекрасная Дама, самая лучшая и самая красивая» «Моё ты очарование...» Всё утихло.

Голова раскалывалась нещадно. Что это было? Графиня не могла понять. Ощущала под собой только гладкий стол, на себе – никаких капель обжигающего свечного воска, вдобавок поверх совсем недавно голого тела только мягкая, обволакивающая юбка и жёсткий корсет. Встрепенулась: неужели её клеймо, её позорную наготу во время той страшной чёрной мессы увидел кто-то ещё? Только сейчас ощутила чужую руку, сжимающую пластину корсета и поясок юбки, прикрывающую узкую полоску кожи меж ними. Нашла в себе силы поднять отяжелевшую голову. С колотящимся сердцем лицезрела сына, стоящего на одном колене перед этим столом, прячущего лицо. Именно его рука, такая родная, со сточенными в кровь костяшками и парой мозолей, покоилась на её теле. Она видела его, но только мельком: ворвавшегося в комнату, бледного, страшного, с мечом наперевес. Успела уловить мимолётный румянец стыда при виде её, позорно обнажённой, сама вспыхнула и потеряла сознание. Оглянулась. Все, кто тогда надругался над ней и её верой, лежали на полу, в крови, заколотые тяжёлым длинным лезвием. Подтаявшие чёрные свечи валялись здесь же, возле резных ножек стола. Нет. Не мёртв. Просто пристроился рядом. Неудивительно. Перерубишь всех – и не так измотаешься. Провела рукой по светло-русой макушке, заставив прийти в себя. — Кого-нибудь? — прохрипел, поднимая голову и осматриваясь. Подтвердил, всё также хрипло: — Всех. Взглянул на графиню мгновенно потеплевшим взором, но она снова лишилась чувств. Поднялся и подхватил удивительно лёгкую мать на руки, держа её под шеей, коленями и вдохнув отдающий цветами аромат волос. Прошёл несколько этажей, прежде чем войти в материнскую спальню и бережно уложить графиню на кровать.

Вернувшиеся с охоты Оливье и Рауль успели расправиться с напавшими на них гвардейцами и пребывали в невыразимом шоке от того, как надругались над графиней и её верой. Рауля даже пришлось приводить в себя нашатырём, поскольку он упал в обморок от вида убитых служителей Сатаны. Оливье, как человек рассудительный, объяснил произошедшее тем, что кардиналисты подкупили служителей культа, закрыв глаза на их веру, за которую ныне полагалась казнь. Оливье бросился в комнату жены, но понял, что опоздал, увидев, что сын графини уже коротает время у её ложа. — Гляжу, любящие мужья всегда опаздывают на пару минут, — съязвил тот, поднимая глаза. Оливье принял остроту без особого отклика: змеёныш кусает метко. — Запомните раз и навсегда, граф: сыновья всегда приходят первее мужей. Муж может изменять сколько влезет, но сын не предаст никогда.