Белая сирень

Юлиан редко видел сны, а если и видел, то в последние несколько дней это были кошмары, будоражащие сознание, не дающие свободно дышать из-за страха и сковывающего ужаса. Они, а еще треклятая сирень, душили без того измученного проклятьем барда. Ему осталось недолго. Лютик чувствовал надвигающуюся гибель, ощущал ее холодное дыхание на собственном затылке, но раз за разом, поворачиваясь и смотря назад, натыкался лишь на янтарные глаза ведьмака. Янтарь… Не самый дорогой драгоценный камень, но такой завораживающий и красивый. Лютик мог сравнить глаза Белого Волка с топазом, цитрином, цирконом, апатитом и прочими ископаемыми, их он знал превеликое множество, но все равно сравнивал взгляд охотника с окаменевшей кровью многовековых сосен. Собственные же очи Лютик без лишнего пафоса мог сравнить только с кварцем. Голубым кварцем - самым дешевым и хрупким камнем на местных рынках. Его мало кто использовал для декорирования украшений или в качестве подарка дорогому человеку. Он был бесполезен. — Все в порядке? — послышался над ухом Юлиана знакомый бас охотника. — Ты снова побледнел. С той самой ночи, когда секрет Лютика был раскрыт, бард больше не ходил пешком. Белый Волк настоял на том, чтобы менестрель на постоянной основе занял место в седле. Музыкант отказывался, краснел, но все равно не мог переубедить упрямца, поэтому вскоре смирился. Теперь ведьмак постоянно был рядом, буквально вжимался в спину поэта, будто боялся, что тот в любой момент может неожиданно обессилеть и упасть с лошади. — Все хорошо. Просто задумался. — вздрогнул от неожиданности Юлиан и вновь повернулся к воину, тут же сталкиваясь с янтарным взглядом и торопливо отводя глаза. — Потерпи еще немного. Скоро уже должен показаться Верген, а там можно и остановиться на ночь в какой-нибудь таверне. — произнес ведьмак, вздыхая как-то особенно тяжело. И вновь повисла тишина, лишь изредка прерываемая фырканьем Плотвы и глухим стуком копыт. Геральт был абсолютно прав. Когда над полями и лесами только начали сгущаться сумерки, на горизонте показался город. Охотник за чудовищами был в Вергене не впервые, но вот менестрель посещал долину Понтара в первый раз. Бард ожидал увидеть привычные каменные стены и деревянные двухэтажные домики, но никак не грубо высеченные прямо в серых скалах здания. Верген отличался своей необычной архитектурой и расположением. Под городом проходили многочисленные туннели, штольни и шахты, а не так далеко за стенами находилась заброшенная каменоломня. Она уже несколько лет не использовалась из-за того, что часто становилась обиталищем монстров. Местные жители просто отчаялись прогонять чудовищ и потому просто оставили месторождение. В основном в Вергене жили краснолюды – низкорослые, коренастые существа, похожие на людей. Они то и дело встречались путникам в других местах, но этот городок был их своеобразной родиной. Многие относились к краснолюдам предвзято, но только не ведьмак и не бард. Они уже сталкивались с ними во время охоты на дракона, и прекрасно знали, на что способны эти маленькие человечки. То ли по вечерам на городских улицах практически не было жителей, то ли серый Верген постоянно пустел, но сейчас даже Плотва без проблем могла проехать по центру, чего не происходило ни в одном другом городе. Но только благодаря этой опустошенности друзья вскоре подъехали к местной таверне под названием «Котел». И, похоже, практически все жители этого города находились именно в этом трактире. Еще со двора музыкант услышал шум, гомон множества голосов, а потому и сам немного приободрился. Ведьмак помог юноше спуститься с лошади и привязал Плотву к стойлу у одной из стен таверны. Лютик стоял неподалеку, поправляя на плече лютню и немного завистливо посматривая в сторону тяжелых дубовых дверей. Эти люди могли позволить себе такую роскошь как беззаботность и веселье. Они не тряслись от ужаса в ожидании неминуемой гибели. Они просто жили сегодняшним днем, как не мог сейчас жить бард. Путники