По словам британских ученых, все американцы слепы, а русские глухи.

Дом Союза больше похож на музей или старую библиотеку, вероятно, второе ближе по задумке. В некоторых комнатах повис ненавязчивый, однако уловимый, аромат чернил и старых бумаг. Книги облепили стеллажи, пристроенные к высоким и ровным стенам, да так, что американец даже не смог разглядеть ни одного пробела, кусочка крашенных в слоновую кость обоев, когда они подходили к читальному столу. США, конечно, нравится разнообразная коллекция русского, очень, но когда тот уходит на несколько минут с требовательной просьбой оставаться в просторной комнате с чашкой ароматного кофе в ладонях и никуда не уходить, он не может удержаться. Чашка с недопитым содержимым с хлюпаньем поспешно ставится на стол, а ноги широкими шагами направляются к так удачно приоткрытой массивной двери. Небесные искорки детского любопытства, что захватили взгляд Штатов, осторожно оглядываются в пляске, не имея желания испортить всё внезапным возвращением хозяина жилища. Остальные комнаты, которые попадались под руку юноше, не отличались чем-то особым, всё в них было выдержанно в едином, на беглый взгляд, стиле. Как он позже понял, комнаты детей располагались в другой части огромного дома. Но всё же, одна из очередных оказалась непохожей на прочие, необычной. Первое, что сразу показалось подозрительным – дверь плотно закрыта на ключ, чтобы никакой посторонний, чисто любопытства ради, туда не сунулся. Штаты самоуверенно хмыкнул, словно замок бросил ему вызов, защурив лукавые глаза и достав из тёмных брюк невидимку опасно-красного оттенка, немного наклонился. С особым старанием, мучаясь над дверью какое-то время. Ко всем предрассудкам, но белоснежная древесина вскоре поддалась и отворилась. Второе, что показалось американцу необычным, помещение не оказалось, как он ожидал, рабочим кабинетом с важными и интересными документами. Нет, стол там, конечно, присутствовал, но предполагался явно не для письма. Подойдя ближе, юноша различил самодельные инструменты для реставрации и не только; немного тюбиков акрила, несколько мелких кистей, шило, коврик для резки, даже скальпель лежал неподалёку, совсем рядом с непонятной кругловатой штукой, из верхушки которой торчали распущенные нитки светло-коричневого цвета. США, долго не медля, осторожно взял странный предмет в руки, крайне стараясь не поломать его в процессе. Этот предмет – голова игрушечной куклы. Девочки, если судить по широко распахнутым чёрным ресницам на веке одного из ярко-голубых глаз, второй был не дописан, оставшись лишь невесомым карандашным наброском. Губы куклы, казались распухшими и розовыми, словно девочка имела привычку подолгу их жевать или любила обижаться. Приглушённый румянец на щеках и маленьком носе-кнопочке добавлял ей наивной доброты и детских черт. С особым любопытством вглядываясь в ещё недоделанную работу, Штаты с неоднозначными мыслями кладёт её на место, не имея желания отпускать. Помотав головой, тем самым, отогнав бред, пробирающийся в неё изначально скомканными шерстяными нитками, Соединённые Штаты замечает маленький деревянный стеллаж, стоящий у края стены, почти в тени из-за закрытых бордовых штор, и ловит тупой испуг. В нём, за чистым прозрачным стеклом, стоят... Куклы. Немного, штук пять всего, но разнообразные. У каждой своя одежда, застывшая на маленьком лице эмоция, почему-то дарящая неживому живость и настроение. США приоткрывает рот, ничего не сказав, вновь закрывает его, сглатывает, неловко подходя, самыми кончиками пальцев прикасается к холодной поверхности, в которой отражается его смущенное выражение и презентуются творения рук и красок. Он ощущает себя ребёнком, которому всё-таки получилось достать ту желанную конфету, что прятали родители, когда они ушли с кухни, но она оказалась настолько до взрывов во рту сладкой, что ты теряешься, и от этого становится не по себе. Он не может поверить, что можно создать настолько живую элегантную даму со собачкой в чёрном, в этой нелепой шляпке с пером. Не может представить, сколько времени можно истратить на этого мужчину, одетого в два пальто, свитер и начёсанные брюки с массивной шапкой на голове и жестокостью «прожитых лет» в голубых радужках, которые, вроде, тоже всего лишь нарисованы. И так все, все. И у всех у них голубые глаза. Разного голубого, как и в небесах над головой, переменчивого: вот с дымкой, вот чистые и кристально-свежие, глубокие, почти синие, морозные. Цвет неба в неживом, дарит ему жизнь – откуда такой секрет? Штаты не задается этим вопросом, поддевая небольшую ручку, открывая стеклянную дверцу.

***

Когда Союз находит его, американец смотрит лишь на недорисованное удивление, переходящее в незначительную обиду, сидя за столом в удобном кресле. — Так, играешь в куклы? — произносит он голосом, словно это должно всё объяснить. — Я их коллекционирую, — отвечает мужчина, голосом, словно это должно всё объяснить. Третье, что показалось американцу необычным, секрет русского, скрытая коллекция, ничем не хуже видимой всеми, оказался милым до онемения улыбки у не такого уж случайного разоблачителям и хмурых бровей не такого уж удивленного его обладателя. — Красиво! — отвечает Штаты, улыбаясь, чуть сдерживая смех, добавляя, сверкая своим живым небом для творца, подобно недоброму вдохновению, — Сделаешь мне куклу? Союз оперся на дверной проем, скрестив руки на груди. Ответом американцу послужили умиротворенная улыбка и вкрадчивое: — Нет.