Последний удар колокола

«…любовь, этот родник всех человеческих добродетелей, в душе священника оборачивается чем-то чудовищным и что человек, созданный так, как он, став священником, становится демоном…» «Собор Парижской Богоматери». Виктор Гюго Растерянный, с разбитым лицом Гренгуар побрел прочь, совсем не замечая среди расходившейся толпы, высокую широкоплечую фигуру священника. Это был Клод Фролло. Он видел все: как высекли его приемного сына, как потом эти люди издевались над несчастным, как после, когда казалось ничего и никто не могли помочь звонарю, на помост поднялась ОНА. Ее облик в лучах света казался Клоду сродни Деве Марии, а ее милосердие и доброта, сострадание и смелость лишь усилили чувства архидьякона. В его душу прокралась надежда — надежда на то, что она сжалится и над ним, не оттолкнет и не отвергнет его. Но теперь, когда цыганку увезла повозка со стражей, Клод и сам осознавал свою причастность к ее аресту, нужно было что-то предпринять. И немедленно. На его счастье, судья, который должен был вести процесс по делу цыганки, Жак Шармолю — был его другом Королевский прокурор любил прогуляться в компании самого архидьякона Жозасского и побеседовать о волнующей их обоих судьбе — судьбе золота и о том, как его добыть. Уже после полудня они вместе неспешно гуляли, прохаживаясь мимо собора, разглядывая главный портал и обсуждая текущие дела.  — Да, такие процессы заканчиваются сразу, полагаю, с этой цыганкой все решено. Ее повесят на следующий день, утром. — заканчивал разговор Шармолю, с удовольствием посвятив своего друга в детали, потому что Клод в свою очередь мог посвятить судью в подробности изготовления золота, но архидьякон вовсе не собирался раскрывать те главные секреты, которые привели бы к добычи золота. Их священник приберег для себя, отмечая однако, что и сам еще не смог постичь до конца эту загадку.  — Вы, мэтр Жак, как всегда превзошли самого себя в усердии вершить правосудие — Клод знал как найти подход к алчному до лести Шармолю. Судья не мог устоять, тем более эти фразы лились из уст такого строго и скупого до похвалы, каким был Фролло.  — Я всего лишь королевский прокурор на не совсем королевском жаловании — улыбнулся Шармолю, не теряя надежду на то, что Клод все же уступит и покажет ему несколько опытов, которые проводил архидьякон у себя в келье. — Так когда же мы снова попытаемся? Когда вы придете помочь добыть золото?  — Дорогой мэтр Жак, то, чем мы занимаемся отнюдь не невинные опыты! — ответил Клод, приложив указательный палец к губам.  — Понимаю, мэтр Клод, но что делать, ничего не жаль, когда стремишься к цели — улыбнулся королевский прокурор, понизив тон своего голоса. Фролло, опасаясь, что кто-нибудь их услышит, мягко напомнил своему другу, что ранее они хотели исследовать несколько фигур на портале с другой стороны, так они отправились дальше, между тем архидьякон выведал у Шармолю все, что ему нужно было знать по делу цыганки. *** Суд был скорым, но Эсмеральда не признавала и не собиралась признавать свою вину. Девушка твердо отрицала все обвинения, тогда королевский прокурор решил прибегнуть к старому и хорошо знакомому средству. Несчастную девушку привели в комнату для пыток. Вырываться или пытаться спастись было также глупо, как и рассчитывать на снисхождение или жалость со стороны палача.  — Значит, вы продолжаете отрицать то, что вы занимались проституцией? Отрицаете то, что зарезали вот этим кинжалом капитана королевских стрелков Феба де Шатопера? — Шармолю ловко покрутил в руках тот самый кинжал, что был в тот злосчастный вечер на поясе Эсмеральды — Вы отрицаете, что занимались колдовством и наводили порчу при помощи козы на добрых горожан Парижа?!  — Отрицаю! Я не виновна ни в одном преступлении, в которых вы пытаетесь меня обвинить! — выпалила цыганка, ее большие карие глаза сверкнули, а потом расширились от того, что она увидела. В этой комнате все было готово, чтобы причинять боль с тем самым безжалостным рвением, с каким стремились вырвать из нее признание. Железные орудия, клещи, на которых еще виднелись пятна крови предыдущих жертв, кожаная постель… На нее укладывали непокорных, закрепляя руки и ноги живого существа толстыми кожаными ремнями, тем самым избавляя от остатков мужества и повергая в беспомощное состояние.  — Что ж, тогда приступим — таким же бесстрастным и спокойным голосом продолжил Шармолю, обращаясь к палачу — Пожалуй, мэтр Пьера, начнем с испанского сапога. Дикая, невыносимая жуткая боль пронзила ее ножку…  — Так ты признаешь свою вину, девица? — снова спросил Шармолю, не обращая никакого внимания на крики девушки.  — Нет! Я ни в чем не виновата! Хватит, прошу, перестаньте! — в глазах у нее помутилось от той боли, который причинял ей испанский сапог. Все тело сотрясалось в муках и судорогах, а ведь мэтр Пьера всего лишь один раз повернул страшный инструмент.  — Продолжайте, мэтр, — королевский прокурор кивнул в сторону палача. Следующий приступ боли был куда сильнее первого. Ее пронзительный крик, прозвучавший на всю комнату, отлетел от каменных стен и рассыпался об пол, будто тысячи осколков чего-то хрупкого и прозрачного. Девушка потеряла сознание от боли и страха. Но на этом ее мучения не закончились, спустя какое-то время она пришла в себя, беспомощно оглядев то место, где боль стягивалась в один крепкий узел и заставляла пульсировать все ее тело. Из страшного орудия, которое едва палач ослабил, выглядывала её повреждённая, почти раздробленная лодыжка, и черные пятна растекались по ней все больше и больше. Эсмеральда мотнула головой, чтобы не смотреть на это жуткое зрелище. Боль не проходила, лишь усилилась, ее мутило.  — Спрашиваю тебя в последний раз, упрямая ведьма, признаешь ли ты свою вину?! — рявкнул Шармолю, не выдержав упорства цыганки. Ответа он не услышал.  — Хорошо, тогда прошу вас, мэтр Пьера, не жалейте сил в нашем добром деле выводить преступников на чистую воду! — вкрадчивым, но раздосадованным голосом проговорил прокурор. Палач снова повернул какую-то ржавую ручку, затягивая страшное орудие еще сильнее.  — Не надо! Прошу вас! Хватит! Хватит! Я признаю! Я признаю свою вину! Пожалуйста, хватит! — внезапный пронзительный крик девушки напугал даже палача. Слезы текли по лицу Эсмеральды от боли, беспомощности и страха.  — Вот и славно, сразу бы так — прошипел ей на ухо Шармолю — Пишите — кивнул он приставленному судебному секретарю и громко добавил — Ведьма признала свою вину и созналась в своих злодеяниях! Он продолжал говорить что-то еще, Эсмеральда не слушала прокурора, а на все его вопросы и обвинения говорила лишь слабое «да». Тем временем палач уже освободил ее ногу от пыточной машины. Девушка даже не почувствовала как ее куда-то снова потащили, как зачитывали по дороге смертный приговор. -… а после, отвезут на Гревскую площадь, где повесят за шею, пока не наступит смерть. Да смилуется Господь над твоей грешной душой! — это было последнее, что отчетливо сумела разобрать Эсмеральда, перед тем, как ее бросили в темную холодную камеру, без света и еды, на сырую тощую охапку соломы. Последнее прибежище перед казнью. Дверь за ней закрылась. Тьма и боль окутали несчастную. Все было кончено. *** Время шло неумолимо быстро, отсчитывая каждый час, последний, отведенный ей судьбой. Эсмеральда сидела на охапке соломы, дрожа от холода. Наступил вечер. То единственное узкое маленькое окошко, через которое днем еле падали лучи света, теперь было источником студеного воздуха, залетавшего и в без того промозглую, холодную камеру. Девушка попыталась подвигать стопой, но все было напрасно, при каждой попытке пошевелиться дикая боль пронзала все ее тело. Судорога сводила мышцы, кровь сочилась на каменные плиты. С последним лучом света заходящего солнца, надежда на спасение или хоть какое-нибудь снисхождение, угасла. Эсмеральда отчетливо понимала, что эта ночь будет для нее последней. Безысходность. Боль. Страх. Холод. Сырая солома и бегающие пищащие крысы, которые уже почуяли запах плоти и скорой смерти. Вот, то, что будет ей последними мгновениями в жизни. Слез больше не было. Эсмеральда постаралась лечь и осторожно, морщась от боли, притянула ноги к себе. Так по крайней мере ей было не столь холодно и страшно. Осознание скорой смерти, как ни странно, не вызвало в цыганке страх, а наоборот