пожалуйста, остановись.

Юра распахивает глаза из-за пронзающего холода, растекающегося по всему телу. укутывается в плед, подгибает ноги и смотрит на вторую половину кровати. пусто, простынь как-то неестественно смята и едва ли не снята с матраса. внутри что-то неприятно сжимается. очередная волна холода проходится по телу, и Музыченко лениво переворачивается на другой бок. окно оказывается распахнуто настежь, а шторы открыты и колыхаются от ветра, изредка хлопая по стенам. хлопья снега вместе с ветром залетают в комнату и падают на пол, оставляя крупные капли, что рано или поздно собираются в лужицы. совсем нехотя Юра поднимается с кровати, накидывая на плечи всё тот же плед, и быстро доходит до окна, захлопывая его. становится намного тише. он подкручивает ручку регулятора температуры на батарее, чтобы комната прогрелась, и вспоминает, что кровать всё ещё пустует. в голову лезут самые дурацкие и неприятные мысли, и чтобы отмести их, он идёт осматривать квартиру. находится Паша на кухне. сидит на подоконнике, свесив ноги из окна, и сжимает пальцами сигарету, едва ли не ломая её напополам. только сейчас до Юры доходит, что тот сидит в одном нижнем белье, а на дворе давным-давно декабрь. — Пашка, — тихо зовёт он, чтобы не напугать, подходит медленно, одной рукой удерживая на теле плед, что постоянно сваливается с плеч и грозится упасть на пол. по спине проходится табун мурашек, — Пашенька… — Личадеев, наконец, слышит его, ведёт плечами, но не оборачивается. только затягивается глубоко, выдыхая дым за пределы кухни, и ёрзает на месте. Юре же кажется, что он двигается ближе к краю, и сразу же срывается, подбегая вплотную и крепко обнимая за талию, как можно ближе прижимая к себе. Паша роняет помятую сигарету из рук, и та падает куда-то в пустоту заснеженного города, — умоляю, слезай с подоконника, Пашенька, милый, — он продолжает сжимать его в своих руках и тянет на себя. тот всё никак не реагирует, и Музыченко самостоятельно стаскивает его тело на пол, накидывает плед, снятый с себя, и закрывает окно, так же подкручивая регулятор на батарее. щёлкает кнопка чайника, на столе оказываются две кружки, — расскажи, — тихо просит он, когда Паша всё-таки пересаживается на стул. тот смотрит на него побитой собакой, под глазами залегли тёмные круги, да и взгляд потерял былой огонёк. — что рассказать? — голос у него слишком сиплый, почти не слышно, что он говорит. — что у тебя с голосом? — Юра вновь подходит к нему и кладёт руку на макушку, слегка поглаживая и перебирая холодные влажные пряди. — ничего, — конечно, Паша не будет говорить ему о том, что большую часть этой ночи он провёл в истерике и к утру просто сорвал голос из-за рыданий. какой вообще смысл грузить его очередными проблемами, если все они принадлежат ему самому? нужно просто молча смириться с этим и перестать быть обузой для кого-то. хотя бы на какое-то время. — ты же знаешь, как я за тебя переживаю. пожалуйста, не отмалчивайся. мне важно знать, что с тобой происходит и как ты себя чувствуешь, — Юра берёт его за руку, но Личадеев почти сразу вырывает её и отодвигается. — почему ты не можешь просто оставить меня? зачем ты постоянно со мной возишься, зачем помогаешь? просто, блять, найди своё счастье в ком-нибудь другом, в чём твоя проблема? ты просто тратишь своё время на того, кто тебе не нужен. прекрати. просто прекрати. я уйду из твоей жизни и ты даже не заметишь, но зато тебе станет куда проще. отпусти меня, наконец! я просто груз для тебя. Музыченко поджимает губы, бегает взглядом по его лицу, видит сдвинутые к переносице брови и обхватывает себя руками, снова чувствуя сильный