Белая сирень

В таверне на окраине Оксенфурта всегда было серо и темно. Несмотря на то, что в заведении были довольно крупные окна, стекла в них настолько запылились, что даже самые яркие солнечные лучи не могли проникнуть в помещение. Если редкие белые блики и отражались на стенах, то они освещали и большие клубы пыли, поднимаемой редкими посетителями. Из-за этого казалось, будто весь первый этаж был затянут густым туманом. Однако, эта таверна никогда не оставалась без гостей. Это было одно из немногих мест, где уставшие рабочие могли выпить после тяжелого дня и остаться в полном одиночестве и тишине, если есть желание. А у многих оно было. Особенно у тех людей, что просто хотели забыться, отвлечься от проблем. Только один человек мог мешать этим людям. Бард, что довольно часто появлялся в таверне. Он всегда приходил в надежде заработать немного денег или в случаях, когда его гнали из других мест. Приходил он с лютней и долго распевал свои самые печальные и грустные песни. В этом месте никто не просил его петь что-то веселое, он мог исполнять все, что хотел, ведь большей части посетителей было плевать, под какую музыку испытывать душевные терзания. Бард и подумать не мог, что когда-то заявится в эту таверну совершенно не для того, чтобы исполнять свои печальные баллады, тем самым заставляя людей молчаливо ронять слезы. Он сам стал таким человеком, заявившимся в это сомнительное заведение на окраине Оксенфурта, чтобы буквально вытравить из своего организма проклятие, которое не давало ему покоя уже несколько дней. Лютик не мог спать ночами из-за цветов, которые постоянно рвались наружу, будто вот-вот были готовы разорвать грудную клетку юноши. Он задыхался, ворочался, постоянно сдавленно хрипел, время от времени выплевывая на простыни белые, маленькие цветки. – Кружку эля, пожалуйста. – Хрипло просит трубадур, кидая на деревянную поверхность стойки монету. Одну из последних. После того, как драгоценную лютню в щепки разнес волк, юноше было нечем развлечь народ, поэтому кошелек опустел быстро. Да и петь в последнее время он не мог, боясь на людях закашляться цветами. Его и так многие недолюбливали из-за дружбы с Геральтом, считая седовласого мужчину вестником несчастий и смерти. Могли при любом удобном случае и в колдовстве обвинить. Рвущаяся изо рта сирень вряд ли могла показаться кому-то добрым знаком, а некоторым недоброжелателям ведьмака и его верного спутника только волю дай - убьют. Уж Лютика-то точно. – А тебе не пора ли заканчивать с горячительным? Ты уже едва на ногах стоишь. – Довольно равнодушно, но все же поинтересовался хозяин, замечая, что щеки парня нездорово горят, а сам он слегка покачивается, уцепившись руками за край стола. – Тебе-то какое дело? Недостаточно заплатил - так и скажи. – Довольно резко возмущается Лютик, но быстро остывает, когда хозяин, тяжело вздохнув, достает темную бутылку и щедро наливает в кружку алкоголь. – Если блеванешь, то вылетишь из моей таверны в ту же секунду. – Гаркнул вслед Юлиану тучный мужчина. Юлиан берет эль и, неровно ступая по прогнившим половицам, направляется к крайнему столику таверны. Обычно за такими столиками сидел Геральт, что очень не нравилось барду. Теперь Лютик ловит себя на мысли, что прекрасно понимает причину, по которой охотник выбирал именно эти столы. Они всегда находились в тени, не давая другим людям хорошо разглядеть тебя. Только если охотник пользовался этим преимуществом для того, чтобы скрыть свою ведьмачью внешность, во избежание ненужных конфликтов, Лютик мог изредка, не переживая за то, что его кто-то заметит, выплевывать на ладонь лепестки и прятать их в карман. И вновь мысли о Геральте заставляют барда болезненно скривиться. Горло саднит от постоянных приступов кашля. Но больше всего трубадура раздражал не тот факт, что он уже четвертый день выхаркивает из себя цветы. Его выводило из себя нелепое совпадение. – Почему именно сирень? – Стонет музыкант, пряча в карман белые цветки. Будто судьба намеренно издевалась над ним, шептала на ухо несчастному: «От тебя пахнет как от Йеннифер, но любит ведьмак ее, не тебя.» Очередная кружка стремительно пустела. Алкоголь заставлял сознание покрываться прозрачной дымкой. Лютик чувствовал, что эта порция эля станет на сегодня последней. Должно быть, он уснет в душной таверне, не соизволяя добраться до комнаты. Бард всегда пьянел быстро, но до беспамятства не напивался ни разу. Наверное этот раз станет первым. Было бы хорошо, если бы он заодно стал и последним. Лютик щедро отпил горячительного и отодвинул кружку подальше. Очертания заведения уже плыли в глазах, но терять сознание так рано он не хотел. От количества выпитого голова шла кругом. Бард тихо простонал и припал лбом к холодной поверхности деревянного стола. Послышалось глухое, тихое пение.

