Вторая жизнь

После того происшествия жизнь в замке снова потекла по-прежнему. Графиня безмерно радовалась приезду сына, а Рауль был доволен тем, что может коротать дни не только с маленькой Луизой де Лавальер, родители которой пообещали пригласить чету де Ла Фер на восьмилетие младшей дочурки. Утром все четверо сидели у камина и обсуждали стратегию будущего нападения на Париж. Решили, что надо будет разделить войска на несколько частей в том условии, если армия Мазарини, даже как словосочетание звучащая весьма смехотворно, тоже будет дробиться. Ещё немного поговорили о снабжении войск, а Джон, как человек радикальных взглядов, предложил перерезать пути снабжения Парижа, отрезав Мазарини от остальной Франции. Постепенно тема разговора перешла к семье, и Оливье, оглядев всех скептическим взглядом, заметил: — Какая славная семья у нас всё-таки складывается. Оба ребёнка от незаконной половины. Может, нам всё же добавить общего? — повернулся к Анне. — У нас будет ещё один де Ла Фер? — обрадовался Рауль, которому стратегия порядком наскучила. — Нет, я хочу, чтобы вас по-прежнему было двое, — улыбнулась Анна, решив, что не выдержит третьего ребёнка. — Или меньше, — мрачно проронил Джон и покосился на скорчившего усталую мину Рауля. Такие намёки он часто пускал в ход, если сводный брат находился рядом, подчёркивая остатки неприязни.

После завтрака семья решила было прогуляться вокруг замка, как вдруг в зал ворвался Гримо и доложил о приезде гостьи. Графиня раздражённо, будто никакого хорошего настроения у неё и не было, передёрнула плечами: — Кому придёт в голову гостить в такое время! — имеет в виду войну. — Госпожа Жервеза де Бейль счастлива приветствовать вас, — объявил появившийся в проёме лакей в красной с бордовым ливрее. Анна застыла, как вкопанная, а Джон поспешил ретироваться на несколько этажей вверх. В голову бросилась кровь: не хватало только внезапной бабушки, которую Анна не видела лет так тридцать после того, как попала в монастырь по её воле, предварительно лишившись приданого после смерти родителей. Попыталась придать себе как можно более дружелюбный вид, натянуть мягкую улыбку. Поздоровалась приветливо, но достаточно сдержанно. Тридцать пять лет назад лицо Жервезы не было так испещрено морщинами, а волосы не такими седыми. Всё ещё надменная и высокомерная, ревностная католичка. Благо, что она не знает, какую веру исповедует её внучка. — Аннетт, — протянула Жервеза тошнотворно-сладким тоном. Уменьшительное «Аннетт» позволял себе только Жан де Бейль, и никто больше. — Как я рада видеть вас. Неужто всё-таки нашли себе укромное гнездо? — Разумеется, мадам, — тверда и решительна. — И это гнездо я оберегаю всеми силами. — Природное качество женщины – хранить очаг. Что же, взглянем теперь и на правнука, — молвила так, будто речь шла не о зрелом молодом человеке, а о младенце. Как-то догадалась, что он здесь. — Укажите, где он. — Третий этаж, по коридору направо, — сухой ответ. Только бы чего не произошло. Жервеза с бодростью двадцатилетней женщины поднялась по лестнице и уже через минуту стояла в проёме приоткрытой двери комнаты правнука. — Джон Френсис. Не ожидала увидеть вас здесь. Я уж думала, милорд Генри давно вас прикончил. Живучий – весь в матушку. Граф де Винтер или барон Мордаунт, так вы теперь именуетесь? Приподнялся с кровати, на которой сидел. Всё же настигла. Невольно сковало отвращение: пособница покойного лорда Винтера наверняка прибыла добить его последнюю жертву. Не выйдет. — Откуда вы так хорошо осведомлены? — спросил несколько ядовито. — Я, в отличие от вас, старушка тихая. Смотрела на ваши интриги. Проказник, — улыбаясь, Жервеза подошла и ткнула правнука в кончик носа. Тот брезгливо поморщился. — Спустимся же вниз, друг мой. Переговорим, поделимся новостями, откровениями о былом. Спустились. К тому