вошли в ярко освещенное, теплое помещение. То тут, то там доносились голоса, смех, а иногда и бранные слова. Посетители играли в кости, боролись на руках, распивали эль, проще говоря, наслаждались жизнью. В такой приятной атмосфере даже проклятому юноше стало проще дышать, будто цветы сжалились над ним и позволили провести последний вечер, не хрипя от постоянно подступающей к горлу сирени. «Котел» был одним из немногих мест, где на посетителей вроде ведьмака совершенно не обращали внимания. Здесь можно было повстречать обычных людей, краснолюдов, эльфов и прочих существ, так что Белый Волк не был чем-то удивительным, разве что ростом и комплекцией отличался от остальных низких посетителей таверны, невольно привлекая внимание. — Займи где-нибудь стол. Я спрошу у хозяина о свободных комнатах и попробую разузнать о джинне. — наклонился чуть ближе к уху поэта ведьмак, придерживая того за плечо. Юлиан вздрогнул и запоздало кивнул, ожидая, когда охотник уберет ладонь. Но тот отчего-то не торопился этого делать. Плечо барда было теплым, а еще немного угловатым и твердым. Трубадур похудел, причем очень сильно. И охотник только сейчас заметил, насколько. То ли нелепые рукава-фонарики не давали увидеть, насколько исхудал юноша, то ли он сам просто не замечал этого, но ведьмак вдруг вспомнил, как просто было снимать это хиленькое тело с лошади, будто поэт и вовсе ничего не весил. Повисло неловкое молчание. Юноша осторожно повернулся, взглянув на друга. Могло показаться, будто тот впал в некий ступор. Воин пристально сверлил глазами пустоту, словно кот, выпавший из реальности на какое-то время. Но потом Геральт моргнул и вернул себе более осознанный и ясный взгляд, смахнул с себя наваждение. Мутант поспешил одернуть от чужого плеча руку. — Тебе…принести что-нибудь? Ты, должно быть, голоден. — спросил охотник из лучших побуждений и для того, чтобы хоть что-нибудь спросить, развеять неловкое молчание. Юлиан только отрицательно покачал головой и слабо, но искренне и благодарно улыбнулся в ответ. — Спасибо, Геральт, но не стоит. Я не голоден. — сказав это, менестрель поспешил уйти, а охотник с ужасом поймал себя на том, что уголок его губ слишком сильно приподнялся вверх от этой мягкой улыбки барда. Как можно сильнее нахмурив брови, ведьмак направился к хозяину таверны. Юлиан зря времени не терял и довольно быстро отыскал свободный стол, подальше от яркого центра помещения, в тени. С недавних пор за такими столами ютился и он, а не только Белый Волк. Лютня была убрана подальше от чужих глаз, чтобы инструмент не заметили, а ее хозяина не попросили сыграть что-нибудь. Лютик знал, что в случае отказа его и Геральта тут же занесут в черный список, а если бард и осилит первый куплет какой-нибудь песни, на втором начнет беспрерывно кашлять и задыхаться. Такое зрелище вряд ли хотели бы наблюдать здешние зрители. Вскоре появился охотник с двумя кружками, которые он со стуком поставил на стол и сразу же начал: — Я взял нам комнату на одну ночь, подумал, что на две разоряться не стоит. Да и дорогие они здесь. Наверху, первая дверь слева. — охотник сел напротив менестреля и продолжил чуть тише, словно боясь, что их услышат. — А еще у меня плохие новости. Есть вероятность, что мы не одни охотимся за джинном. Хозяин ничего не слышал о его местоположении, ничего не знает, но я не первый, кто пришел к нему с подобным вопросом. Юлиан, услышав слова друга, нахмурился, но раньше времени паниковать не стал. В любом случае, Геральт был сильнее большинства охотников за приключениями, он мог их одолеть. Нужно было только раньше других искателей найти джинна, если того, правда, уже не нашли. — Надеюсь, что утром что-то прояснится. — вздохнул юноша и, опустив взгляд, притих. И все же, бард был слишком спокоен для человека, которому грозила смерть от удушья. Спокоен или просто…подавлен. Надежда на спасение была одна – джинн. И на пути к спасению появлялось все больше препятствий. Это осознавал и менестрель, и ведьмак. И