По словам британских ученых, все американцы слепы, а русские глухи.

Я не помню, как оказался на пляже, в окружении заката и соленого бриза, остывшего песка. Алкоголь неслабо дурманит голову; полбутылки крепкого Бурбона, валяющегося рядом, тому, несомненно, доказательство. Солнце неспешно, словно плавленный сыр, растекается по небу золотыми и красными отливами, ведя за собой одеяло прямиком из черного космоса, скорую ночь. Я поворачиваю голову влево, не очень резко, но в голове всё равно запело звонкой птицей. Поглядываю на тебя, оперевшись на сложенные колени. Интересно, почему ты здесь сидишь? Тебе грустно? Выглядишь грустным. В горле сухо, даже редкая слюна кажется обжигающей, поэтому и говорить не хочется, хотя есть чего. Много чего сказать могу, ты бы только попросил, или повод дал. Твой взгляд, сейчас сияющего малахита, устремлён к морю, к игре света на воде. Короткие волосы треплет ветер, ворот белой рубашки, небрежно расстегнутой от духоты на две верхние пуговицы. Ради всего, тебе так идут рубашки. Особенно без них. Жмурюсь от этой мысли и принесённых ветром песчинок. — Не понимаю, почему тебя все сравнивают с ослепляющим солнцем... — твой голос такой тихий, спокойный, бьётся о треснутые тонкие губы, словно о скалы. Уверен, от него даже самые яростные волны растеряли бы весь свой пыл, точно так, — Как по мне, ты самая настоящая чёрная дыра. — Обзываешься?... — ухмыляюсь для тебя, приоткрывая один глаз. Чувствую себя уставшим, всё ещё не зная причины твоей внезапной серости. — Просто размышляю, — коротко отвечаешь ты, протягивая ладонь к «настоящему солнцу», пытаешься ухватить за хвосты сбегающие лучи? Я хмыкаю на это, мне было интересно тоже. Я закрываю глаза и слышу, как ты подползаешь ко мне ближе спустя несколько минут, может, больше. Становится прохладнее, когда ты прислоняешься к моему плечу немного колючей щекой, всё ещё всматриваясь в уходящий закат. Спрашиваю «Зачем?», ты пусто отвечаешь: — Устал. « Я тоже, » — бьётся на языке, но не вырывается. Когда я снова открываю глаза; замечаю, что море почти съело светило, а ты старательно на это не смотришь, прикрывая взор редкими ресницами, которые по цвету отливают смолой. И в мыслях становится так невесомо и пусто, что я не замечаю, как слова начинают слетать с моего языка фальшивым пением. — Tell me p-r-r-etty lies, — ты же не знаешь английского, для тебя это всего лишь отвлечение, фоновый шум для больной головы, — L-o-o-k me in the fac-e.... Tell me that you love me... — я сглатываю слюну, менее огненную, но отдающей болью в горле, когда ты молчишь, почти не двигаясь, —... Even if it's f-a-ke ....— язык заплетается, будто на карусели, поэтому я замолкаю, стараясь насладится холодным сиянием звёзд, что, кажется, нависают всё ниже, и наступающим сном. — I love you, — коряво отзывается в голове твоим сонным голосом, словно сладкая грёза, настоящая патока. Мне хочется улыбаться, и я не отказываю себе в этом. Всепоглощающая чёрная дыра поёт в груди, требуя ещё. Её невозможно заткнуть. Сладость с алкоголем - ужасное решение, мерзостное сочетание, а потому, на пьяную голову не считается.

Правда ведь?