времени графа и виконта в зале уже не было. Завидев Джона и Жервезу, Анна отдала распоряжение налить несколько бокалов вина. Похоже, ничего серьёзного не случилось. Всё равно почему-то тревожно. Сели за стол и начали беседу. Вполне приветливый доброжелательный тон, не предвещающий ничего плохого. Мадам Жервеза, оказывается, выдерживает нейтралитет, не поддерживая никого. Перешли на обсуждение наследников четы де Ла Фер, и Жервеза заметила, косвенно обращаясь к правнуку: — Наверняка у него сейчас в голове то же, что и у всех юношей его возраста. Девушки? — обратилась напрямую, со старушечьей улыбкой. — Наёмные убийства, — бесстрастно отрезал, вызвав недоумённый взгляд обеих женщин. Ещё немного побыв здесь, Жервеза сердечно попрощалась с родственниками и молниеносно уехала. Анна с сыном только и выдохнули, поняв, что она их вряд ли навестит в ближайшее время. Ещё один шанс побыть наедине, пока граф с виконтом не вернутся из города, куда они уехали для одного важного дела. Распрощались на лестничной площадке между вторым и третьим этажами. Анна направлялась к управляющему, а Джон держал путь в библиотеку, где намеревался наконец прочесть «Виндзорских насмешниц» Шекспира. Вознамерилась одарить целомудренным поцелуем в лоб, но... Произошло самое страшное, чего можно было ожидать. Его ли это вина или нет, но вместо лба губы матери прикоснулись ниже, к его губам. На секунду. Разум сносит. Это всего лишь промах. Но такой невыносимо приятный. Вот она – любимая женщина, с которой не зазорно целоваться, если только она не приходится тебе матерью и не старше тебя лет на двадцать. Немного подаётся вперёд, прежде чем резко оторваться на пару шагов. Мать смотрела со смесью удивления и проскальзывающей злобы. — Почему... Почему ты не остановил меня? — голос охрип, нет в нём прежних материнских интонаций. Чувствовал, как кровь на миг обжигает щёки. Воспользовался моментом и адски скомпрометировал себя. Упал на колени и обратил на мать полный жгучего стыда взор, но достаточно смелый. Грешник. Неисправимый грешник. Он обязан покаяться. — Простите, — прохрипел по-английски, дрожа от напряжения и пытаясь согнать кровь с лица. — Я не должен был этого делать. Раскаиваюсь... «Поддался соблазну, и вот что вышло! Что я делаю! Что я творю с собой!» — Вечером приди ко мне, — молвила строго, но не так сурово, как бы если бы случившееся произошло при публичных обстоятельствах. — Решим всё. А теперь вставай, — потянула за шиворот, увлекая за собой. Джон, будто истязаемый под пытками, не стал противиться. Суровый взгляд графини отталкивал, говорил уйти вон, чтобы злоба не разгорелась ещё больше. — Клянусь... — почти прошептал, униженный самим собой. Губы горели позорным огнём, а глаза совсем серы от нахлынувшего помутнения. — Всё, что хотите, госпожа графиня.

Стыд в нём еще жил, буйствовал, раскалывая голову, делал движения слишком резкими, почти рубящими, заставлял шептать какие-то невнятные извинения, обращаясь при этом к стеклу зеркала, висящего в комнате. Прочитанные «Виндзорские насмешницы» и встретившаяся там баллада «Зелёные рукава», ради которой эта книга и читалась, только добили своим существованием, разжигали пламя порока, подливали туда свежие стеснения, прежнюю скованность. Лучше бы она придушила его на месте. Он испортил её, осквернил, теперь заплатит за это сполна. Едва не сорвался, словно закоченевшей рукой пытаясь стянуть с плеч жилет. Слёзы буквально душили, подступая к уголкам глаз. Пора бы сломать броню ещё на пару трещин. Скинуть обличье бездушного человека, будто выточенного из камня. — Можно? — осипшим голосом обратился к безмолвному отражению в круглом зеркале, висящем напротив. Почудилось, что двойник по ту сторону гладкого стекла заметно кивнул. Можно, но не сейчас. Теперь он осознал: он не боится ничего, кроме материнского гнева.

