Последний удар колокола

Кровь Феба все больше и больше растекалась по земле. Вдалеке раздавались чьи-то крики.  — Сюда! Сюда! Да, это оттуда кричали! Убийство! — приближающиеся голоса не вселили в цыганку надежду на спасение, а лишь еще больше напугали. Внезапно, она словно пробудилась, осознав, что найдя ее рядом с телом Шатопера, запросто обвинят в его гибели, даже не обратив внимания на то, что жертвой в этой страшной потасовке могла быть она сама. Эсмеральда припустилась наутек, забыв о том, что ее Джали осталась недалеко от того самого места, где лежал капитан. Рядом валялся тот самый кинжал, который девушка всегда носила на поясе. Она бежала и бежала, не разбирая дороги, не смотря под ноги, сворачивая с улиц. Наконец, она добрела до берега Сены. Спрятавшись под одну из опор моста, цыганка еле-еле перевела дух. Ей было очень страшно, казалось, что эти голоса следуют за ней по пятам, она осторожно выглянула — никого не было. За ней никто не бежал и даже не шел. Все было тихо. Как будто ничего и не произошло. Лишь темные воды бились и камни, да холодный ветер то и дело налетал с такой силой, что казалось хотел унести цыганку куда-то подальше от того проклятого мета. Пробродив почти полночи к ряду по темным улицам Парижа, опасаясь погони, Эсмеральде все же удалось добраться до Двора Чудес. Ее мысли путались, усталость и страх отняли у нее последние силы. Оставалось еще одна улица и она могла чувствовать себя в безопасности, среди своих цыган и уличных бродяг, но вдруг кто-то окликнул ее. Эсмеральда обернулась, внутри у нее снова все сжалось, предчувствие чего-то недоброго опять закралось в ее душу. Окликнувший девушку был молодой мужчина не старше тридцати лет. Судя по одежде, которая когда-то отвечала последней моде и видела лучшие времена, а теперь была кое-где в заплатах, а кое-где всего лишь просто зашита наспех, он представлял собой то сословие, которое можно было бы отнести к простым горожанам, либо тем самым неудачливым студентам, которых выгнали из семинарии. Но столь поспешное мнение было ошибочным.  — Кто ты? — голос Эсмеральды дрожал.  — Меня зовут Пьер, Пьер Гренгуар, я поэт и драматург. К вашим услугам! — мужчина подошел к ней, ведя за повод Джали. — Кажется, это твоя козочка? Ты так быстро убежала, позабыв о своей подружке, а я не мог пройти мимо столь прелестного создания! Сказав последние слова поэт немного покраснел, обнаружив, что его литературный пируэт может обидеть хозяйку, которая была еще прекрасней свой подопечной.  — О, боже! Джали! — цыганка кинулась к козе и обняла ее. Джали радостно заблеяла и уткнулась Эсмеральде в колени. — Я так испугалась, что совсем о тебе позабыла. Прости меня! Спасибо вам, месье Пьер.  — Какая славная козочка. Я знаю тебя, ты та самая цыганка, которая танцует на улицах Парижа, особенно часто на соборной площади? Кажется, Эсмеральда? Ведь тебя так зовут? — снова обратился Пьер к девушке.  — Да, это так… — неожиданно слезы навернулись у нее на глазах — Ах, месье, я попала в такую переделку… Даже и не знаю, как вам объяснить…  — Я видел как вы бежали по улицам, а потом услышал крики, что капитана королевских стрелков кто-то пырнул ножом — вкрадчиво продолжил Гренгуар, внимательно поглядев в большие карие глаза Эсмеральды.  — Клянусь вам, я этого не совершала… — тихо отозвалась она, прижимая к себе Джали еще крепче — Этот солдафон набросился на меня, но это не я пырнула его ножом. Вы не поверите, какая-от черная фигура, высокий, словно призрак, человек… Одетый во все черное… Это он, он подобрал мой кинжал, который я выронила, пока защищалась от домогательств этого животного… И этот черный человек ударил ножом капитана… А я… Эсмеральда вытерла слезы, которые безвольно текли по ее щекам.  — А я убежала, мне стало так страшно… — продолжала она сбившимся голосом — Вы мне верите? — Не знаю почему, но да, я вам верю — ответил Гренгуар и протянул цыганке руку — Где же вы живете? Я с радостью провожу вас до дома. Вам нельзя оставаться теперь одной и разгуливать по ночным улицам. Эсмеральда протянула ему свою руку в ответ и жестом показала в ту сторону, где был Двор Чудес. Так, они оба, взявшись за руки отправились вместе по пустынной одинокой темной улочке, в сопровождении козы, да порывов холодного ветра… *** Тем временем Квазимодо отвели под стражу, а к полудню он уже предстал перед судьей, ожидая свой приговор, но несчастный глухой действительно не понимал за что его схватили, за что ему назначили столь позорное наказание. На другой день его должны были привязать