Вторая жизнь

Да, он любит её всем своим существом. Сколько раз уже в этом себе признался. Готов пожертвовать всем, что у него есть, отдать всё на свете. Потому что она его мать. Этим сказано всё. Проснулся, когда лучи июльского солнца начали выжигать веки. Матери в комнате нет. Наверно, дела у Бофора. Неотложные дела. Нервно дёрнул плечом, отгоняя навязчивые мысли о том, что она ушла к мужу, а не к герцогу. Стук в дверь, просунувшаяся в проём кудрявая светлая макушка. Рауль нарисовался – не сотрёшь теперь. — Как самочувствие? — спросил робко. — Хм... Не жалуюсь. Тебя ни на одно задание ещё не взяли? — Нет. Похоже, Бофор от тебя нахватался и говорит, что я молод и неопытен. Ты ведь говорил ему что-то про меня, я уверен. — Не стал бы я вещать о своей родне. А про твою неопытность абсолютная правда. Смотри, опять в слёзы не ударься, как тогда, — припомнил разговор в Шенонсо. — Станет ли чем-то полезным мальчишка пятнадцати лет, не готовый ни к чему? И вообще, — встал и прошептал на ухо, — ты портишь наследственность рода де Ла Фер. — Спасите... Мой сводный брат хочет меня убить... — пробормотал Рауль, со страхом глядя на Джона, начинающего распаляться в своих убеждениях. — Хочешь увидеть маньяка! Я покажу тебе маньяка! — голос немного повысился. — Послушай. То, что ты служишь в армии великолепного-непревзойдённого-тысяча-чертей-с-хвостиком-Конде, ещё ничего не говорит. По причине возраста опыта не будет ближайшие года три. Господин д'Артаньян, я слыхал, заработал свои лавры в восемнадцать. И не думай возражать. Здесь старший вообще-то я, — почти прошипел. — Ты моложе меня на восемь лет. Если тебе, конечно, уже шестнадцать. Рауль собирался было ответить, но его прервал ворвавшийся в комнату лакей. — Сударь, к вам принцесса Генриетта. — Принцесса?! — отпихнул Рауля и нервно осмотрел себя. — А я, как на грех, непонятно в каком виде! — метнулся за халатом, быстро накинул, подвязал лентой и на этом решил, что к приёму готов. Рауль поспешил уйти, и его место в комнате заняла вошедшая принцесса, хрупкая девушка в чёрном платье с открытыми плечами. Лет примерно шестнадцать-семнадцать, черты лица очень похожи на материнские. Вид у неё был мрачный, но сам барон чувствовал себя не лучше и тоже не блистал оптимизмом. — Какие вести с поля боя? — осведомилась, скрещивая руки на груди. — Давно капитулировали, Ваше Высочество, — ответил, не обращая внимания на проскальзывающее высокомерие. — Мазарини вынесли смертный приговор, только палача найти не могут. Как там Людовик? — Неплохо, — всё так же мрачна. — Милый мальчик. Чарльз быстро подружился с ним. Надеюсь, этого гнусного итальянца вздёрнут, как вора, — повысила голос, подняв голову. — Так я исполню ваше желание, Ваше Высочество, — встаёт с кушетки и учтиво кланяется. Бинты душат, сдавливают. — Конкретно вас я об этом не просила, — резко разворачивается и уходит. Разговор занял минуты две, не больше. Коль уж королевская особа желает. Быстро переоделся, нашёл широкий плащ и, как можно быстрее и бесшумнее, покинул салон. Палач. Они смогут найти палача. Похоже, что всех перебили во время битвы.

