По словам британских ученых, все американцы слепы, а русские глухи.

Призраков не существует. По крайней мере, ими не могут стать те, что души никогда не имели, не верили в неё. Они просто по воздуху мокрым пеплом, да под землю, — и нет. Никогда больше нет. Штаты знает это, как старый стих от зубов, а глаза ему врут. Солнце с годами становится ярче, блик падает не так, отражаясь от высоких стен и стекла, в голове засел бзик, ничего нет. Зрение его делится на два, по причине дурной; следит зрачками за Британией, говорящим, пока радужка дрожит и расплавляется от тени в другом углу, сидящей на стуле, которого нет, тяжестью знакомой фигуры — которой больше нет, нет навсегда. Ладонь влажная держит подбородок капканом для кроликов, пальцы сжимаются на губах. Взгляд на Британии, говорящий. Штатам хочется посмотреть на других, убедиться, что они тоже не видят, тоже не чувствуют этот холод неживого, несуществующего на коже, теле, волосах и тесно стиснутых зубах. Что того, кого нет — нет. Хочет и не может выдохнуть дольше, чем на две с половиной секунды, не может двинуться, закованный ледником. Скованный руками, глазами и ртом, которых нет, которые чёрные, как ничто, неразличимы. Мягкий луч солнца тянется по столу из светлого дерева, ворошит пыль, касается рук и деловитых пиджаков с рубашками, разлучает тени. Собрание заканчивается, вместе с ним и недавний вдох США, он глотает воздух судорожно, когда большая половина стран уходит прочь. Отталкивается от стола и смотрит, с чем-то таким, чего сам не разберёт — никогда не узнаёт. Но вешалка для шляп и пиджаков, стоящая рядышком с последним стулом, не смотрит на него в ответ.