По словам британских ученых, все американцы слепы, а русские глухи.

— А ещё.... Здесь так холодно, и мрачно, — полупустая стеклянная бутылка плачет красным полусухим вином, когда США вновь резко дёргает рукой, которой держит её, вверх в приступе яркого возмущения, марая падающими каплями рукав осеннего пальто, — А? А эта ужасная погода, вечная и извечная, как здесь можно жить, ха, не проклиная каждый день? Веет лишь одиночеством и излишне поэтической грустью, будто всё пропитано ими, — дождь по крыше небольшой автобусной остановки, где они сидят, забарабанил сильнее, будто обидевшись на слова американца. Губы его кривятся, и он отхлебывает ещё несколько глотков из бутылки, прикрывая синие глаза из-за колючих концов мокрых прядей и выставляя указательный палец перед нахмурившимся лицом русского, что глядит на него так осуждающе, так по взрослому. Америка начинает смеяться, вскоре давится, громко кашляя, Союз успевает схватить летящую вниз тёмно-зеленую бутылку и поставить её на скамейку, позади себя, выдохнуть слова, застрявшие в горле. — Зачем пьёшь, если не умеешь? — спрашивает СССР грубым, почти недовольным голосом, когда Штаты перестаёт громко кашлять, лишь отплевывается, качая головой. Америка даже морщит аккуратный покрасневший нос от такого тона, надувает губы, наклоняя голову к своему плечу, словно устал. Просто смотрит на русского несколько секунд, что-то вспоминая; на нем тоже пальто, чёрное, как и волосы, тоже мокрые, чёрные перчатки и брюки, ботинки. Весь хмурая туча, как на небе, — США немного повернулся в сторону дороги, смазанные горящие фонари на другой стороне улицы ослепили, зажмуривается, — Даже небо в этом холодном городе серое, ярче, чем его владелец. — А кто сказал, что не умею? — он широко открывает глаза, вспомнив о пропаже. Тянет руки к недопитому вину, Союз не даёт, схватив американца за запястья, как-то выворачивает, что он оказывается слишком близко, почти прижат к груди, — Эй, отдай, ты мне не папочка, чтоб игрушки отбирать, — неохотно вырывается. — Ты так Англию называешь? — выпаливает СССР ядом, презрительно улыбается, колит взглядом. Секундное молчание кажется громче бьющего ливня. — Смешно, — США улыбается прямо в лицо Союза, не уступает горящему взгляду, после — сильно, остатками сил, давит ногой на носок туфли, — Союз глухо шипит, отпуская, — Америка встаёт со скамьи, крепко держится на земле, рваным движением поправляя ворот пальто. Не смотря на русского, идёт мимо, берет вино, крепко сжав пальцами зелёное горлышко. — Если тебе так не нравятся мои города, зачем приехал тогда? Дождь бежит водопадом по краю крыши, когда американец обращает внимание. Приглушенный свет жёлтых фонарей тонет в воде. Америка пожимает плечами, вскидывая брови, просто отвечает, — Ну, знаешь, — он делает быстрый глоток, и его синие глаза становятся темнее, — Захотелось пропитаться здешними колоритами самолично.