По словам британских ученых, все американцы слепы, а русские глухи.

Штаты перепил, всё его тело плывет, расслабленно растекается в плавных движениях, подобно горячей воде в стеклянной бутылке, которую он поставил на край округлого столика беспечной рукой, — и это, почему-то, видеться Союзу до безобразия красивым, если не восхитительным. Совет чувствует пробегающую по спине неловкость, когда ловит себя на том, что не может оторвать взгляда от тонких кистей с просветами костей в лунном свете, от их танца в тихом воздухе комнаты, уловимого пряного дыхания в такт стука сердца. — Тебе бы снять пиджак, — вместо всего говорит он, смотря в приоткрытые небесные стёкла. Расстёгнутый пиджак изрядно помялся от танцев, и в нем жарко. Союзу в своём жарковато. — Так помоги мне его снять , — отзывается американец чересчур трезвым предложением, что по звучанию больше напоминает пух, чем буквы, собранные в слова. Штаты тихой, летящей поступью подходит к нему, отталкиваясь от синего пола, утыкается в рубашку русского носом на неразборчивой насмешке, прячет в белой ткани пьяную улыбку. — Пиджак, — напоминает СССР через несколько минут, проведя ладонью по светлым, лоснящимся под его пальцами волосам, зачесал их назад. Америка поднимает голову, давя подбородком на грудь мужчины. Смотрит посветлевшими в тени глазами на его лицо, словно старается разглядеть в нем что-то новое. Пока молчит, но после выдаёт, как взрыв фейерверка за окном, на самом деле — где-то далеко: — Ты такой восхитительный, чудесный, — у русского пересыхает горло, а руки американца окутывают его талию, — Я дам тебе всё, лишь попроси. Хм, нет, не, можешь не просить — и так всё тебе дам, до последнего, ты заслуживаешь, опред... Точно. — Даже часть своих территорий отдашь, в самом деле? — не может удержаться мужчина, пока юноша стремительно краснея, укрывается защитной полуулыбкой, что не так, оказывается, эффективна, когда её обладатель поддатый. — Ну, может... И не прям всё, но многое!... Не смейся, хэй!