***
Первые звезды уже начали появляться на небе, а ведьмак все брел по узкой тропе, меж редких елей, припорошенных снегом. В голову закрадывались смутные подозрения о том, что Геральт просто повернул не туда на очередной развилке и потому так и не добрался до поселения, в котором надеялся остаться на ночь. А все из-за этого скандалиста Лютика. Гнев и негодование настолько затмили голову ведьмака, что он не замечал ничего вокруг. Даже мороз, что сегодняшней ночью был особенно сильным, не сразу стал пробираться под разгоряченную кожу. — Плотва, ведь я был прав? — послышался низкий голос охотника. Лошадь, как ему показалось, утвердительно фыркнула. Обычно лишь одного риторического вопроса хватало, чтобы рассеять все сомнения насчет собственной неправоты. Но сейчас вечно непоколебимое сердце Белого Волка было не на месте от беспокойства. — Он ведь сам напросился? — вновь спросил охотник, но в ответ ничего не услышал. Плотве было явно не до душевных терзаний хозяина. Едва заметная неуверенность промелькнула в голосе охотника, заставив его дрогнуть. Очередная снежинка упала на нос ездока, заставив того поморщиться. Гнев уходил и разгоряченное тело постепенно мерзло. — Холодает…— вздохнул ведьмак, нашаривая позади себя меховой плащ. Однако, неожиданно пальцы нащупали еще один кусок ткани. Это была небольшая накидка барда, которая согревала его в подобные, холодные ночи. Как же он без нее сейчас? Так можно и совсем окоченеть. Он ведь даже костер с первого раза развести не может, да и ветки кругом промокшие, кремень в сумке, а у барда одна лютня с собой. Ведьмак остановил лошадь, молча уставившись на кусок ткани в своих руках. Чуткий нюх уловил едва ощутимый, тошнотворно сладкий запах цветов, распространявшийся от накидки. Бард всегда мылся с очень пахучими травами и одежду стирал с ними же. После купальни от него исходил до жути едкий аромат. Настолько он был приторный, что у охотника на какое-то время полностью терялась возможность вообще что-то чувствовать, кроме запаха этих самых цветов. Где-то далеко позади послышался вой одинокого волка. Для простого путника он был бы жутким и пробирающим, но только не для ведьмака, что сейчас тоже был в какой-то степени одинок. Неимоверно хотелось подвывать зверю в унисон. В голове, против воли Геральта, возник образ продрогшего и испуганного Лютика, что сейчас скорее всего сидел где-то в лесу, под одиноким деревом, и трясся от холода и страха. Тут уж ведьмак не выдержал и плюнул на все. — Чертов бард. — процедил охотник сквозь зубы, набрасывая на плечи плащ и резко дергая лошадь за узду. — Поворачивай, Плотва. Этот идиот ведь помрет без меня, а я ему еще не все высказал. По знакомой тропе, на огромной скорости мчалась лошадь цепляя на своем пути мелкие ветки и засохший репей. Но наездник не обращал внимания на ветки, что неприятно бились о доспехи и груз. Сейчас перед ним стояла другая задача, нежели сохранение сумок с эликсирами. Он должен был вновь найти друга.***
— Ауч! Чертов Геральт. — кряхтел несчастный бард, пробираясь через колючие ветки очередного голого кустарника. Передвижению, помимо густой растительности, мешал и выпавший снег. Он был не глубоким, но тонкая обувь трубадура довольно быстро промокла и теперь вообще не защищала ноги от холода. Сильный ветер бил в лицо и пробирался под тонкую одежду, заставляя стаи мурашек бегать по коже. — Ничего. И без него справлюсь. Справлюсь… Трубадур, приложив неимоверные усилия, преодолел еще пару метров, после чего поскользнулся на мокрой листве и повалился на землю. Лютня отозвалась жалобным звоном струн. Где-то поблизости послышался громкий вой, заставивший сердце путника упасть в пятки, а самого юношу тихо, жалостливо заскулить. Еще пару часов назад Лютик имел вполне бодрый и боевой настрой, но с быстрым наступлением темноты и холода он куда-то резко исчез. Теперь менестрелю хотелось лишь скорее прервать свои мучения. Он был голоден и напуган, жутко замерз, а теперь еще и промок. То тут, то там слышались странные звуки: скрипы, шорохи. Темнота, с помощью бурной фантазии, то и дело принимала обличия монстров. А может быть, фантазия здесь была и вовсе не причем. Казалось, вот-вот из кустов выпрыгнет оголодавший гуль или заблудший волк и растерзает беззащитного юношу. Тот уже не горел такой ненавистью к другу. Стыдно признать, но Лютик корил себя за сказанные слова. Зачем он упомянул эту проклятую Йеннифэр? Зачем лишний раз спровоцировал ведьмака? Теперь он за десятки километров от трубадура и уж точно не сможет помочь. Да и зачем ему делать это? Будь менестрель на месте охотника, ни за что бы не помог себе. В ближайших кустах послышалась возня. Оголевшие ветки зашевелились, а в темноте показались желтые, светящиеся глаза. Рычание. Пока тихое, едва уловимое через стену сильного ветра. Однако, стоило испуганному барду резко поднять голову в сторону пугающего звука, как оно стало громче, а глаза существа злобно блеснули. Голубой, полный ужаса взгляд встретился с оголодавшим, звериным прищуром. — Геральт…— побледневшие губы сами шептали имя ведьмака, словно молитву. Будто одно это имя могло как-то