«Не страшили его ни сражения, ни кровь. Он был храбр и полон азарта, Но златые глаза, шутница - любовь, Погубили несчастного барда…»

Слова сами шли на язык, хотя бард и не намеревался их произносить. Опьяневшее сознание само нашептывало нелепые рифмы. Лютик продолжил бы тоскливо завывать, но воспоминания о Геральте вновь заставили треклятую сирень подступить к горлу. Бард хрипло закашлялся и брезгливо поморщился, снимая с языка особенно крупный цветок. Где-то тяжело хлопнула дверь, оповещая посетителей о прибытии еще одного несчастного. Несколько мужиков, усевшихся у входа, резко нахмурились и принялись перешептываться между собой. Видимо, они не испытывали симпатии к гостю. Только вот Лютик новоприбывшего не видел и не слышал. Не видел, потому что сидел спиной к выходу, а не слышал, потому что гость мог быть абсолютно бесшумным, когда желал этого. Юлиан как раз поднес кружку к губам, чтобы вновь припасть к ней, когда прямо над его ухом послышался знакомый, низкий голос. – Выглядишь паршиво. Юноша захлебнулся алкоголем от осознания того, кому принадлежит этот голос. И без того белое лицо барда стало еще бледнее. Впервые за последние несколько дней парень закашлялся не из-за своего проклятия, а из-за испуга. – Г-геральт..? – Музыкант резко обернулся, в шоке смотря на друга. Геральт пару раз хлопнул трубадура по спине, да так, что у него заслезились глаза. Но кашлять поэт перестал. – Т-ты что здесь делаешь? – Хрипло спросил Юлиан, все еще широко распахнутыми глазами смотря на ведьмака. Тот обошел стол кругом и сел напротив друга, окидывая Лютика внимательным взглядом золотых глаз. – Услышал, что какой-то бард, которому я велел беречь себя, решил спиться. Хотя он обещал мне вылечиться. Для этого я и отправил его обратно, в Оксенфурт. А тут я вернулся и вижу, что этот бард выглядит еще хуже. Геральт смотрел на спутника с упреком, так, что Лютик стыдливо опустил глаза в кружку. Он и вправду с того дня, когда Ирен наложила на него проклятие, стал заметно бледнее и выглядел болезненнее. Темные мешки залегли под, когда-то в азарте блестящими, голубыми глазами. Лютик осунулся и похудел. – Геральт, я правда… – Начал было оправдываться трубадур, но был прерван. – Я вижу. – Хмуро хмыкнул охотник, переводя взгляд с уставшего лица на недопитый эль. – Ну что ж, будем исправлять. Для начала, уберем это. – Не обращая внимания на явное недовольство барда, Геральт притянул кружку к себе, подальше от друга. Юлиан хотел было возмутиться, но и сам чувствовал, что уже перебрал. Только неожиданное появление ведьмака заставило барда немного протрезветь и приободриться. Однако, несмотря на то, что Лютик боялся появления причины своего проклятия, как только бард увидел охотника, на душе стало теплее. Геральт вновь был рядом и, мало того, он волновался за юношу. Пока парень впал в своеобразный транс, прислушиваясь к своим мыслям и ощущениям, Геральт молчаливо рассматривал друга и…принюхивался. Юлиан не замечал этого, но охотник настороженно водил носом, улавливая помимо запаха алкоголя сладкий аромат сирени. Белый Волк не понимал, что источает терпкий запах, поэтому хмурился и ещё сильнее принюхивался. Однако, разобраться с этой проблемой он решил позже, когда бард будет мирно отсыпаться в комнате наверху. – Это не единственная причина моего появления. – Ведьмак неожиданно подал голос, привлекая к себе расфокусированное внимание трубадура. Он резко поднялся со своего места и водрузил