По словам британских ученых, все американцы слепы, а русские глухи.

— Тебе нравится мороженое? Я куплю тебе одно, — Америка, не дожидаясь ответа, незамедлительно подходит к мороженщику, стоящему у прилавка с жёлтыми гирляндами, что блестят янтарной карамелью, заказывая шарик пломбира и два шоколад-клубника с ванильным топингом и разноцветной посыпкой, — Вот, — он протягивает Союзу рожок с простым белым шариком на нем, когда возвращается назад, тот не берет, лишь смотрит слишком тяжело, сложив руки на груди. Америка ждёт какое-то время, а затем, слизнув немного сиропа с верхушки собственного клубничного мороженого и простодушно хмыкнув, кидает предложенное и отказанное в ближайшую урну со смазанным звуком, — Как хочешь. Тёмные очки вновь скрывают выражение его глаз, но брови приподняты вверх. Несколько детей пробегают мимо них, весело посмеиваясь под выкрики чересчур осторожных родителей, переливающиеся огни, что сияют всё ярче с наступлением позднего вечера, слепят разнообразностью цветов и размеров, в воздухе повис настырный аромат приторной сладкой ваты и подгоревшего соленого попкорна, музыка и разговоры со смехом. Обычный вечер в парке-аттракционов, лежачего близ тихого пляжа. — Хочешь сходить на какой-нибудь аттракцион, дорогой? — вновь спрашивает Штаты обычным голосом, тихо ругаясь на упавшие капли мороженого, что остались на вороте его красной рубашки небольшими тёмными пятнами, — Только ты, гх, сразу скажи, что не хочешь, знаешь, — нервный смешок колко бьет по губам, — Чёртово колесо выбросить в мусорку будет куда сложнее, чем несчастный пломбир. Как ты вообще мог его выкинуть... Ужс, ну и воспитание, конечно. — Ты его выкинул, — наконец устало цедит сквозь зубы СССР, идя наравне, но особого внимания на американца не обращая, поглядывая на закрывающиеся прилавки, уходящих прочь людей. Словно ему смертельно скучно здесь, словно Америка — и есть живое воплощение этой скуки. — Да, но ты позволил этому случиться. Итог, виноват всё равно ты. Просто признай это и отпусти. — Прекрати себя так вести, Америка, — бросает русский вместо строгого «заткнись», но США, тем не менее, цепляется за фразу, полностью позабыв про выброшенное угощение. — Как «так», дорогой? — мягко спрашивает он, услужливо ждёт. Получив лишь очередную порцию молчания в ответ, Америка кривит лицом в отвращении, брови сводятся к переносице, а голос становится более насмешливо-тихим и желчным одновременно, — Ну же, как «так»? Ха? Я весь этот гребанный вечер, то и дело, стараюсь устроить для нас «хорошее время», но no, куда там, ты весь, буквально весь, — Штаты разводит руками, показывая размер, почти шипит на этом, — День ведёшь себя как холодная сучка. И лишь раз я пытаюсь пошутить, немного разрядить обстановку, как ты сразу же взрываешься петардой, невероятно и так обычно для тебя! — в тёмном отражении очков тёмно-зелёным мазком отражается грозный взгляд, — И даже не смей затыкать мне рот, как одному из своих детишек. Я тебе эту руку, которой ты меня поучать запланируешь, к хренам раскошу. — «Запланируешь», вау, — также едко кидает Союз, передразнивая тон США и проигнорировав всё остальное, как словесный хлам, особенно выделяя притворное удивление. Едва удерживается, чтобы не закатить глаза. — Что, вновь не нравится, как я говорю? — оскал схож с лезвием, но для русского оно всё равно слишком тупое, сколько ни точи и ни бейся об точильный камень в припадке обреченности — плоть не вспорет, куда там несуществующую душу, — Тогда давай поговорим на английском? H-m? All right my darling? I'll try to be less abrasive than usual, really. Хотя, какая разница, если ты всё время отмалчиваешься, да? — Зато ты горланишь за двоих, — от очередного упрёка, сказанного лишь для обиды, точной обиды, в горле у США пересыхает, а во рту — засели бумажные иголки. Мысли скачут, словно вьюн, слишком быстро и часто, чтобы пытаться их обдумать. — Хоть кто-то же должен, милый! — вырывает у американца напряженным, слишком резким смехом, отворачивается от мужчины, качая головой с натянутой улыбкой на лице. Мороженое в ладони давно растаяло, испачкав кожу сладким месивом, а вафля, захрустев под плотно сжатыми пальцами, полностью разломилась, — Блядство, — не своим голосом выругавшись, Америка быстрым шагом направляется к выходу из парка, молча, с поджатыми губами и падающим льдом рожком в ладони. Не оборачивается, а его и не зовёт никто.

。。。

Здесь и правда спокойно. Лишь тихий бриз тревожит чёрно-синие волны, наигравшись с ними, приносит с собой привкус соли на прикушенный язык. Скользкая луна, что в воде, что в небе, мутная. Не от навернувшейся на глаза соли ли? Наверное, не нужно было снимать очки. Америка шмыгает носом, не хочет в самом деле разрыдаться от такой ерунды, нелепой ссоры, как в юности. Он же не в романтической комедии. Однако же, по всем законам жанра, он слышит шорох песка за спиной. Следом, как кто-то садится рядом, кладя тяжелую руку на его плечо, и прижимает к своему боку без спроса. Мнёт рукав красной рубашки пальцами в попытке придумать слова, что похоже звучать со словами извинений, но ими не являются. — Ты так сильно меня бесишь, — не поднимая век, хмурясь, вырывается у американца. Несмотря на сказанное, утыкается лицом в грудь Союза, белую рубашку с закатанными по локоть рукавами, принимает объятие, — И... и, тем не менее, отстать от тебя никак не могу, хах, не получается. — Аме, мне... — американец затыкает Союза быстрым, смазанным поцелуем, отчаяньем. На мгновение отстраняется, обхватив ладонями лицо русского с колючей щетиной, смотрит, целует ещё раз и ещё, теперь не только в губы. Делает это, пока СССР не начинает отвечать. Не хочет слышать ничего схожего с «мне жаль», даже близко похожего. Ведь «мне жаль» одно и тоже с пресловутым «прощай». — Бла-бла, о твои зелёные глаза так прекрасны в лунном свете, — улыбается, — Я всегда это говорю, да, — приглушенно смеётся Штаты, пряча за смехом накатившее горькое смущение, облизывает губы. Вновь горланит за двоих. Русский усмехается, чуть прикрыв свои малахиты из колючей травы чёрными ресницами, обхватывает талию Америки, поудобнее усаживая его на себе, — А я всегда слушаю. Их рты снова встречаются, обменявшись любезностями. Знает, что правда. Правда очень красивые. Светлые ресницы Штатов подрагивают от осознания этой нелепости, приятное чувство разливается внутри пьянящем задором. — Хэй, Союз?... — Да? — А у тебя когда-нибудь был секс на пляже?