защитить барда от дикого зверя. А может, желтые глаза отдаленно чем-то напомнили янтарный взгляд друга. Только вот даже в гневе желтые глаза ведьмака были человечьими. В них читалась забота, пусть и проявлялась она порой в ругани и грозном вскрике: «Лютик!». В глазах волка был лишь голод. Пока бард внутренне корил себя за собственную глупость, дикий зверь осторожно подбирался ближе. Он вынюхивал, внимательно осматривал жертву, проверял, нет ли у нее оружия. А Лютик только и мог, что остекленевшим от страха взглядом наблюдать за своей смертью и прижимать к груди лютню. Все тело парализовало от холода и животного ужаса, а в это время зверь уже подобрался ближе. Был виден страшный оскал и потрепанная, местами облезшая шерсть. Волк готовился к прыжку. Лютик готовился к смерти. С громким рыком зверь бросился на юношу, широко разинув пасть. Клыки мелькнули буквально в паре сантиметров от тонкой шеи барда. Только вот, скорее машинально, чем намеренно, трубадур прикрылся единственной вещью, что была под рукой. Лютней. Инструмент жалобно заскрежетал, когда зубы животного вонзились в деревянный корпус. Воспользовавшись небольшой заминкой и растерянностью зверя, парень быстро отполз подальше от волка, перебирая по земле дрожащими ногами. Монстр недолго терзал лютню. Щепки очень скоро перестали интересовать зверя и тот вновь повел хвостом и оскалился, готовясь к очередному прыжку. На этот раз точно последнему. Спиной Лютик до боли вжался в ствол стоящего рядом дерева и крепко зажмурился. В уголках глаз собрались соленые капельки слез. Найдёт ли его тело кто-нибудь? Будет ли кто-то вспоминать его песни и истории? Найдётся ли тот человек, что проронит хотя бы одну слезу, узнав о его кончине? Быть может, Геральт..? Вот сейчас острые зубы вонзятся в его тело, и через несколько секунд он уже не будет чувствовать боли. Нужно потерпеть всего несколько секунд. А потом темнота. Темнота и долгожданный покой. Скрип снега, гневный рык животного, стук копыт и…стоп. Стук копыт? Прежде, чем Лютик в страхе и откровенном непонимании распахнул глаза, воздух сотрясся от дикого воя. Перед юношей все еще находился волк, только вот он уже не рычал, а громко скулил, пошатываясь из стороны в сторону. В серой шерсти, на боку животного, блеснуло что-то металлическое. В этом «чем-то» бард не сразу узнал ручку серебряного кинжала. Кинжала, который принадлежал никому иному как… — Г-геральт..? — не веря в собственные догадки, парень завертел головой, силясь разглядеть поблизости знакомое лицо. И ему это удалось. — Лютик, черт бы тебя побрал! — прорычал охотник громче, чем завывало раненое животное где-то в чаще. Ведьмак был ужасно зол на трубадура и дикого зверя, которого Геральт не успел добить. Волк, вместе с клинком в боку, скрылся раньше, чем охотник добрался до барда, а состояние менестреля сейчас было несколько важнее для Белого Волка, чем состояние подбитого животного. Плотва остановилась рядом с деревом, к которому жался несчастный. Только завидев распластавшегося по снегу друга, ведьмак спрыгнул с лошади и наклонился к музыканту, осматривая того на наличие повреждений и заодно продолжая на него кричать. — Какого хрена ты поперся сквозь лес? Для кого указатели были придуманы!? — ведьмак тряс барда за плечи, пытаясь не то привести его в чувство, не то вытрясти из него всю дурь. К счастью, трубадур не был ранен, а потому испуганный не меньше самого парня ведьмак мог дать себе волю и распустить руки. А Лютик лишь смотрел в глаза своего спасителя, не в силах произнести ни слова. — Г-геральт…— тихо лепечет менестрель, в то время как его белые от холода губы расплываются в улыбке. Ведьмак замирает на мгновение, наблюдая за тем, как две слезы скатываются по лишенным цвета щекам барда. В следующий момент охотник не выдерживает и довольно грубо тянет музыканта на себя, заключая в объятия. — Дурак. — тихо выдыхает он, чувствуя, как трясется в его руках Лютик. Менестрель всхлипывает, пытаясь удержать хотя бы крупицы гордости и не разреветься окончательно. — Да ты весь промерз. — хмурится охотник и отстраняет от себя барда, лепечущего что-то неразборчивое и продолжающего ронять слезы. Не церемонясь, ведьмак подхватывает на руки друга. Все равно тот, по сравнению с Геральтом, ничего не весил. С долей грусти охотник замечает щепки, оставшиеся от лютни, и сажает парня на лошадь, сразу же забираясь на Плотву и сам. Возможно, как только музыкант придёт в себя, то закатит истерику из-за пропажи своего драгоценного инструмента. На этот раз бард сидит впереди, замотавшись не только в собственную накидку, но и в тяжелый плащ ведьмака. Геральт не стал рисковать и сажать поэта позади. С его состоянием это чревато последствиями. Он может и с лошади упасть, если чуть ослабит хватку. Сидя же впереди, Лютик всегда был под присмотром ведьмака, который мог в нужный момент придержать его. А помощь Геральта в итоге действително пригодилась. Как только бард был согрет толстым мехом и теплом чужого тела, он просто задремал, устроив голову на груди Белого Волка и зацепившись тонкими пальцами за броню. А тот был и не против. На землю медленно падал снег.