По словам британских ученых, все американцы слепы, а русские глухи.

Янтарная горячая вода из стакана, и правда, стекает по его волосам, подобно медовой патоке с приятными сладкими нотками на языке, как Штаты и говорил немного ранее. Неспешно, застыв в моменте, засахарив его и прокручивая по кругу снова и снова деревянной ложкой с выпирающими дефектами, что режут глаза, едва обратишь внимание, – капает на тёмные ресницы, перекрывая собой весь вид, катится тонкими струйками по лицу, марая деловой костюм и белую рубашку под ним, выглаженные брюки. — Отстань от меня, — произносит Америка ядом, как приказ, стряхивая последние жгучие капли со стакана, с тихим гневом бросает его на пол. Тот не бьется только по вине толстого стекла, лишь марает дорогой ковёр остатками, противно клацнув при падении. Америка смотрит на сидящего в его кресле гостя презрительно и холодно, ненавистно через тёмные очки, сверху вниз, подобно белоголовому орлу. Хочет отпугнуть и прогнать, кривит губы, сильнее хмурится. — Ты раздражаешь меня. Ты скучный, надоедливый, даже не болтая, занимаешь всё моё время, ты буквально везде, где есть я, — Штаты отходит от него, не поворачиваясь спиной и танцуя по краю длинного переговорного стола ладонью, тонкими исцарапанными пальцами – считает промежутки, — Бегаешь за мной, как ошалевшая собака с бешенством, наверняка у тебя бешенство, недоделанная собака, прочь, — выбрасывает он с губ, прикрываясь надменной косой улыбкой, некрасивой и напуганной. Заноза заседает под его аккуратным ногтем на указательном пальце – но Америка словно не замечает этого, словно не чувствует, как его прекрасная плоть начинает кровоточит, всё бросаясь словами. Странными и неправильными, вовсе безобразными для такого красивого рта. Союз поднимает голову, несколько капель медового виски с чёрных волос падают дождём, от чего кажется, словно американец дёргается всем телом, отходя ещё на два шага назад. Русский спешит исправить это, озабоченно протирает глаза рукавом пиджака, зачесывает выпавшие локоны назад. Чувствует себя так, словно только что принял освежающий душ из липкого золота. Легко улыбается юноше в бликующих от света потолочных ламп очках, тот в ответ, почему-то, прекращает. — Я дам тебе денег, — почти вскрикивает он, резко приподнимая голову и отскакивая к началу стола, откидывает мешающийся стул в сторону, — спешно открывает ящик, достаёт из него пачку зелёных, — в то же время поглядывает на русского, Союз чувствуют это, потому по спине бегают мурашки, целый рой, — Меньше? Больше? Хочешь жвачки?... — Америка вновь быстро заглядывает в открытый ящик, расположив руки на столе, напряжённые, сдерживает выдохи, — ... Эм, здесь ещё есть карандаш и блокнот, но это Канады... Но если тебе так сильно надо, то бери, конечно, без проблем, я ему другие штуки куплю потом, — СССР встаёт со стула при упоминании брата, и Штаты резко захлопывает дверцу, больно сглатывая слюну и сжимая зубы. — Мне не нужны твои деньги, Америка, и канцелярия тоже, — СССР говорит это просто, почти смеётся, его зелёные глаза пусты, отражают всё, подобно зеркалам, думая, что могут совладать с самым высоким чувством на всей земле, выдержать его взор. Америка молчит, прогибает шею, плавно движется к противоположной, от Союза, стороне стола, тёмные стёкла скрывающих очков направлены к нему, но СССР знает, что американец сейчас торопливо поглядывает на дверь, —... Ok, okay. И чего тебе тогда надо? — Очевидно, тебя, — смотрят, думая, что США - и есть само воплощение Любви. У США приподнимаются брови, он кивает несколько раз, тёплая улыбка расплывается по его лицу, оголяя острые клыки. Слышится смешок, и он тихо качает головой. Он словно весь светится, блестит сладким медовым виски, большую половину которого пролил на самого русского. Союз делает шаг навстречу, почти вздыхая с облегчением, — как американец резко кидает в него пачку с деньгами и бежит к двери, выходу из конференц-зала, дыша глубоко и нечасто, оставляя на полу мелкие бордовые капли. СССР не бежит за ним, лишь слегка разочарованно качает головой и поднимает опрокинутый Штатами стул, ставя его на место. Дверь всё равно закрыта, а запасного ключа нет даже у русского, в подтверждение — отчаянные дерганья ручки.