Опять всё повторяется. Проклятая рекурсия. Только вместо королевской макушки летит кардинальская. Смешно до боли под рёбрами. Бофор уже закончил свои дела. Иначе как объяснить то, что он уже с отрядом латников выводит Мазарини из Бастилии? Герцог заметил идущую поодаль фигуру в красном плаще, быстро перекинулся парой слов и остановил процессию. — Тут объявился незнакомец и предлагает услуги палача! Жюль, надеюсь, вы очень рады! Процессия двинулась к Гревской площади, где уже возвели виселицу. Толпа собралась огромная, чуть ли не половина Парижа. Только это были большей частью солдаты и не успевшие эвакуироваться жители. Жаль, что остальные этого не увидят. Приговор толпа уже знает, и зачитывать его нет смысла. На эшафот взошёл низложенный кардинал, сгорбившийся, абсолютно раздавленный, с заткнутым ртом, с налитыми кровью глазами и зеленовато-жёлтым лицом. От пережитого он будто бы располнел ещё сильнее, и сутана уже была ему впритык. Тщетно высматривал в толпе знакомое и такое любимое лицо королевы Анны, и наконец осознал, что всё кончено. Палач, высокий худощавый человек в чёрной одежде с красными вставками и в маске с капюшоном, свисающим на нос, приблизился к кардиналу, отложив топор, и начал расстёгивать пуговицы кардинальской сутаны. Мазарини дрожал всем телом, когда красной ткани касались костлявые пальцы палача, затянутые в тонкую кожу чёрных перчаток. Сутана красной тряпкой упала вокруг ног низложенного. Орден Святого Духа полетел на подмостки эшафота. За ним и кардинальская шапка. Толпа бушевала, требуя повешения. Палач не торопился. Народ должен разогреться, раскричаться, чтобы не передумать в дальнейшем. — Повесить Мазарини! Повесить! Долой его! Палач обратился к помощнику, стоявшему поодаль: — Вешаем натощак? — Да. У него и маковой росинки с утра не было. — Прекрасно. — Вы сможете повесить его одним рывком? — помощник перешёл на шёпот. — Надеюсь, — прохрипел с ноткой высокомерия. По указанию палача Мазарини поднялся на табурет и застыл, беспомощно озираясь по сторонам. Гнев толпы рос с каждой минутой. Только вот невдомёк, что королева Анна и юный Людовик смотрят на казнь с балкона ратуши Отель-де-Виль. Людовик глядел совершенно бесстрастно, что было слишком странно для ребёнка одиннадцати лет. Королева томно вздыхала и прикладывала надушенный платок к глазам. Палач тем временем накинул на шею кардинала толстую верёвочную петлю. Того била крупная дрожь. В мыслях билось только одно: «Во славу Франции!». Резким движением палач выбил опору из-под ног казнимого. Короткий крик, противный булькающий хрип, и петля затягивается под весом грузного тела. Народ взрывается криками и аплодисментами. Столько мучений ради одного предсмертного хрипа. Тело болтается в петле бездыханным, но ступни ног все ещё дрожат. Палач презрительно сплёвывает и украдкой касается правого плеча. Фронда победила. Чувствует странное тепло в левом боку. Прикладывает руку. Перчатка мокрая, отдаёт кровью. Из груди вырывается рваный выдох. Шов разошёлся, наверняка от резкого движения. Быстро покидает площадь и двигается по узким улицам. Тихий переулок, где его вряд ли кто обнаружит. Вынимает из-за пояса нож, прихваченный на всякий случай, и дрожащей рукой принимается вспарывать красно-чёрное облачение. Раскраивает ткань, пока не улавливает открытый участок бледной кожи. Шов разошёлся, но совсем чуть-чуть. Крови немного. Отлично. Прижимается спиной к холодной стене и вдруг слышит шаги с ближайшей улицы. — Вот он куда забился, — голоса. — Думает, не уйдёт. Сейчас мы его- — Погоди, сейчас будет ещё больше крови. Не успевает опомниться, как его грубо кладут на землю, заламывая руки и силой запрокидывая голову. Горло холодит клинок. Кинжал – лучшее орудие шантажа. Откажешься – гортань долой. Плеск с характерными брызгами. Красными. Какого чёрта вообще? Устремил глаза на ведро, которое держал в руках незнакомец. С ним ещё человек пять. Кровь. Кровь плеснули. Совсем немного. Основная часть попала на грудь. — Во славу Мазарини! — гогот в ответ. — Продолжим! — лихо рванули край разорванного облачения. — Это не должно так оставаться! Бычья кровь лилась щедрым потоком на мнимого палача, впитываясь в чёрное с красным облачение и заливая открытый участок голой кожи живота. Чем-то это напоминало жертвенное окропление, только носило более жестокий характер. Сразу ясно – кардиналисты. Невольно выгнулся, позволяя алым струям растекаться по одежде. Глумливый хохот вкручивался в мозг. — А кровищи-то! Кровищ-щи! — крик с едким привкусом насмешки. — Может, приложить подорожник? — такой же ядовитый ответ, голосом, приглушённым съехавшей набок маской. — Чёртов выродок... Чтоб тебе сдохнуть... Чтоб вам всем сдохнуть! — левая рука сама собой сложилась в грубую вариацию жеста «победа»: указательный и средний палец сложены в букву «V», но кисть повёрнута тыльной стороной к кардиналистам. Знали бы эти французы о таком оскорбительном жесте, существующем ещё со времён Столетней войны, когда английские лучники демонстрировали врагам именно эти два пальца, которые им отрубали, чтобы они не смогли пользоваться луком! Из-под капюшона выбилась часть волос, чем не преминули воспользоваться враги. Один, что держал справа, намотал светлые пряди на кулак. Палач рванулся, наплевав на кинжал у горла, и вмиг пожалел об этом – остриё больно царапнуло кожу, а из ведра выплеснулся остаток крови. — Далеко собрался? — проигнорировал, резким ударом отбился от сильной хватки и вскочил на ноги. Вонзил орудие в шею первому державшему его кардиналисту, затем пробил руку второму и наконец остановился. Остальные не спешили его скручивать и продолжать издеваться. Вид страшного, окровавленного, готового к бою против нескольких человек палача совершенно их обезоружил. Попятились к выходу. Палач быстро выбежал вслед за ними и приметил отряд фрондёров. — Караул! Ко мне, воины Фронды! Вот сторонники кардинала! Убейте всех! — яростно выкрикнул и под гром выстрелов и криков кинулся прочь.

