Последний удар колокола

Наступило утро. Первые лучи солнца пробрались в окно, чуть прикрытое ставнями. Они ласково щекотали лицо и напоминали о начале нового дня. Летом солнце всегда поднимается рано, пробуждая все живое и даря надежду на то, что с новым утром, что-то может измениться… Клод потянулся, открывая глаза, на его губах играла легкая счастливая улыбка. Он повернул голову, протянув руку, ведь вчера он заснул не один — никого не было. Фролло подскочил на постели и позвал цыганку по имени — никто не ответил. Вдруг странное неприятное предчувствие закралось в его сердце. Он встал и быстро оглядел спальню — одежды, что принадлежала девушке, тоже не было.  — Проклятье! Эсмеральда! — крикнул Клод в исступлении рыская в поисках ключа, но тот был на месте. Он наспех оделся и мигом спустился на первый этаж, оглядывая каждую комнату и кухню — никого. Он рванулся к входной двери…  — Цыганка… — выдохнул священник, когда обнаружил в замочной скважине обломленный конец тонкого металлического инструмента из своего кабинета. Остатки пинцета стали своеобразным ключом к двери. Наставления Клопена со Двора Чудес, по всей видимости, не прошли даром. Клод застонал и осел на пол, ударив кулаком по двери. Внутри снова поселилась саднящая болезненная пустота… Было очень больно, будто в его сердце и впрямь воткнули тысячи ножей… Наступило утро. Солнце взошло, птицы заливались трелями, цветы издавали сладчайший аромат, покрытые капельками утренней росы, а тем временем Эсмеральда уже добралась до Парижа. Почему она не сделала этого раньше? Почему не сбежала, когда оставалась одна? А ведь дело было вовсе не в больной ноге. Цыганка это понимала как никогда. Эсмеральда корила себя за эту слабость и малодушие, за то, что поддалась соблазну лучшей жизни, за то, что пока она жила в доме у Клода, могла читать книги и наполнять свою жизнь чем-то большим, чем танцы на площади, открывать другое — неизведанное, непознанное и у нее это почти получилось… Теперь, когда Эсмеральда узнала настоящую цену всем добрым порывам, это словно пробудило ее ото сна и придало сил к действию. Боль более не была для нее преградой. Глупо! Господи, как глупо… Все произошедшее с ней казалось сном, лишь ноющая боль внизу живота, да в колене напоминали Эсмеральде о том, что все было наяву. Жизнь преподнесла ей урок, который цыганка должна запомнить навсегда — никому нельзя доверять до конца. Как глупо… Больно и глупо… Нельзя никого жалеть по-настоящему… Как же глупо… Нельзя так опрометчиво вручать свою жизнь в руки другого человека… Как глупо… Рано утром, когда Фролло крепко спал, обнимая свое дорогое существо, цыганка извернулась и аккуратно высвободившись из его объятий, покинула комнату, а потом и дом. Она долго брела вдоль берега Сены, до тех пор, пока не наткнулась на жилье местных перевозчиков. Несмотря на ранний час лодки были полны желающими добраться до города. Денег у Эсмеральды не было, она предложила то, что у нее было — большой шелковый платок, расшитый причудливыми узорами по последней моде. Лодочник смекнул, что такую вещицу не грех будет подарить жене или продать кому-то из своих, так как такой прекрасной работы ему еще не приходилось видеть, да и шелк был слишком дорогое удовольствие для простых людей. Так она добралась до Парижа, а после, отправилась пешком в ту самую часть города, где располагался квартал нищих и Двор Чудес. Эсмеральда тщательно пряталась и старалась прикрывать лицо простым шерстяным платком обычной горожанки, который ранее у нее было повязан на бедрах для тепла. Благодаря простой одежде и этому самому платку ей удалось остаться не узнанной городской стражей. Но все эти ухищрения и «прятки» отняли достаточно времени у беглянки. До Двора Чудес она добралась лишь под вечер. *** Она брела не разбирая дороги, лишь бы добраться