к старому огромному колесу от телеги и сечь целых два часа перед улюлюкающей толпой, швыряющей в него камни, гнилые овощи и фрукты, плюющей ему в лицо, кричащей оскорбления или откровенно поносящей звонаря. К счастью, Квазимодо был глух и все крики, и дикие возгласы толпы, были до него не досягаемы, но взамен прилетали камни — один, внезапно прилетевший прямо звонарю в лицо увесистый булыжник, раскроил ему скулу. Квазимодо дернулся и зарычал на обидчика, но более этого поделать ничего не мог, руки и тело его были связаны. Удары палача сыпались на него как град с небес. Плеть ходила по всему телу, оставляя глубокие кровавые следы. Но если физическую боль Квазимодо еще как-то мог перетерпеть, эти бесконечные унижения и издевательства такого большого скопления народа, были для него куда хуже… Народ любил жестокие представления. Чем изощренней и ужасней была казнь или наказание, тем больше собиралось зевак, готовых черпать извращенное наслаждение в людских страданиях. Такова природа  человека — жестокая к слабому, а уж к тем, кто не похож на них и вовсе бывает беспощадна. Словно укрепляясь тем самым в своей правоте, будто верша какое-то высшее правосудие и взирая на несчастного свысока, приравнивая этим себя к богу, но забывая при этом, о милосердии и сострадании, возомнив себя совсем не тем, кто когда-то страдал за их грешные души на кресте. А потом, разойдясь по домам или своим делам, забыв о несчастном страдальце, каждое воскресенье эти же самые люди спешили в церковь, чтобы послушать проповедь, получить отпущение грехов и сидеть с важными лицами, кивая на каждое слово священника, произносящего священные гимны во славу Господа. Наказание, назначенное для Квазимодо было в самом разгаре. Палач усердствовал и взмахивал плетью с той грацией и усердием, с какой могла бы выделывать па не каждая придворная красавица. С каждым ударом, обрушивающимся на звонаря, народ ликовал и его крики отзывались по всем окрестным улицам. Обращая свой единственный глаз на многочисленных собравшихся, Квазимодо вдруг заметил ЕГО — это был Клод Фролло. Священник мельком прошмыгнул сквозь собравшихся и удостоил несчастного горбуна лишь единственным холодным взглядом, а после и вовсе удалился восвояси. Это было самое тяжкое для бедняги-звонаря. Пока эта пытка продолжалась, наступил полдень, стало жарко. Закончив со своими обязанностями, палач спустился с помоста и оставил привязанного Квазимодо под палящим солнцем еще на час. Толпа не унималась.  — Пить — внезапно раздалось с помоста. Это было единственным словом, слетевшим с губ Квазимодо. Как только собиравшееся отребье услышало просьбу несчастного, все снова стали кричать и кидать в горбуна камни, да и все то, что подворачивалось под руку.  — - Пиииить! — закричал Квазимодо, тщетно пытаясь высвободиться из своих пут. Но никто даже не пытался ему помочь. Толпа не унималась и кричала, обрушивая проклятия на его голову. Вдруг от толпы отделилась знакомая смуглая фигурка. Квазимодо узнал ее — это была та самая девушка-цыганка, танцующая на площади перед собором, та самая, которую он встретил в подворотне… На этот раз цыганка была не одна, с ней был все тот же молодой мужчина — Пьер Гренгуар.  — Может, лучше не надо? Слишком много народа, тебя кто-нибудь может узнать! — шептал Пьер, пытаясь удержать цыганку от необдуманного поступка.  — Мне нечего и некого бояться, а тем более стыдиться — ответила Эсмеральда решительным голосом — Я никому не причиняла зла и тем более, как ты и сам знаешь, никого не убивала. Пусти, ему нужна помощь — этот человек пострадал из-за меня как раз накануне, когда меня угораздило наткнуться на этого капитана! С этими словами, Эсмеральда отцепила свою флягу с водой от пояса и поднялась на помост, чтобы напоить несчастного. Как только она вплотную приблизилась к горбуну, некоторая брезгливость невольно отразилась на ее прекрасном лице. Квазимодо тотчас же понял, что к чему и постарался отвернуться, но Эсмеральда подошла ещё ближе и наклонилась к самому его лицу, поднося флягу к его рту.  — Вот, пей, пей. Это из-за меня ты здесь, из-за меня тебя высекли. Прошу, прости, я не знала, что все так плохо кончится. — прошептала она, продолжая поить звонаря. Девушка не знала, что Квазимодо был глух.  — Ты не побоялась их… — тихо ответил Квазимодо, заметив, что губы ее шевелятся и она что-то говорит; наконец-то оторвавшись от фляги с водой. — Ты не побоялась их криков, летящих камней, не побоялась меня… Такого урода… Почему пожалела?  — Ты не так страшен, как некоторые, даже те, кто обладает более привлекательной внешностью. Прости меня — ответила Эсмеральда и забрав флягу, сошла с помоста. Звонарь не услышал ее ответа, а лишь глядел ей в след… Спустя еще час, после полудня, Квазимодо отвязали и он, с опущенной головой, побрел к собору — единственному убежищу и дому. *** Доброта часто оборачивается против того, кто бескорыстно одаривает ей других. Так произошло и с Эсмеральдой. Смелый поступок девушки привлек к ней внимание доносчиков и стражи. Один неприятный толстяк в засаленном фартуке, хозяин той самой таверны, откуда выходил Феб, узнал в Эсмеральде ту самую цыганку, которая могла пырнуть ножом капитана королевских стрелков. Да и сам Феб, который оказался не так сильно ранен, не погнушался ничем, как решил жестоко отомстить строптивице за все про все, лично пообещав приличное вознаграждение за поимку цыганки. Получив за свой донос добрую монету, нисколько не тяготясь тем, что обрек невинную душу на возможную казнь, толстяк, посмеиваясь и кусая монету, побрел в свой кабачок. Спустя несколько мгновений, растолкав толпу, капитан стражи приказал схватить девушку, отвесив увесистый удар Гренгуару, пытавшемуся хоть как-то заступиться за Эсмеральду.  — Позаботься о Джали! -лишь это успела крикнуть цыганка. Толпа сопровождала арест криками и гулом. В это самое время, Квазимодо, ковыляющий на пути к собору, все же заметил, что его спасительницу тащит стража. Помешать он не успел, так как девушку затолкали в повозку и увезли в неизвестном направлении. Все было кончено. Лишь растерянный поэт, озирающийся по сторонам и прикладывающий руку к тому самому месту, куда пришелся удар стражника, остался сидеть на земле рядом с помостом. *** Тем временем, пока все эти события происходили в течении вечера и ночи, Клод бродил по темным улицам Парижа, в надежде отыскать убежавшую Эсмеральду. Он не видел перед собой дороги, все его мысли были поглощены одним — где она? Куда убежала? Боже! Какую непростительную ошибку он совершил! Как просчитался! Какому глупому и отчаянному риску он подверг любимую женщину! Его терзали противоречивые чувства: с одной стороны, это он спас ее от ужаса и грозившего позора, и противостоял капитану как мог, с другой — своими внезапными действиями, в порыве ярости, он собственными руками обрек несчастную невинную девушку на возможную позорную казнь. Если ее схватят, то плясунья вряд ли избежит виселицы, даже, если этот бравый вояка выживет. Господи! Как жестока и несправедлива судьба! Да, Господь испытывал его и Клод поддался этому искушению. Теперь он сам, а вместе с ним и Эсмеральда, расплачивается за его грехи, за его нечестивые мысли, за те ночи, которые он провел без сна, словно в горячке, грезя о прекрасной смуглянке. Все эти мысли жгли его словно раскаленными щипцами, сердце ныло от того, что все его усилия привели вовсе не к тому, чего на самом деле хотелось, но самое страшное было впереди и Клод это отчетливо понимал. Это была настоящая пытка! Священник уходил все дальше и дальше, страдая от неизвестности, безнадежно вглядываясь в пустынные темные улочки, лишь изредка освещенные тусклыми лучами светильников, пробиравшимся из трактиров, как мелкие воришки. Вдруг, он неожиданно обратил внимание, что в его руке что-то есть. Это была одна из страниц той самой книги… Темные глаза Клода упали на светлый лист. Он тщательно сложил этот клочок бумаги и засунул под сутану — этот обрывок Клод узнал — то был справочник лекарственных растений. «- Надо же, откуда у нее эта книга?» — пронеслось в голове у священника — «Неужели эта уличная цыганка умеет читать? И разбирает латынь?».  — Книга! Ее книга, она значит для нее что-то, раз эта девушка так отчаянно за нее боролась. Кажется я знаю, что это за книга… Да… — прошептал Клод, проведя рукой по лбу, будто вспоминая и перебирая в памяти все свои фолианты, продолжая идти теперь уже вдоль берега Сены, не заметив, как фигурка Эсмеральды пронеслась рядом с одним из мостов неподалеку и укрылась за одной из стоящих опор.  — Господи, — шептал священник почти беззвучно — Прошу, помоги, не оставляй меня, укрепи душу заблудшего раба твоего… Эсмеральда… Клод шел быстрым шагом, все дальше и дальше, удаляясь от того места, где пряталась цыганка, дрожа от страха и волнения. Он и не подозревал, что был так близко к своей мечте. В эту ночь судьбе так и не удалось свести их вместе — уличную плясунью и потерявшего свою душу священника. Ночь сгущалась, тучи заволакивали и без того темное небо, предвещая дождь, звезд в эту ночь не было.