Быстро выпутался. Могло быть и хуже. Заставил кардинала плясать в петле и давиться пеной. Великолепно. За такое Бофор однозначно наградит. Провёл рукой по шву под мокрой, недавно отстиранной рубашкой. На щеках несколько порезов от неудачного бритья. Халат не греет ни капли. Не должен – июль на дворе. Какое число? Плевать. Дверь открылась, и в комнату вошла Мария. Какой сюрприз. Уже не в одежде маркитанта. Прежнее платье, чепец, шляпа, мужские ботфорты. Чемодан в руке. Куда собралась? Это выпалил вслух, резко вставая. — Мы с отцом посоветовались и решили, что уезжаем в Англию. — Мысли читаешь, — усмешка. — Я как раз собирался порекомендовать. Неожиданно нежно для самого себя притянул к себе. Очаровательна. По-своему. Пальцы путаются в пшеничной косе, идущей вдоль затылка, двигаются ниже, цепляя свободные кудри. Хороша. Проста. — Ну как у тебя с отцом? Узнал ли он в тебе свою милую Лию? Положила голову на острое плечо, утыкаясь носом в оголённую ключицу. — Узнал, — улыбнулась. — А почему ты так печёшься о нас? — Вижу, что долг выполнен, — обратил взгляд к открытому окну, откуда дул свежий июльский ветер. — Мы с Жаном де Бейлем, моим дядей, царствие ему небесное, думали, что рассказ про приют в Браунхилсе – развязка вашей семейной трагедии, но теперь я вижу, что настоящее – только кульминация. От вас самих зависит, какова будет развязка. На письма можешь не отвечать, — заявил неожиданно. — Будто меня нет дома. Не приезжай, забудь меня! — выпалил, обхватив за плечи и стискивая. Пусть она забудет. Пусть будет счастлива без него. И ещё десятки «пусть». — Встречи не желай. Забудь, прости, прощай. Не ожидала такое услышать. Так просто, несколькими фразами он открестился от неё, от всего, что он для неё сделал. Что она без него? Что и зачем? Единственный, кто смог вывести её в мир, до той поры казавшийся таким жестоким. Словно узник, закованный в условности и бесчисленные маски, вылечил увядающий цветок, вернув его к жизни. Если забудет, то непременно погубит. Если он желает, чтобы всё сложилось именно так, то так и будет. В проёме появилась графиня де Ла Фер. Мария инстинктивно отошла и поклонилась ей. — Милая девочка, — произнесла Анна с улыбкой. — Так это ты составляла компанию моему сыну всё это время? Сдержанно кивнула, будто бы сжалась. Услышала слова благодарности, но для себя решила, что она их не заслужила. Если компаньон счастлив только с матерью, то и Мария будет счастлива только с отцом. Вот и он, тоже одетый по-дорожному. — Что ж... Приятно было познакомиться, Жан Мордаунт, — энергично пожала руку, заставив заулыбаться против своей воли. — Долг зовёт, — перешла на английский и отсалютовала. Джон с матерью отсалютовали ей в ответ. Эдвард Саммер повторил жест. В этот момент английский революционный дух будто полностью подавил французское происхождение. Мария, рука об руку с отцом, со всеми пожитками, вышла из салона мадам Рамбулье и направилась в сторону экипажа, стоящего по ту сторону разрушенной баррикады. Саммеры легко переступили развалины и забрались в экипаж, приказав запрягать лошадей. Когда всё было готово, экипаж тронулся. Джон, ещё немного постоявший рядом с матерью, подвязал распахнутый халат, направился к выходу, постепенно ускоряя шаг. По лестнице вверх он уже бежал. Поднявшись этажом выше, он выбежал на балкон и застыл, созерцая уезжающих Саммеров. Небо, раскалённое битвой, уже давно остыло, по улицам брели остатки войск Фронды, двигаясь от салона в разные стороны. Конечно, эта гражданская война была достаточно кровопролитна, но не до такой степени, как английская. Теперь Франции требовалось пару-тройку лет отдыха, чтобы собраться с силами и начать по сути бессмысленную войну с Англией. Зачем? Если король Карл выжил, то престолонаследие этот факт никак не изменит. У Кромвеля будут буквально руки чесаться взяться за оружие просто потому, что король находится по ту сторону Ла-Манша. Нет. Нельзя допустить этой войны. Нужно убедить Кромвеля, что кровопролитие бессмысленно. — Привет... — обращено к матери. — Мы будем счастливы теперь... И навсегда!