По словам британских ученых, все американцы слепы, а русские глухи.

Кровь. Она повсюду. Стены, пол, всё ей залито, и, насмехаясь, она катится, катится вниз, кривясь изогнутыми линиями. До жути медленно, что челюсть сводит. Взгляд скользит по этим грязным стенам, на секунду кажется, что кровавое месиво изменило свой цвет. На жёлтый, затем вмиг на ядовитый фиолетовый, кислотный, зелёный, возвращаясь к пугающему красному. Последний невозможно забыть, слишком сильно отпечатался в памяти, слишком часто мелькает перед глазами. Его передёрнула крупная дрожь, всё тело натянулось, словно ржавая пружина, а после и вовсе согнулось в испуге, руки обняли колени, потряхивая от напряжения. Его тошнило, вырвало бы ещё десять минут назад, но он держится. Или просто блевать нечем, только жёлчью если. Глаза напряжённо закатывались под тяжелыми веками при каждом выдохе, резко захотелось перестать дышать. На языке проявлялся явный металлический привкус, а в воздухе витал сладковатый аромат трупа. В комнате никого нет, никаких мёртвых, едва живых. Это его тело давним-давно пропахло трупным запахом до костей, лёгкие заполнил густой дым тяжелых сигар, а сердца и вовсе не было на месте, вырвано с корнем без лишних слов – он жив лишь потому, что до смешного упрям. Послышался скрип, что-то громко звякнуло, падая на сырую землю. — Ты такой очаровательный сейчас... — любовно произнёс голос, обладатель которого раскрыл дверь, заливаясь смехом в её тени. Зелёные глаза мутно посмотрели на вошедшего, всё закручивалось, как искаженная под неправильным углом карусель, но смех он узнал. Этот гадкий, ненавистный, самовлюблённый смех. Его всё же вырвало. Слюной и несколькими каплями красного. А потом он на самом деле открыл глаза. Всё также, как было. Он долго молчит. Настолько долго, что тишина начала давить на уши, делая поцелуи на шее ещё более смазанными, некрасивыми. — Тебе что-то не нравится? — спрашивает парень, оставляя покусанную плоть в покое, поднимает голову. На него смотрят, слегка склонившись набок. Взгляд тяжелый, затуманенный. Тёмные волосы разбросаны по подушке неясной картиной, несколько прядей лежат на лице. Мужчина поджал сухие губы, чуть прикрыв глаза. — Щекотно просто, — невесело отзывается русский, отстраняясь, и приподнимается на кровати. Белая простыня мнётся под сжатой ладонью. — Тогда, почему не смеёшься? — небесные глаза напоминают факелы в свете ночи, а голос тихий, считающий минуты. Губы кривятся в отвращении, стараясь притвориться улыбкой. У американца счастье получается намного легче. Ему противно от этого проигрыша. Одно простое и такое сложное крутится в голове, образуя спирали. Штаты — усмешка, СССР — раскаяние за неё. — Ты же обидишься, если я буду смеяться в постели, — русский проводит ладонью по чужому оголённому плечу, медленно спускаясь к предплечью, ловя грубоватыми пальцами несколько старых шрамов по пути. Всё ещё чужому. Он тянет парня на себя, тот и не сопротивляется. По крайней мере, не показывает этого. Поцелуй получается грубым, наполненным больше жаждой, чем наслаждением. Союз кусает вечно молодые губы, на них выступают капельки крови, по вкусу напоминающие месть, неприятные. Как же его бесит её цвет, слишком много было в жизни, поэтому он начинает зализывать свежие ранки, в надежде сохранить былую красоту. Признает неисправное, неспешно игнорируя раздражение. Неспешно игнорируя всё вокруг. США не нравится боль, поэтому он отстраняется от измазанных собственной краской губ напротив. Вытирает свои рукой, стирая остатки наигранной страсти. Глядит исподлобья с интересом, затем вскидывает голову вверх. Небесные глаза налиты ехидством, лукавством и обречённостью русского. — Ты любишь меня? — спрашивает парень в пустоту сердца, прикасаясь к лицу мужчину, впиваясь пальцами в скулы, неотрывно вглядываясь в малахит. Американские корабли раздробили все ледники в надежде на скорый конец света, что так и не наступил. — Конечно... — столько можно сказать и сделать, но зачем? Ничего не поменяется, каждый раз одно и тоже. Чувство усталости накатывает при каждом старом воспоминании, сдавливая обгоревшие лёгкие грубее, вызывая смешок, скрывающий очередное поражение, — ... Нет. Ты не в моём вкусе. ... Лишь улыбки с каждым разом становятся всё шире.