до Двора Чудес. Сторонясь по пути солдат, подвыпивших мужчин и школяров, вываливающихся из дешевых трактиров, уличных попрошаек и карманников. Она не хотела, чтобы кто-нибудь узнал ее. Прошло столько времени, Клопен, наверняка, с ног сбился рыская по всем окрестностям Парижа, разыскивая свою названную сестру. Джали — ох, наверно Гренгуар потратил последние деньги… А может и вовсе оставил ее где-нибудь у рыночной площади и теперь у нее другой хозяин… Она добежала последние несколько улиц и вот еще один поворот и… Двор Чудес… И… И никого. Лишь одна небольшая повозка старой цыганки и ее близких осталась на том же самом месте, где стояла раньше. Что же это? Где все? Что случилось? Неужели же их всех… Нет! Эсмеральда старалась гнать от себя дурные мысли, но реальная представшая ей картина говорила о том, что случилось что-то ужасное. Она прошла еще немного. Полог кибитки затрепетал, а потом оттуда вылезла, кряхтя, та самая старая цыганка. Она поправила на себе платок и бросилась к девушке, обнимая Эсмеральду. Слезы текли по старому морщинистому лицу.  — Эсмеральда! Наша девочка вернулась! — старая цыганка крепко обняла девушку, та в ответ прильнула к ее щеке, так же крепко вцепившись в одежды женщины, которую Эсмеральда знала с самого детства.  — Мариетта — облегченно выдохнула девушка — Где же все? Что случилось?  — Ох и не спрашивай — отвечала старая цыганка, провожая ее под руку к своей кибитке — Пока тебя не было, столько всего произошло, что не перескажешь… Но как тебе удалось спастись? Тебя ведь повсюду ищет стража за убийство капитана королевских стрелков! Как же тебе удалось вырваться из тюрьмы? Хотя, нет, постой, не рассказывай, я и так все вижу — добавила Мариетте — Это мужчина… Да, без него дело не обошлось, что ж я тебя не виню, не было у тебя другого выхода, хорошо, что жива осталась. Каждый из нас платит, порой, непосильную цену за свою свободу и счастье. Да что же это я, главного тебе не сказала — все у нас по-другому теперь… Ох, дитя, не в добрый час ты воротилась, ох не в добрый! Старая цыганка причитала, но быстро запустила Эсмеральду в свою кибитку и тут же задернула полог.  — Вот теперь мы сможем поговорить — продолжила Мариетте и достала небольшой узелок с вещами, которые когда-то принадлежали Эсмеральде — Держи, пригодится, сберегла на всякий случай, хранила и верила, что бог над тобой сжалится и однажды ты вернешься к нам. Но еще никогда я так не жалела об этом как сейчас. Глаза Мариетты увлажнились, а морщинистое лицо слегка дернулось. Эсмеральда с тревогой смотрела на нее, но не смела прерывать старую цыганку или задавать вопросы.  — Клопена больше нет на этом свете — промолвила она, обнимая молодую цыганку.  — Нет! Как же? Этого не может быть! — слезы потекли по ее лицу, она не могла поверить спокойным словам Мариетты. Она зарыдала, уткнувшись старухе в плечо.  — Его убили, а тело нашли в сточной канаве, недели две спустя. Какие-то мальчишки из лавки суконщика нашли его — продолжала Мариетта, поглаживая Эсмеральду по голове, пытаясь немного успокоить — Теперь здесь всем заправляет Жак. После смерти Клопена некоторые ушли, других похватали за воровство, а Жак и еще несколько его прихвостней-жонглеров сколотили банду и теперь не гнушаются ни чем, даже убийствами. Двор Чудес стал другим, каждый из нас должен платить Жаку за свое существование, каждый должен приносить определенную сумму деньгами — вещи он не берет, а если кто откажется или посмеет сбежать — найдет и прихлопнет как муху! Мужчинам еще повезло — некоторые сбежали, говорят уехали куда-то на север, но те, что молодые без семей, а вот остальным повезло куда меньше. Мальчишки под руководством Жака промышляют в торговых рядах, что за мостом у собора. Мужчины... Ох, кто-то был рад такому вожаку как Жак, тому, кто бы смог предложить