с каждой минутой Белый Волк все больше отчетливо понимал, что не сможет дать погибнуть этому надоедливому, но такому близкому сердцу поэту. Охотник на монстров смирился и признал, что проиграл войну с рассудком, привязавшись к этому магниту для неприятностей. — Ты только не раскисай. Все у нас получится. — тихо произнес ведьмак. Ладонь его едва заметно дернулась в направлении чужой бледной ручки, но воин мужественно сдержал порыв. Грубая рука только обхватила одну из кружек с напитком. Ее охотник и пододвинул ближе к менестрелю. — Пей. Юноша вновь благодарно взглянул на друга, после чего опустил глаза в кружку. В посудине плескалось что-то белое, теплое и очень ароматное. — Что это? — спросил бард. — Теплое молоко с медом. — как ни в чем не бывало отозвался охотник, потягивая собственное пиво. — Твое горло наверняка переживает не лучшие времена. Я решил, что молоко хоть немного поможет связкам. И вновь бард не смог сдержать мягкой улыбки и теплого «Спасибо», от которого таяло черствое сердце ведьмака. Двое путников впервые за последние дни почувствовали такое блаженное успокоение. Вокруг суетились посетители таверны, звонко смеялись, стукаясь кружками и расплескивая вино, разговаривали. И все это они делали так беззаботно, несмотря на свои проблемы и неудачи, что постепенно даже в душе самого отчаявшегося человека оживала надежда. За окнами бушевал холодный ночной ветер, ломал ветки деревьев и загонял самых бесстрашных в свои дома, но жизнь продолжалась. Увы, такое желанное спокойствие длилось недолго. Юноша как раз утирал забавные белые усики под насмешливым взглядом спутника, когда дверь вновь отворилась, и в нос охотника ударил такой знакомый запах. Воин резко нахмурился и со стуком опустил кружку на стол. Ему не нужно было поворачиваться, чтобы узнать, кто вошел в таверну. Холодный ночной ветер стремительно внес в помещении запах сирени, сладкой, приторной, не той, что цвела внутри барда. Запах сирени и чего-то терпкого… — Крыжовник. — произнес себе под нос охотник и все же не смог сдержать порыва. Он резко повернулся, скрипнув ножкой тяжелого стула по полу. Она не шла, гордо плыла по деревянным доскам. Только стук каблуков доказывал, что ее ноги вообще касались земли. Волосы цвета воронова пера раскидывал пронзительный ветер, но мужчина, шедший за ней, прикрыл дверь. Черные локоны упали на плечи и грудь. Фиалковые и такие холодные глаза пробежались по залу, без труда отыскивая нужную фигуру в тени. Им не нужно было видеть друг друга, чтобы чувствовать.

« Из снов моих с утра бежишь проворно. Крыжовник терпкий, сладкая сирень Хочу во сне твой видеть локон черный, Фиалки глаз твоих, что слез туманит тень. »

Лютик сначала видел напряжение на лице охотника, потом наблюдал, как тот поворачивается, а уже потом ощущал, как цветы подкатывают к горлу. Он закашлялся хрипло, до слез в глазах. И только сквозь эту пелену он заметил два фиолетовых огонька. Заметил и ужаснулся. Эти глаза цвета ледяного чароита заставили юношу похолодеть изнутри. Он сморгнул слезы, стремительно поворачиваясь к охотнику и через силу подавляя приступ кашля. Бард хотел схватить ведьмака за руку, потянуть к выходу и увести подальше от этих убийственно холодных глаз. Куда угодно, хоть на улицу, на этот ужасный ветер, но увести. — Геральт, мы… — «уходим» хотел закончить юноша, но не смог. Янтарь и чароит уже встретились и все, что вставало на их пути, должно было погибнуть. Должен был погибнуть и Юлиан. Внутри проклятого барда что-то с треском оборвалось. А может быть сломалось. Но сердцу вдруг стало так больно, будто что-то острое его пронзило. Наверное, это ветка сирени треснула и достигла цели. — Г-геральт..? — хриплый голосок дрогнул. Мужчина, что ступал за чародейкой, вдруг услужливо подставил ей локоть. Та учтиво обхватила его изящной ручкой и прошла со своим спутником к одному из столов, напоследок только стрельнув в сторону ведьмака хищным прищуром. Геральт вдруг подорвался с места. — Юлиан, тебе