По словам британских ученых, все американцы слепы, а русские глухи.

— Ты невыносим, — на выдохе произносит СССР, подобно приговору, вставая с кресла, — Определенно, совершенно невыносим, — улыбается сказанному, собираясь подойти к вешалке. Штаты отрывает ранее скучающий взгляд от бумаг на столе, не спеша поправить сбежавшие очки, что ускользнули ближе к кончику носа. Глядит на русского с приглушённым удивлением в голубых глазах, признаками возмущения на молчащих губах от вида тонких, дрогнувших в снисходительном изгибе, говорящего. С колющим интересом узнать, чего же такого выдумал себе мужчина, если не может смести обычно пугливую чертовку прочь с лица. — Пф, с чего бы это? Весь саммит, значит, сидел, молчал. Ни разу не перебил одного упёртого социалиста, ты с ним хорошо знаком, когда тот выступал. Ни разу не упомянул его в своём, — кстати, не помнишь, как его зовут? Что-то на «С», вроде, а последняя «Р», — Америка поднёс ладонь к щеке, ожидая и изображая задумчивость. С именами у него всегда было плохо, но даже он никогда бы не позабыл это, даже полное, — М-м... Приняв улыбчивое молчание за ответ, капиталист продолжает. — Ах, да! Это же ты был, — глубоким голосом проговаривает юноша с искрами саркастичного веселья от догадки, колит издевкой, невежливо указывая указательным пальцем. Плавится на стуле, когда слышит короткий смех «С»Сѫл. Русский сейчас выглядит слишком расслабленным для обиженного или задетого. Недостаточно «в настроении» для серьезной разборки. Будто ему просто весело, смешно, будто смеётся над Штатами, пока тот не может понять, какую ещё фразу выдвинуть в свою защиту, извратить чужую под неё. Тихо поскрипывает зубами. — Любезно, однако тебе и говорить не нужно, на самом-то деле, — заявляет мужчина непривычной беззаботностью, пока продевает руку через рукав длинного пальто. Америка немного хмурится, не перебивает, хочет узнать продолжение, — Только посмотрев на тебя, можно без ошибки определить, о чем думаешь. — Да ну? — выплёвывает американец смешком, скрещивая руки на груди, — И о чем же я думал, поделишься, великий мистер перципиент? Что делает меня таким уж «невыносимым», даже любопытно. — Правда хочешь узнать? — Советский Союз кидает быстрый взгляд на парня, чуть махнув головой. — Естественно. Русский прокашливается в кулак, следом комично пародирую голос Штатов: — «Вот бы он заткнулся, вот бы разорвать его в клочья, чтобы вопил, кричал и умолял. Вот бы заставить поверить в свою искренность ненадолго, а затем кинуть. Какой же я замечательный, да, С-союз-з-з? Такой хитрый и коварный плут,» — Совет едва держит голос на последних предложениях, а Штаты бледнеет с каждым произнесенным вслух звуком, — «...» И когда мужчина заканчивает, — молчание провисает порванной струной. — И как ты... — Америка прочищает горло, с усилием возвращая прежнее выражение лица, — Это какая-то очередная скрытая способность русских, о которой я не знаю? — Если бы, — фыркает Союз, почти у двери. Только коснувшись её холодной ручки. — Тогда? — Понимаешь, — начинает русский, словно нехотя, — У тебя очень говорящие глаза, — наконец объясняет Совет, смотря на американца в этот момент, на сбежавшие вниз очки. Отворачивается, проворачивая ручку в нужном направлении, — Прячь их, что ли, почаще, ещё кто неверно поймёт, — и уходит. С сжатыми губами, клыками на нижней, — тёмное зеркало всё же скрывает то, что так любезно посоветовали.