По словам британских ученых, все американцы слепы, а русские глухи.

США точно не помнил, не придал явного значения в те минуты, когда это неоднозначное чувство поселилось внутри: намертво засело в теле и впилось в органы, смешалось с кровью, – но уверен, что оно медленно и безболезненно пожирает его, тщательно переваривает кости, словно генлисея жалкую букашку. Возможно, оно появилось, когда он увидел ласково улыбающегося Союза с Китаем, что чересчур увлечённо беседовали друг с другом за углом, около кофейного аппарата. Или же, возможно, в тот момент, когда СССР приятельски хлопнул КНДР по спине прямо на его глазах. Немного похвалив, неторопливо провёл рукой, приобнял за плечо, что было совсем не нужно. А тот же, подобно чертёнку, прильнул в ответ, нахально растянул губы в улыбочке. Нет, возможно, когда русский ярко рассмеялся над несмешной шуткой Франции. Похвалил безвкусную рубашку Англии. Нет, нет... Оно.. А, возможно, вполне возможно, оно было всегда. Всегда, но расцвести решило именно сейчас, забрызгав мысли американца прожигающим ядовитым соком. — Что ты... Не здесь, прекра-а-ти, — шёпотом предупреждает Союз, когда ладонь Штатов, неохотно сдерживаемая пальцами протестующего, пролезла в брюки с плотным чёрным ремнём на них, забралась в трусы, пока губы в жажде зацеловывали синим открытую шею, — Блять, Штаты, не все ещё могли уйти, — раздражённее добавляет он. — Ох, значит, сейчас тебя это волнует? — хмурясь, плотнее прижимая русского к холодной стене в зале для переговоров, выдаёт Америка, на секунду оторвавшись от закусанной кожи. Блуждая в мыслях, не следит за языком, ведя его по красным бусинам, посыпавшихся из небольших ранок, — Лицемеришка, ужасно-ужасно плохой... Лицо СССР искажается в недоумении, нос морщится, глаза чуть жмурятся и сужаются. Он отводит голову в сторону, пытаясь разглядеть бегающий на месте небесный взгляд. — О чём ты? — его не слушают, — Отцепись, упырь, и поговорим по-человечески, — предпринимая незначительную, больше пробную попытку вырваться, грозным голосом произносит Советский Союз, так ни разу и не поймав ответного взгляда. Америка злится, внутри всё бурлит, переливается. Прорастает плохими семенами, которые только сильнее распухают от непонимания Совета. Парень вскидывает голову, свободная рука больнее уцепилась за плечо мужчины, прижимая к стене, не даёт оторваться от неё. В глазах слишком туманно, слишком пусто, слишком не по-американски. Союз сглатывает. — За-, — цинично-злобным, громким голосом вбрасывает США, — Ткни-ись, — и впивается в губы, проглатывая очередные возражения.

...

— И нахрена? Сигаретный дым слегка щиплет покрасневшие глаза, когда прохладный ветер пробегает мимо. Щека ноет и тянет. Америке не нравятся синяки, в частности, на его лице. В частности, когда они появляются сразу после накатившего негой оргазма, казалось бы, от самого неожиданного для этого момента человека с сильным советским кулаком. Он обреченно выдыхает, не придумав стоящей отговорки. Вздох схож с дымом из сигареты Союза, что топает рядом, по правое плечо от американца. Кажется, что зелёные глаза пропитаны пониманием, нелепой разгадкой произошедшего, именно поэтому Союз и меняет тему: — Сильно болит? — спрашивает мужчина, поближе подойдя к США, спокойным тоном. Словно то, что было интересно ранее, теперь стало бесполезно, — Давай погляжу. Штаты останавливается, русский следом. Юноша подносит указательный палец к синяку, что еле-еле просвечивает сквозь кожу. — Естественно, считай, угробил самое ценное. Ты мне теперь должен. Союз улыбается глазами, вдыхая сигаретный смог. — И что же я теперь тебе должен? — Поцелуй, — Штаты произносит это настолько серьёзно с опущенными вниз уголками губ, что Советский Союз не успевает поймать собственный смешок. — Это, конечно, слишком много для такой морды, как ты, — поймав выражения на «морде», русский всё же расплывается в легкой улыбке и наклоняется, — Но выполнимо. Америка морщится, когда СССР мягко целует его не в губы, а в повреждённую щёку. После оправдываясь неприятным вкусом папируса во рту. Америка требует «нормальный» поцелуй, но ему отвечают лишь «жадиной». Вместо этого, они идут рядом, почти держась за руки, почти улыбаясь всякий раз на произнесённом вслух слове. На очередном смешке Союз дергает головой, заставляя тёплый серый шарф немного спасть вниз, открыть перед собой маленькую работу Штатов. Красно-синие метки-кусачки на плотной коже. Америка улыбается ярче. В самом же деле, не имеет важности, абсолютно бессмысленно – когда это бешеное ощущение засело под рёбрами, пропитав позвоночник своей ненасытностью. Значение для американца имеет лишь избавление от назойливого чувства, мимолетное удовлетворение. Необходимость убедиться, что «что-то», причина этой безболезненной болезни, именно его и ничья больше.