лучше…идти наверх. Мне нужно отойти ненадолго. — торопливо и сбивчиво, совершенно неестественно для себя кинул ведьмак барду, даже не глянув на того. Но если бы он только сделал это, то наверняка бы передумал. На бледном, осунувшемся лице читалось такое искреннее недопонимание, что было больно смотреть. Лютик не верил, не хотел верить в то, что охотник так просто оставит его. Оставит, понимая, что следующее утро для музыканта может стать последним. Но…Геральт ушел. И только глаза цвета голубого кварца еще долго искали среди посетителей спину с двумя мечами. Однако, ждать не было смысла. Бард медленно поднялся на второй этаж, едва ступая, тяжело, с трудом. Ему было плохо, но не только физически. Казалось, никогда менестрель не был настолько подавлен, ведь у него даже не возникло сомнений в том, что охотник, скорее всего, не вернется этой ночью. И, возможно, не вернется вообще. Скрипнула дверь, впуская в тесное, душное помещение обессиленного юношу. Небольшой столик, одна кровать, маленькое окошко с видом на дворик и тонкие стены, за которыми гудела стихия. Ничего, что отличало бы эту комнату от многих других номеров кабаков. Юлиан, держась одной рукой за стену, прошел в комнатушку. Цветы не душили. Они стремились разорвать грудную клетку. Менестрель давно подметил, что сирень особенно сильно рвалась наружу, когда охотник был с кем-то другим, не с поэтом. Когда кто-то касался его или пытался заигрывать, стреляя обаятельным взглядом. А значит, дикая боль в области сердца могла говорить только об одном. Где-то там, внизу, ведьмак и чародейка мило беседуют, воркуют, возможно, попивая эль или вино. Лютик никогда так не плакал. Если ему и приходилось пускать слезу, он делал это тихо, скрываясь в самом дальнем уголке комнаты. Ему с детства твердили о том, что плакать нельзя. Он должен был стать почтенным господином и продолжить дело отца, а разве знатные юноши могут позволить себе такую роскошь, как слезы? Но сейчас бард ревел навзрыд. Всхлипы смешивались с хрипом и кашлем, на колени падали практически полностью раскрывшиеся соцветия, с губ текла кровь, пелена застилала глаза. Он ничего не видел и не слышал, только обессиленно хватался белыми пальцами за испачканный камзол, где-то в том месте, где должно было находиться сердце. Разбитое, разорванное в клочья и растоптанное сердце, которое все еще слабо билось. Бледные, но в то же время алые от крови губы едва шевелились, но шелест этих губ разносился по тесной каморке, едва слышимый из-за бушующего снаружи ветра. —Цена кварцу грош, То ли дело янтарь. Не возьмет его нож, Не расколет январь. Кварц же хрупок и слаб, Нехорош для кольца. Треснул он и озяб В ожидании конца. Янтарю же под стать Чароита сирень. Видя гордую стать, Верен он и смирен. Так пускай будет счастлив Прекрасный янтарь. Голубой кварц погаснуть Обязан в январь. Дыхание восстанавливалось, кровь переставала стекать с губ, а цветы вновь переставали бушевать в груди. И только сердце продолжало горестно рыдать, неуспокоенное ничем. Послышался скрип двери и хлопок. Юноша, все еще редко роняющий слезы, но заметно притихнувший от страха, вздрогнул и вжался в стену у постели. Из-за шкафа, расположенного рядом с выходом, вошедшего не было видно, следовательно, и гость не мог видеть барда. Но знакомый, недовольный и ворчливый голос было не сложно узнать. — Чертова бестия. — Геральт всегда имел привычку оставлять мечи у двери, поэтому он и задержался у входа, а не прошел в комнату сразу. Послышался лязг и звон застежек на броне. — У меня плохие новости. Йеннифер вместе с этим Стеннисом, местным принцем, охотится за нашим джинном. Она предложила мне присоединиться к их группе обалдуев, посчитав, что я опять сделаю за них всю грязную работу. Зато я узнал, что джинн в заброшенной каменоломне. Кстати, ты лютню свою снизу забыл, я прихватил с собой, не беспокойся. Думаю, утром выдвинемся в путь. Удачно, не правда…Лютик? Геральт разобрался с обмундированием и прошел в комнату, хмуро