на стол коричневый чехол, по форме очень напоминающий… лютню. Юлиан не заметил этого чехла раньше, так как был слишком ошеломлен появлением друга. Да и внимание было притуплено алкоголем. Голубые глаза барда вмиг расширились от удивления и недопонимания. Он ошарашено переводил взгляд с Белого Волка на инструмент и обратно. – Что это..? – Заторможено спросил юноша и, поняв, насколько глупый вопрос задал, вновь густо покраснел. Охотник едва удержался, что бы не приподнять уголки губ в снисходительной улыбке. – Думаю, тебе лучше знать. Открой, да посмотри. – Нарочито безразлично бросил охотник, хотя сердце его стало биться чуть быстрее. Будто он волновался за то, что подарок юноше не понравится. Лютика два раза просить было не нужно. Он трясущимися руками потянулся к чехлу и бережно раскрыл его, затаив дыхание. Глаза его заблестели, когда взгляд пробежался по ряду блестящих, никем не тронутых, струн. Дрожащими пальцами музыкант подхватил инструмент и поднял ясные глаза на охотника, робко, с едва заметной надеждой спрашивая: – Э-это… мне? – Голос трубадура был непривычно высоким и чуть подрагивающим от нарастающих эмоций. Геральт с трудом отвел взгляд от искрящихся в предвкушении голубых глаз и пробурчал: – Кому же еще? – Однако, недовольство и хмурость вмиг испарились с лица ведьмака, когда губы барда расплылись в широкой улыбке, а глаза его стали блестеть не только от ярких эмоций, но и от подступивших слез. – Г-геральт… Секунда, и трубадур уже стоял рядом с причиной своей болезни, и тянул к ней руки, предварительно вернув инструмент в чехол. Геральт стремительно выставил вперед ладони, не позволяя опьяненному счастьем и приличным количеством эля другу приблизиться. – Нет. Не смей. – Строго отрезал ведьмак, но, к удивлению, парень его послушал и отстранился, неловко покачиваясь. Ничего, он ещё наверстает упущенное и обязательно обнимет Геральта. – Я просто хотел поблагодарить тебя. Она ведь стольких денег стоит… – Заметно приробел трубадур, смутно представляя, как дорого обошлась охотнику новая лютня. – Она мне даром досталась. За убийство гарпии. – С готовностью отрезал ведьмак, с горечью вспоминая, как потратил на поиски этой проклятой лютни более трех дней пути. Иначе он вернулся бы в Оксенфурт раньше. Однако, глядя на расцветающего на глазах барда, Геральт признал, что эти три дня и мешочек золота того стоили. Щеки юноши наконец приобрели правильный оттенок, а усталость постепенно сходила с лица. – Спасибо. – Широко улыбаясь, произносит Лютик. Он чувствует, как дышать вдруг становится чуть легче, будто цветы решили дать ему какое-то время на передышку. Даже разум на секунду выплывает из тумана, позволяя музыканту мыслить трезво. Позволяя осознавать, что Юлиан действительно любит Геральта. И теперь парню хочется выпить не от горя, а от неподдельного счастья. Это он и делает. Юноша хватает с края стола кружку недопитого эля и, чуть приподняв его, глядя в смеющиеся глаза ведьмака, опрокидывает в себя остатки алкоголя. Пустая посудина вскоре возвращается на место. Проходит секунда, две, три. Улыбка медленно сползает с лица трубадура, а цвет лица с розового постепенно переходит в зеленый. Может быть душа барда и почувствовала облегчение, но явно не его печень. – Геральт. Ведро. – Неразборчиво лепечет позеленевший парень, делая паузу и икая. Однако, охотник понимает все без слов и кидается к стене, где стояла метелка и ведро для мытья полов. – Лютик, блять.