По словам британских ученых, все американцы слепы, а русские глухи.

Скинув кофейный пиджак, казавшийся уставшим плечам сотканным из камней, на софу, что располагалась почти у самого входа на маленький балкон с открытой, заедающей, форточкой, и на которую падал мягкий желтый свет обеденного солнца, — СССР тяжело вздохнул. Безуспешно попытался размять затёкшие ещё в самолете плечи, рассматривая открывшийся ему вид из окна, (отель предоставил номер аж на двадцатом этаже, поэтому зрелище обещало быть хотя бы интересным); бегущие разодетые американцы, яркие, даже днем, рекламные вывески улиц и быстро сменяющие друг друга цвета светофоров, машины, перелетающие с места на место птицы и вечный гам. Нью-Йорк, несомненно, один из самых «живых» городов, которых приходилось видеть Советскому Союзу, однако с Москвой всё ещё не тягается. Интересно, как бы отреагировал Штаты на такое замечание — обиделся бы? Советский Союз грустно усмехнулся, малахит в глазах хмуро потемнел от скользнувшей тени, незаметной иронии. Он не виделся с американцем больше двух месяцев, и даже сейчас, будучи на его территории случайным проездом, вряд ли сможет. Русский качнул головой в стороны, отогнав от себя ненужные сейчас мысли, поправляя запонки на рукавах. Ему нужно было получше приготовиться к собранию, пока было время, перечитать бумаги, — открыть чемодан, лежащий на диване, и наконец достать эти самые бумаги, хотя бы пробежаться по ним несколько раз, а не тратить нужные сейчас минуты на наплывшую дурноватой волной меланхолию. СССР только-только собрался заняться делами, воплотить задуманное в жизнь, как в дверь номера настойчиво постучали. Стерев даже грустную улыбку с лица, став полностью серым, русский подошёл к ней, предварительно закатав рукава хлопковой рубашки до самых локтей. — Слушай, дверь не была закрыта, так что... — он сбился, подняв ошарашенный взгляд на пришедшего гостя, стоящего в коридоре немного в согнутом положении. Тот же, в свою очередь, сразу же перешёл в наступление, тяжело дыша. — Почему ты не сказал мне, что будешь проездом в Нью-Йорке на этой неделе? — бесцеремонно распахнув хрупкую белую дверь пошире, с придыханием и влажным от длительной пробежки по лестнице лицом, задался вопросом Америка, чьё возмущение можно было не только услышать, но и увидеть. Голубые глаза по-странному блестели в коридорном свете отеля, брови то ли хмурились, то ли, наоборот, ползли на лоб, светлые волосы неряшливо, словно в сильной спешке, были зачёсаны назад. На нем висела джинсовая куртка светло-коричневого цвета с разноцветными нашивками, белая рубашка, расстегнутая на две верхние пуговицы, открывала вид на катившееся капельки пота, мирно бегущих вниз по бледной шее американца. Красный вязанный браслет спадал с тонкого запястья, когда Штаты, не дожидаясь ответа, двинулся к Союзу, оттолкнувшись ладонью о дверной косяк, и — впился порывистым поцелуем в тонкие губы русского, мешая ненужным словам вырваться наружу и кольцом сжав его шею в объятиях. СССР оторопел, — конечно, глупо было бы не ожидать американца в его собственном, любимом, городе, — но то, что он настигнет его в номере непопулярного отеля, да ещё и подобным образом, говоря честно, немного дезориентировало и сводило с толку. Но совсем скоро он поправился и стал также жадно отвечать, забывшись в моменте, аккуратно прикусывая красные губы американца, как и он его, цокая зубами. Не зная, куда деть руки, Союз положил их на расслабившуюся спину Штатов, что, казалось, расплылся по груди русского и висел на его шее схоже со своей курткой, поглаживая приятную на ощупь ткань грубыми пальцами и прикрыв глаза с густыми тёмными ресницами, пока ему, или пришедшему, не надоело целоваться. — Ну? — с шутливым негодованием, оторвавшись от губ, вновь спросил Штаты, будто в самом деле ждал ответа, который оправдал бы столь неслыханный поступок. Его глаза всё ещё блестели и ловили взгляд зелёных глаз напротив, что, так удачно, были направлены только на него, — Я уверен, ты мог бы. — Ты же не спрашивал, — Америка улыбнулся на тёплой улыбке СССР, что прижал его к себе ещё ближе, проглотил устаревшую сто лет назад шутку, как сладкую карамель. Лицом к лицу, Совет немного наклонился, — Так что... К чему бы мне сообщать. Они молчали какое-то время, пропуская безвозвратно летящие минуты прочь, вовсе не отвлекаясь на них. Для американца сейчас существовали только три вещи — зелёный, чёрный и щетина. Для Совета — небесный, желтый и гладкость кожи. — Я скучал, — простым шёпотом куда-то в рубашку. — И я по тебе, — глухо, на самое ухо. И снова они припали друг к другу, зажмурившись, полностью поглощенными. Их поцелуй был горячее, чем первый — он обжигал страстью и желанием двух тел, а не цеплял внезапностью и нерешённостью. Может, поэтому они и не сразу услышали напуганный вздох. — Вы... Вы что вообще творите?! — красному лицу Англии, застывшему в дверях и прикрывшемуся строгим блокнотном, оставалось, разве что, посочувствовать, а его писклявый, вовсе не похожий на мужской, вылетевший вскрик больно царапнул слух что американцу, испуганно повернувшемуся к нему, что славянину, похоже смотрящему на британца. А про приоткрытую дверь они-то и позабыли.