ухмыляясь, аккуратно держа в руках инструмент барда. Представшая перед ним картина заставила даже это подобие улыбки исчезнуть с лица. В глазах охотника промелькнул страх. Окровавленный музыкант с красными от слез глазами и до побледнения сжимающими в области сердца рубашку пальцами. Вот что видел воин. Однако он был не глуп и быстро смекнул, что у юноши случился очередной приступ, пока ведьмака не было рядом, пока тот беседовал с чародейкой. И от осознания этого у охотника заныло сердце. Юлиану вновь было плохо, он мог умереть, а Белый Волк даже предпринять бы ничего не успел, тратя драгоценное время на бессмысленный треп с Йеннифер. Геральт торопливо присел на колени перед другом, откладывая в сторону лютню и заглядывая в голубые, полные слез глаза. Столкнувшись с янтарным взглядом охотника, бард с удивлением обнаружил в них вину и глубокую, одному мутанту понятную, тоску. — Больно? — тихо произнес воин. Он мог не спрашивать, все было понятно без слов, но впервые ведьмак терялся, не зная, чем помочь и что сказать. Возможно, раньше он просто не беспокоился о том, что может навредить, а теперь перед ним был ослабевший, едва живой менестрель, который, казалось, рассыплется на мелкие кусочки от одного лишь дуновения ветерка, словно хрустальная ваза. — В-все в порядке… — с трудом выдавил из себя менестрель, пытаясь изобразить хоть что-то наподобие улыбки. Не вышло. — Нет. Ничего не в порядке. — тяжело выдохнул охотник и вдруг коснулся большим пальцем чужой губы, утирая каплю крови и ощущая, как уста поэта дрожат. А потом по щеке вновь катится слеза. А за ней еще одна, и еще… Лютик вновь плачет. И ему за это безумно стыдно. Он прикрывается трясущимися руками, но охотник перехватывает запястья, не позволяет вновь закрыться от него. А бард не может смотреть в эти пронзительные, золотистые глаза, опускает взгляд в пол, на соцветия сирени, лишь не видеть перед собой эти янтарные огни. Но страх внутри не удержать. Слова невольно сами слетают с окровавленных губ и юноша молится всем богам, чтобы из-за всхлипов их не было слышно. Но чуткий слух ведьмака различает тихую речь. — Т-ты уйдешь, да? Эти слова режут по сердцу больнее серебряного кинжала. В золотистых глазах еще никто за все время существования мира не мог видеть столько вины, тоски и боли. Но охотник понимает, что у Юлиана есть абсолютно все права на то, чтобы думать о подобном. Лютик может считать Белого Волка предателем, ведь тот уже бросал его на перепутье. Но тогда все было совсем иначе. Тогда менестрелю не грозила смерть и он не сидел напротив друга, роняя слезы на окровавленную рубашку… — Нет, Лютик. Я не уйду. Клянусь. Холодный кончик носа упирается в теплую шею охотника. Сильные руки обвивают тонкое тело, прижимая его к широкой груди, позволяя почувствовать кожей, как бьется медленное сердце ведьмака под темной тканью рубахи. Лютик дрожит, но не сопротивляется, позволяет себе прижаться к Белому Волку в ответ, содрогаясь от всхлипов. Говорить он не может, это попросту больно. Горло ужасно саднит, но…сердцу становится немного легче, ведь Геральт никогда не нарушает клятвы. — Юлиан? — разносится над ухом тихий бас, когда менестрель, казалось, вот-вот был готов провалиться в темноту от усталости и пережитого ужаса. В ответ со стороны поэта доносится лишь слабый стон. Он слушает. — Когда мы избавим тебя от проклятия… — ведьмак на мгновение замолкает, обдумывая то, что собирается сказать. Правильно ли он поступает? Изменят ли что-нибудь его слова? — Могу я потратить второе желание на то, чтобы разорвать связь с Йеннифер? Лютик вдруг резко затихает. Он даже через пелену усталости с трудом, но воспринимает слова охотника, удивляясь, теряясь, не веря в их смысл. Геральт любит чародейку, ведь так..? Так зачем же ему это нужно? Но бард кивает, насколько это возможно в его положении. Он окончательно замирает, переставая дрожать, осторожно цепляясь за рубашку охотника. А ведьмак ощущает лишь один запах. И это не запах сирени и крыжовника.