пожалуйста, остановись.

Юре стыдно до тех пор, пока он вновь не оглаживает тёплые бока и не устраивает руки на упругой груди. ритмичные движения и тепло, разливающееся по телу, доставляют только удовольствие, и мысли отходят на второй план. он обещает себе, что это точно последний раз, но снова и снова остаётся после репетиций в пыльной гримёрке. Паша склоняется над унитазом и давится всхлипами. в последние дни ему тяжело даже вставать с кровати, тошнота не проходит, но ко врачу он не торопится, надеясь на то, что это просто от голодания. в театр он не ездит, предупредив Серговну, и проводит всё время дома, контактируя с улицей только через окно. Музыченко объясняет, что пропускать свои репетиции он не может, и говорит в случае чего звонить, но Паша, всё ещё держащий обиду, почти не общается с ним. в надежде, что таблетки, выписанные психиатром, хоть немного помогут, Личадеев выпивает ещё одну и падает на подушки. сны наконец-то оставляют его в покое, и теперь ночи проходят без происшествий. в целом становится немного легче — приступы отступают и появляются реже, поэтому он не нуждается в посторонней помощи и просто пытается забыться в крепком сне. Юра приходит домой поздно, но Паша понимает, что это — его работа, и поэтому не спорит. Музыченко же каждый раз искренне улыбается, не давая поводов для беспокойства, а сам так же улыбается совсем другому человеку. ему кажется, что всё давно пора прекратить, но это оказывается сложно, и под давлением со стороны он снова и снова сдаётся. со временем он начинает оправдывать это тем, что Паша его утомляет и ему нужна разгрузка, и начинает верить в это сам. — блять… — Личадеев держится на полусогнутых ногах и хватается за раковину. он чувствует, что теряет опору, и пытается по стене добраться до спальни, но падает в коридоре. перед глазами плывёт, картинка двоится, и тошнота накатывает с новой силой. приходится закрыть глаза и глубоко дышать, чтобы прийти в норму. открывается дверь, и Паша снизу вверх смотрит на вошедшего Юру, который сразу же кидается к нему и помогает сесть, но Личадеев отталкивает его и смотрит со страхом и неприязнью. — в чём дело? — Музыченко стоит посреди коридора и смотрит на него, нахмурив брови. — сам мне расскажи, — голос срывается, в горле встаёт ком, руки начинают слабо дрожать. Паша обхватывает себя за плечи и отползает вплотную к стене, и он готов поклясться, что чувствует, как внутри разгорается злость. становится настолько обидно, что горло буквально пережимает с такой силой, что сводит мышцы. Юра ничего не может понять, пока не поворачивается к зеркалу. на шее цветёт засос, выглядывая из-под рубашки, — работаешь, да? репетируешь? — Личадеев не боится повысить голос, только сдерживает рвотные позывы, на время прикрывая глаза и делая три глубоких вздоха, — какая же ты тварь, — он поджимает губы и пристально смотрит на него, словно требуя объяснений. Музыченко молчит и даже визуально становится меньше, но неожиданно для Паши начинает оправдываться. — ты сам сказал, что можешь понять меня. знаешь, сколько я сил на тебя трачу? мне нужен хоть какой-то отдых, а ты мне его не можешь дать! и что прикажешь делать? — йогой, блять, займись, — он встаёт, держась за стену, и уходит в уборную, захлопывая за собой дверь. его снова рвёт, хотя, казалось бы, уже нечем, и это окончательно добивает. он стирает слёзы с щёк, упрямо пытаясь остановить их поток, и чувствует, как его накрывает паника. воздуха не хватает, и всё, что он помнит перед тем, как отключиться — стук в дверь. головная боль, неприятный прерывистый писк и что-то на лице. Паша на пробу двигает рукой, и мышцы моментально сводит. попытка открыть глаза оказывается успешной, но осмотреться не получается — голова не поворачивается. в комнате темно, и всё же без труда удаётся понять, что это больничная палата. внезапно его плеча кто-то касается, и по телу проходит волна мурашек. спереди появляется знакомое лицо. — что ты здесь забыл? — сипло спрашивает он, оглядывая Музыченко. на злобу нет сил. — мне уехать? — да, — этого хватает, чтобы Юра развернулся и вышел за дверь. Личадеев закрывает глаза и выдыхает, мысленно проклиная и его, и себя, и таблетки, и всё на свете, а затем снова впадает в беспамятство. в следующий раз он просыпается уже в тишине, и наконец-то удаётся немного двинуться. за окном садится солнце, свет в палате приглушён. в коридоре кто-то спорит, и Паша жмурится от головной боли. хочется, чтобы все заткнулись, и словно по щелчку пальцев становится тише. сон окутывает и забирает в свои объятия, а Личадеев думает о том, что эта усталость его добьёт. ещё лучше он чувствует себя утром. рядом никого нет, зато обнаруживается бутылка с водой, и Паша тянет к ней руку, с трудом отрывая её от поверхности тумбочки. пары глотков хватает, чтобы окончательно прийти в себя и избавиться от обезвоживания. в коридоре слышится какой-то шум, и через несколько секунд в палату заходит Юра. Личадеев осторожно ставит бутылку на место и смотрит в окно, надеясь, что он с ним не заговорит. ошибается. — Паш, — снова рука на плече. хочется её сбросить, позвать охрану или устроить скандал, но всё, что он делает — переворачивается набок и пытается уснуть, но в этот раз не получается, — прости меня. я такой придурок, — Музыченко убирает руку и садится на стул, — я очень виноват перед тобой. очень. прошу, дай мне ещё один шанс. я больше ни шагу от тебя. — почему ты позволяешь себе так нагло обманывать меня, — Паша прокашливается и поправляет покрывало, — а затем приходить в больницу и извиняться. неужели ты не понял с первого раза? почему… почему ты не остановился? ты знаешь, в каком я состоянии. знаешь, что я стараюсь тебя не тревожить. знаешь, что я испытываю. так почему ты этим пользуешься? как тебе ещё объяснить, что это не по моей воле происходит? думаешь я не заебался? заебался, но я не позволяю себе переходить черту. знаешь почему? потому что я, блять, люблю тебя, а ты просто… ломаешь меня. просто рушишь всё, что между нами. я же сказал: хочешь — уходи. я переживу. измену я прощать не хочу. я не доверяю тебе, понимаешь? — наступает тишина, а затем хлопает дверь. Паша оборачивается через плечо и сталкивается с пустотой. наверное, это правильное решение. им давно пора прекращать эти пытки, но настолько ли это просто? ответить на этот вопрос невозможно, но в груди точно разрастается дыра, как пропасть между ними.