успокоило ее, накрыв невидимым теплым облаком, погрузив разум в полудрему. Ведь остается совсем немного и ее мучения закончатся. А что она в сущности успела увидеть за свою недолгую жизнь? Эсмеральда перебирала в памяти те редкие моменты веселья в ее жизни, те мгновения, когда она, будучи еще маленькой девочкой с упоением слушала рассказы своего учителя, подарившего ей, подкидышу без роду и племени, уличной плясунье, целый мир, который и по сей день оставался для нее дороже всего на свете. Ей вспомнилась ее книга — маленькая отдушина и кладезь мудрости, отделяющие Эсмеральду от реального грязного, жестокого мира бесконечных улиц, трущоб, воров, уличных девок, веселых гуляк, да пьяниц, вываливающихся из трактиров под вечер… Джали — милое создание, единственное живое существо, которое любило ее просто так. Клопен, защищавший ее от всего дурного, словно действительно был ей братом… Где он теперь… Странные протяжные звуки, проникавшие в ее холодную клетку, были удары колокола собора Богоматери. Эсмеральда знала, что финальный удар возвестит о последнем вечернем часе, когда добропорядочные люди гасят свет в своих домах. Этот последний удар, зависший над ее головой, как топор палача, станет тем самым невидимым приговором, который приготовила ей жизнь. Так она продолжала лежать еще какое-то время, вслушиваясь в эти звуки. Неожиданно дверь ее темницы распахнулась и цыганка услышала как кто-то спускался вниз по лестнице… Неужели? Так скоро? Неужто за ней так быстро прислали палача? Как? Ведь еще только вечер, и последний удар колокола еще не прозвучал! Узница привстала на своей жесткой соломенной постели и стала вглядываться в темноту. Спустя мгновение Эсмеральда увидела высокую фигуру мужчины, облаченного во все черное, но это был вовсе не палач. Он молча опустил светильник на пол и стоял в немом оцепенении перед испуганной продрогшей до костей плясуньей. ***  — Кто вы? — дрожащая от холода цыганка первая решилась нарушить тишину. Фигура в черном чуть шелохнулась, а затем медленно приблизилась к ней.  — Священник — незнакомец подошел еще ближе. Услышав бесстрастный ответ, отдающий металлом, Эсмеральда невольно вздрогнула, да и звуки голоса прибывшего гостя оказались ей отчего-то знакомыми.  — Зачем же вы пришли сюда, святой отец? В этот холод и мрак…- отвечала несчастная. И снова в ее душу стал закрадываться тот безотчетный страх, который еще мог отделить Эсмеральду от мира мертвых. — Моя участь решена…  — Я пришел приготовить тебя к смерти. Утром тебя поведут на казнь. Осталась лишь эта ночь. — ответил священник, откинув одним движением капюшон, который до этого времени не позволял видеть его лица. В этот момент Эсмеральда услышала последний удар колокола, а перед собой девушка увидела пылающие большие темные глаза священника, который возвышался над ней и взирал на ее полу-обнаженное тело, укрытое лишь жалкой тюремной ветхой робой, с той дикой необузданной страстью и желанием, что цыганка невольно привстала и как могла попятилась назад к холодной стене. Это был Клод Фролло, архидьякон собора Парижской Богоматери.  — Это вы… — чуть слышно произнесла приговоренная — Тот самый священник… Зачем вы пришли? Увидеть мои мучения и быть может убедиться в своей правоте? Увидеть, что цыганскую ведьму, танцующую на соборной площади, наконец-то приговорили к смерти и она больше не появится никогда? Я не причиняла вам зла! Вы ненавидите меня? За что же?!  — Я люблю тебя! — крикнул Клод, упав к ногам несчастной плясуньи. Он не отрывал от нее своих пылающих глаз, словно пожирая цыганку, протянул руки и обнял ее ноги.  — Что?! Что вы делаете?! Встаньте, прошу, поднимитесь с колен — Эсмеральда была напугана таким поведением священника и уж никак не ожидала увидеть его перед собой на коленях — Вы же служитель Господа! Лишь перед ним следует преклоняться. Прошу вас, святой отец, ради Господа, прошу… Вы пугаете меня.  — Я люблю тебя, слышишь? — повторил священник, медленно поднимаясь с колен, но не отрывая своего пламенного взгляда от дрожащей Эсмеральды. — Теперь ты для меня стала тем богом, которому я молюсь день и ночь… После, он продолжал свою страстную речь, наполненную признаниями и страданиями. Клод расхаживал крупными шагами перед напуганной девушкой, каждый раз удивляя новыми подробностями своего тайного замысла. Глаза Эсмеральды расширились, когда священник вновь подошел к ней вплотную и дотронулся до ее щеки. Клод продолжал посвящать несчастную цыганку во все тайны своей дикой страсти, горящей в глубине его души адским пламенем. Чем дольше Эсмеральда наблюдала за ним, слушая рассказ обреченного на вечные муки священника, тем страшнее ей становилось. Она вдруг отчетливо осознала во власть какого страшного ума попала. Этот человек, дворянской крови, ученый муж, далеко не рядовой священник, привыкший к беспрекословному подчинению, к власти большей, чем королевская, превращался на ее глазах в какого-то ужасного демона во плоти; его жгла не просто похоть, превращающая любого мужчину в животное, он хотел обладать ее мыслями, проникнув ей в голову, чувствами, прокравшись в ее сердце, заставить ее открыть свою душу, стать ее полным обладателем, подчинив своим желаниям и власти. Глаза архидьякона продолжали светиться каким-то странным ярким огнем, Клод приблизился, на этот раз его широкоплечая высокая статная фигура возвышалась над цыганкой словно та самая виселица на Гревской площади. Эсмеральда не раз видела эту черную страшную «длань», эту петлю, проходя каждый раз мимо, когда на площади разыгрывалось очередное жестокое представление, ей казалось это зрелище настолько страшным и отвратительным, что девушка содрогалась от ужаса, всякий раз, когда вглядывалась в лица людей, собравшихся поглазеть на казнь. Смеющихся и улюлюкающих, встречающих довольными возгласами палача… Теперь же Клод, который продолжал осыпать цыганку признаниями в любви и уверениями о своей неугомонной страсти, сам казался палачом — ЕЕ ПАЛАЧОМ.  — Ты слышишь меня?! Прошу, сжалься, сжалься надо мной! Я люблю тебя, люблю! Люблю и ничего не могу поделать с этим пожирающим меня пламенем! Сам ад разверзся и ждет мою душу, но меня ничего не страшит больше… Лишь твоя немилость… Прошу пожалей меня и спаси себя от этой страшной смерти! Я люблю тебя, — повторил он, поднеся ее холодные тонкие руки к своим горячим губам, это его прикосновение словно прижгло пленницу раскаленным железом. Эсмеральда невольно отдернула свои руки, как будто обжигаясь слишком сильным пламенем свечи, но боясь разозлить столь порывистого мужчину, которого охватила страсть и желание, да и потом, он был гораздо сильнее ее; цыганка решила, что лучше ей попытаться успокоить этого безумца.  — Слышу, но разве священнику, посвятившему свою жизнь богу… — она не закончила фразу, Клод опять взял ее за руку и потянул по направлению к двери.  — Выслушай меня, прежде, чем продолжить. — оборвал ее священник — Я пришел спасти тебя. Не перебивай меня. Я пришел увести тебя отсюда. Завтра тебя ждет виселица!  — Я невиновна! Я не совершала этого преступления, клянусь вам! — продолжила было Эсмеральда, попытавшись освободить свои руки от стальной хватки Фролло, но священник вновь оборвал ее.  — Дай мне договорить, прошу, у нас и так совсем немного времени… Это никому не важно, виновна ты или нет! приговор уже вступил в силу… Завтра тебя повесят! — Клод говорил сбивчиво, его внутренне волнение прорывалось наружу. — У тебя нет другого выхода, как пойти со мной! Ты согласна?! Эсмеральда смотрела на него своими карими глазами, которые в свете единственного светильника, казались еще больше. Страх перед этим человеком сжал ее крепкими когтями, но страх перед смертью был для нее куда сильней.  — Спрашиваю тебя еще раз, ты согласна? Поторопись, у нас очень мало времени! Спаси себя и пощади меня! — еще раз повторил Клод, задыхаясь от своих чувств, раздирающих его на части, и бросившись перед девушкой на колени, заглянул ей в глаза. Ее трясло от холода, а еще от боли. Нога ныла, отдаваясь пульсирующим во всем ее теле тяжким эхом. Живот резало и крутило от голода, она не ела почти сутки. Но все перевешивал этот липкий страх — страх неминуемой скорой смерти.  — Я согласна — чуть помедлив, ответила цыганка и протянула священнику руку. Тот молча поднялся на ноги, кивнул и повел пленницу к выходу.