— Это вышло случайно. Промахнулся... — глухо простонал, стоя напротив материнской постели. В глазах ни капли живой краски. Прозрачные, голубоватые трещины льда. — Ты такой же, как и твой отец. Хотел в лоб поцеловать, но не вышло. Дурные мысли, друг мой, от дурной крови. Думаю, тебе не повредит небольшое кровопускание, — ловит взглядом сузившиеся зрачки сына. Уточняет: — Пиявкой. Одной, — приближается, приказывает лечь, сама ложится почти вплотную, поднимает край рубашки, обнажая бледный живот. От ощущения такой унизительной наготы зрение будто выключается, а балдахин падает. Мать уходит и через несколько минут возвращается с чёрным маленьким паразитом, извивающимся в красивых пальцах. Замечает шокированные глаза сына, никак не сочетающиеся с бесстрастным выражением лица. Снова садится рядом и примеряется, куда бы пристроить кровососа. Джон на пару секунд меняется в лице, когда червь вгрызается в кожу пониже рёбер, слева. По ощущениям похоже на колдовской обряд, где к телу молодого колдуна прибивается фамильяр, чаще всего какое-нибудь мелкое животное вроде паука или жабы. Присасывается к нему и пьёт кровь по капле, пока не утолит голод. — Когда она уже насытится? — зло покосился на пиявку, продолжающую грызть небольшую ранку. Взглянул в материнские глаза. Она желает ему только добра. А добро, как известно, иногда применяет оружие. По счастливой иронии, минут через двадцать пиявку оторвали и промакнули ранку смоченным в спирте куском ваты. Щиплет. Рука матери едва ощутимо погладила живот. Одновременно хочется и сжаться, спрятаться подальше, и поддаться плавящим ласкам, дать больше, лишь бы эта рука не исчезала и продолжала бесстыдно доставлять приятные ощущения. Мать с сияющей улыбкой принялась за лёгкую щекотку, при которой сдержать смех довольно легко, покусывая кулак. Похоже, это даже хуже, чем промах с поцелуем. Но так приятно... Даже думать об этом грешно! На лоб упала волнистая материнская прядь. Нечто вроде того, что в просторечии зовут «завлекалочкой». Щекотка прекратилась, и мать наконец прикрыла всю наготу. На миг промелькнувшая белокурая соблазнительница снова обернулась благочестивой ласковой женщиной, но оставила след от своей мимолётной страсти, совершенно не по-матерински поцеловав в шею, как раз туда, где забилась жилка. Отстранилась резко: — Господи, — обратилась не то к всевидящему существу, не то к сыну. — Господи, прости... — заметила, как на шее расцветает пунцовое пятно. Ничего. Воротник придумали и для того, чтобы скрывать такие недоразумения. В голову закралась ещё одна мысль. Мать не откажет точно. — Матушка, мне нужно с вами поговорить. — Что стряслось? — Я хочу отречься от прав на титул лорда Винтера и его имущество, — для неё неожиданное заявление, для него обдуманное решение. — С чего бы это? — Мне, как наследнику, будет непросто управлять делами двух родов – Винтер и де Бейль. Я хочу отсечь отцовскую линию, и пусть все эти родственники – двоюродные, троюродные – грызутся меж собой. Мне плевать. Своего отца я вообще не знаю. Наверняка, он был такой же, как и лорд Генри. — Нет... — нервно выдохнула, сражённая наповал. — Что «нет»? — Твой отец не такой, я это знаю точно, — смилостивилась и начала перечислять: — Благородный, благочестивый, добрый. Жаль, что прожил недолго. — Слишком много «благо», — небрежно бросил и заметно скривился, неприятно прищурившись, отчего лицо сделалось подозрительным. — Это не вам ли его смерть приписывают? Что вы якобы отравили его из корысти? — Может быть, я его и не особо любила, но в его смерти я не виновата. Зачем мне это требовалось? — пожала плечами. — Вот Генри точно искал повод для получения денег, как его младший брат. Мне кажется, что именно он и отравил бедного Джона, — закончила с долей грусти. Ещё одно целомудренное прикосновение мягких губ к коже под ключицей. Разум сносит. Снова. Выбивает наглухо. За что? Она не желает ему зла. Это нездоровое влечение нужно давить, давить безжалостно, иначе это рано или поздно погубит их обоих. Иначе общество раздавит их, навесив ярлык распутников. — Останься со мной, — попросила Анна, отстранившись. Останется, несмотря на пережитое подобие унижения. Придвинулся ближе и обнял за плечи, перебирая мягкие волны волос. Похоже, он совершенно фригиден. Не желает любовных связей в привычном понимании этого выражения. Знакомство, ухаживания, свидание, а потом, может, и плотские утехи. Первая стадия проходит легко, а вторая и последующие откидываются вон. Безусловно, узнав такой факт, люди, привыкшие к тому, что придворные не гнушаются иметь любовников и любовниц, наверняка подумают, что он тронулся умом. Отчасти так и есть. Желать мать – безумие. Ещё в библиотеке он проверил себя: просмотрел книгу по анатомии, где на некоторых иллюстрациях изображалась женская и мужская натура. Никаких ощущений, прямо говорящих о возбуждении, не испытал. Вот и замечательно. Этот пленительный белокурый ангел, лежащий в его объятиях, любим душой, обожаем всецело. Никому не следует знать ни о их чистой, бескорыстной любви, которую они питают друг к другу, ни о тёмном прошлом, которое они предпочли оставить по ту сторону Ла-Манша. — Простите за тот промах, — виновато шепнул матери, почти погрузившейся в сон. — Простите... Ответила кивком, после чего снова заснула.