По словам британских ученых, все американцы слепы, а русские глухи.

У Америки полосы в голове, мысли набекрень, и чистый красный перед глазами. Фоном маячит и маячит всё время, словно невзначай — в вещах, деталях, словах и нелюдях. Следит и наблюдает, ревнует ворчливым псом, тихо постукивая клыками где-то за углом. Америка и рад тому, не замечает. Прячет в уголках губ улыбку-доказательство в проказах, что так идёт его правильному лицу, взгляд искрится мелкой звездной пылью от выпитого шампанского. Машет белой ладонью кому-то ещё(только не ему), тому, чьё имя даже не помнит, но так весело и приветливо хватает за плечо и поглаживает, подходя поближе, заразно смеётся над дежурной шуткой в шуме вечера. От ненависти до любви один неудачный шаг в пропасть же. Избито до костей, конечно. Но так верно. Штаты, правда, считает чуть иначе, про себя подмечает; они, два высоких чувства, подобно подружкам в алых платьях, всегда вместе, неразлучны в своих страданиях, неискупимых грехах. Одна заливисто смеётся, пока другая горько плачет – одна пылает яростью, другая задыхается от страсти. Они не танцуют в своих пышных бальных платьях для отвлечения глаз, в их игре нет шагов, резкого перехода, прыжка в неизвестность, того невозврата, о котором все поют, — они, вечно алые подружки, всегда вместе, — не сменяют друг друга, лишь умело дополняют. Всегда знаешь — за одной, придёт другая, что до этого внимательно наблюдала призраком из теней, и знает всё, что было до неё, не с ней. Подобно яркой карусели с огнями, качающейся вверх и вниз — падение и возврат определён заранее. Вверх, к яркому потолку, усыпанному гирляндами и лампочками. Удар спиной о серую стену, взгляд зелёных камней, уставившихся в его собственные и сверкающих красной ревностью, алой неприязнью. Теплота рук на груди, что украли американца со скучного званого вечера, мнут белую рубашку и чёрный пиджак пальцами, желая оголить чистую бледную кожу, спасти из объятий шуршащей дорогой ткани. Вниз, к полу, усыпанному ползучими тенями, отблесками света тех огней, что наверху. Вверх. Кровь на губах от острых зубов. Мокрый долгий поцелуй в отместку, скользкий язык, что размазал всё. И снова вниз. — Знаешь, — царапающим горячим шепотом в открытую шею, — Всё время, которое ты игнорировал и выводил меня из себя, я, то и дело, фантазировал о тебе, признаюсь. Твоих красных губах, истерзанной шее.. Ох, пока ещё не истерзанной, но мы же быстро это исправим? Не так ли? Град слов, бессмысленности поток. Что у Любви, что у Ненависти – звучит одинаково пафосно и без труда наводит на нужные мысли, дарит жаждущий «ласк» выдох, заводит. Цепляет идеей ошейника из укусов, которой никогда не воплотиться в жизнь именно так, как того желают. — А ты попробуй, — легко отвечает Америка завлекающей улыбкой, небесный взгляд поблёскивает озорством, глядя снизу вверх в тенях длинного, ползучего коридора, — Потом вместе сосчитаем твои жадные зубки, комми. Чистая ненависть равна неубиваемой любви. Красная любовь равна алеющей ненависти. Америка уверен в этом, соглашаясь лишь на их отпечатки.