По словам британских ученых, все американцы слепы, а русские глухи.

— Хэй, а я всё-таки побывал на Марсе! — В своих снах? — Ха-ха! — звонко смеётся США, жмурится в живой радости, пробегаясь по пустоши и поднимая в холодное небо каменную пыль своими серо-синими кедами с жёлтыми, будто цвет сырной Луны, шнурками на них, — Я был здесь кучу раз, но ни разу не было так же весело, как сейчас, — задыхаясь от быстрого бега и прыжков, но с улыбкой во все белые зубы и горящими глазами, признаётся американец. Останавливается, дышит полной грудью, вглядываясь вдаль; на то, как прожженное солнце убаюкивают тени высоких ребристых скал, как небосвод окрашивается в смущенный фиолетовый со светло-синим отливом, — Мне никогда не было также весело, даже близко... — одними губами шепчет он, пожирая огненное светило взглядом, но Союз, стоящий позади, всё равно слышит и сглатывает солёность с языка, накатившую откуда-то с корня. Холодная тень камней подбирается ближе, медленно облепляет его ноги, после свитер, скользит к прикрытой серым воротом шее — хочет придушить неуверенностью, испортить момент своим появлением. СССР не даёт ей ни шанса. — Вероятно, ты просто никогда не смешивал Бурбон с... — Да-да, — перебивает его, спасает момент, Штаты тем же веселым, а не мутным от ненужных сейчас мыслей в голове, голосом, спрыгивая с камня, на который уже успел забраться, — Смешать, не сбалтывать, всё такое, — наклоняя голову то влево, то вправо, вспоминает он и подходит небрежными шагами к Совету, — Но я не про это совсем, — Америка останавливается в нескольких шагах от него, выжидает, глядя ясными голубыми глазами и мирной, спокойной ухмылкой на полщеки. Уверенной во всём от начала и до самого конца. — Тогда про что же ты? — СССР сомневается в том, что его голос мог дрогнуть на последнем слове из-за выпитого сочетания гремучих смесей, зато точно пропитан интересом. Звучит также и стойкой уверенностью в том, что хотел бы сейчас услышать русский. Синие облака укрывают небо, оставляя землю поздней темноте, вскоре совсем скроют заснувшее солнце одеялом из созвездий и откушенного месяца. — Просто хотел сказать, насколько же с тобой убийственно весело, — проводит он прохладной ладонью по бледной щеке. Словно слепленной из снега кожи, что не может превратиться в воду, вместо этого превратившись в тонкий лёд, в чудный лик с завораживающими своей разнообразностью малахитами — сейчас согласными на многое, — Всех бы променял на тебя. — Англия не оценит, — отвечает Совет, кладя свою ладонь поверх ладони американца, слегка сжимает пальцами. Смотрит так, словно от последующих слов Америки всё может поменяться, едва они слетят с острого языка. И поменяется же. — Не оценит, но кто спрашивал этого старика? — они оба усмехаются на это, смотрят слишком многозначно и ярко, а потом Америка целует его. А потом солнце полностью засыпает до следующего завтра, пока тёмное небо напевает ему колыбельные.