По словам британских ученых, все американцы слепы, а русские глухи.

И раз, и два, Пока пыль ещё светится солнцем, улыбчиво тёплым, а прошлое застыло в деревянных стенах этого чердака, набитого хламом, как нечто большее, Три, Пока ещё раздаются из старого патефона последние хрипы, остатки винилового шедевра чьего-то, поцарапанные воспоминания, и сухость остаётся во рту дикая, но бывалая, Раз, и два затем, Пока с ноги на всю стопу, наступая, и руки зависли в пыли лёгкой, перебирая пальцами, обнимая. Видимо, неизбежно, пустоту, вместо чужой поясницы, спины, рук или ладоней, пальцев, истерзанных инеем, Призрака мелькнувшего, Три же, Пока игла проигрывателя, затупленная, дребезжит ещё, а с глаз не закапает прозрачной водой, да с чего бы?... ... Один? Раз? Пока туфли, лаком покрытые, блестящие чёрным, не остановятся от забавы дурной на миг, а руки не дрогнут, судорогой, не обнимут тело собственное, мгновением этим испуганное, спокойное от того, что одно здесь, на чердаке дряхлом, Два, три, Пока глаза злобные с голубым, озлобленные мгновением непрошеным, наплывом, или иным, не бросятся к патефону этому, шепчущему. А руки, от глаз злобные, не сбросят его с тумбы остервенело, чтоб чемоданчик — вниз да на все щепки, замолчал, И ни звука больше из него.