холод, хотя на кухне стало намного теплее за время их «разговора». — но я так не могу. неужели ты не понимаешь, что ты и есть тот человек, что приносит мне счастье и искреннюю радость? я хочу помогать тебе. не должен. хочу. если бы я тебя не любил, давно бы оставил. почему ты это говоришь? что вообще происходит? — отпусти меня, Юра. я тебе мешаю, — и эти слова режут слишком больно. Юра не выдерживает, разворачивается к выходу и влетает в комнату, хватая первые попавшиеся вещи, чтобы переодеться. через пару минут он натягивает ботинки, снимает с вешалки пуховик и выходит в парадную, даже не хлопнув дверью. обида захлёстывает с головой. обида на себя. он понимает, что во всём этом виноват только он, но не может ничего сделать. сейчас он просто не может показать Паше свою слабость, он должен быть сильным, тому намного хуже, и Юра может сделать только хуже, поэтому волю эмоциям он даёт только тогда, когда уходит за несколько кварталов от дома и доходит до набережной. сейчас слишком рано, и улицы пустуют. Музыченко садится на скамейку, поджимает колени к груди и скрещивает руки, утыкаясь в них лицом и с силой сжимая воротник куртки пальцами. и он не может себя остановить в тот момент, когда начинает срываться, когда хочет закричать, чтобы потерять голос, когда рыдает в голос, сильнее вжимаясь лбом в рукав, и понимает, что это всё. тратя все силы на Пашу, он не замечал, что в нём копятся те же самые чувства. только вот Паша всегда мог всё ему сказать и выплакаться, а себе он этого не позволял, пока не перешёл ту самую грань. и сейчас всё, что ему остаётся — судорожно всхлипывать и надрываться от плача. и как же хорошо, что рядом сейчас никого нет. в особенности Паши. успокаивается он долго. сначала приводит дыхание в норму, затем кое-как умывает лицо, используя для этого снег, а потом просто смотрит стеклянными глазами вперёд. на неживую воду, на серый бетон, на металлические ограждения и надписи на магазинах на том берегу. телефона у него с собой нет, поэтому никто не может его потревожить. внутри только пустота. словно ничего не осталось. совсем ничего. люди начинают постепенно выходить на улицу, автомобили уже образуют пробку у светофора, но Юра продолжает неподвижно сидеть, даже не обращая внимания на холод. ему нужно время, и пока что оно у него есть. он не знает, сколько так сидит. может, сорок минут, а может и все три часа. до этого нет никакого дела. мысль «как там Паша?» теряется в сознании, и Музыченко просто игнорирует её, пока в голове вновь не начинают вырисовываться страшные картинки. вот Паша сидит на подоконнике, как сегодня, а вот его там уже нет. а потом полиция-скорая-катафалк и Юра обнаруживает себя бегущим к собственному дому. во дворе оказывается спокойно. он заходит в парадную и поднимается на нужный этаж. входная дверь всё ещё не закрыта на замок. Личадеев, конечно же, сидит в прихожей напротив двери, спрятав лицо в ладонях, крупно дрожит и дышит через раз. и давно он тут? Музыченко стоит в проёме, смотрит на него и делает шаг вперёд, опускаясь на колени. Паша что-то шепчет, всё ещё утыкаясь в руки, из-за чего его совсем не слышно. Юра убирает его руки и вглядывается в лицо. — прости меня, господи, прости-прости-прости, Юрочка, боже, прости, я такой… — тш-ш-ш, — он притягивает его к себе и кладёт голову на плечо, чувствует, как крепко Паша обнимает его, и выдыхает. оба натворили делов и были в чём-то перед друг другом виноваты, но и это уже не имело смысла. главное, что каждый понял, что нужно следить за словами и перестать добавлять себе проблем. — не бросишь меня? — тихо спрашивает Паша. Юра вздрагивает всем телом. — не брошу.