им настоящее дело — вот он им и предложил… Тьфу… Теперь по ним всем тоскует виселица на Гревской площади, стоит им попасться хоть раз! Все живут в домах ниже по улице. Кибитки почти все убрали. Так меньше привлекает солдат и охрану, что у рынка. Лишь я осталась здесь на прежнем месте. Штопаю их раны иногда, от хворей лечу травами, поэтому Жак меня оставил. Женщинам повезло куда меньше. Жак требует и от них платы тоже — тогда не трогает, но бедняжки на что только не идут, даже сказать противно. Многие продают себя за гроши… Непокорных он бьет чуть ли не до смерти, или лицо так ножом изуродует, что потом и свет божий не мил. А совсем строптивых — выгонят без помощи и уж никто в таком деле им не помощник — умирают с голоду или побоев стражи на дорогах, и никто их не хватится… Никому они не нужны больше… Плохие нынче времена, Эсмеральда, боюсь напрасно ты вернулась. А там, где ты была, где скрывалась — неужто было так плохо?  — Лучше, чем в тюрьме, но тюремщик был не менее страшен, чем палач — проговорила Эсмеральда, вытирая слезы. — Я сбежала от него… Не могла больше… Не могла…  — Он подарил? — спросила Мариетта внимательно вглядываясь в нательный золотой крестик.  — Да — кивнула та.  — Заботился значит, хотел тебя защитить — Мариетта пристально поглядела в глаза Эсмеральде и вздохнула — Раз уж так сложилось, дело твое, но лучше бы тебе к нему вернуться, если он и вправду с тобой обращается неплохо.  — Нет! Никогда! — выпалила плясунья, ломая руки в тоске — Мариетта, милая Мариетта, ты даже не догадываешься КТО этот мужчина… О, это страшный человек. — Поверь, раз уж так случилось, лучше спать с одним, есть до сыта и иногда позволять ему маленькие шалости, чем продавать себя в кабаках за гроши — старая цыганка погладила девушку по щеке, как бы уговаривая и успокаивая этим жестом. — Нельзя тебе здесь оставаться, подумать страшно, что будет, когда Жак вернется и узнает про тебя!  — Но мне некуда идти, я никому не нужна… Мариетта, спрячь меня на какое-то время, я пойду работать в трактир или к ткачихам… — торопливо и сбивчиво говорила девушка.  — Я то спрячу, но Жак может пронюхать. А от солдат и виселицы кто тебя спрячет? Заодно и меня прихватят. Мне что, я старая, многое в жизни повидала, смерть мне не страшна, а ты молодая, такая молодая! Тебе надо жить, жить, Эсмеральда! — говорила цыганка, продолжая гладить девушку по волосам.  — Как же теперь… Когда все потеряно — ответила Эсмеральда и снова на ее глазах навернулись слезы.  — Эээ, ты это брось девочка, бог тебя дважды спас: когда мы тебя нашли еще малюткой, а второй раз — когда тебя спас тот, другой, который крестик тебе этот повесил. — Мариетта продолжала ворчать, но это немного успокаивало девушку. Пока женщины вели такой разговор между собой, неожиданно, полог кибитки откинулся. — Ба! Вот это встреча! Хааа, кто это тут у нас? Эсмеральда! — голос Жака заставил обоих цыганок вздрогнуть.  — Не трогай ее Жак, девочка еле спаслась от виселицы, ей чудом удалось избежать смерти! — сказала Мариетта, пытаясь загородить собой Эсмеральду.  — А ну, Мариетта, отойди! — Жак бесцеремонно отодвинул старуху и вытащил Эсмеральду из кибитки. — Если бы не твое умение так ловко предсказывать судьбу, да латать раны моих молодцов, я бы давно свернул тебе шею — прибавил он, злобно прошипев и ухмыляясь прямо Мариетте в лицо.  — А с тобой у меня будет разговор, малютка — Жак не долго думая, ухватил девушку за руку и силой потащил к собравшейся толпе мужчин, которые недавно вернулись после удачной вылазки и разводили огонь по середине двора, собираясь по-видимому готовить ужин. ***  — Как погиб Клопен? — слезы на глазах Эсмеральды высохли, а голос стал низким.  — Не все сразу, малютка Эсме — усмехнулся Жак, доставая из мешка увесистый окорок — Да и какая разница как он погиб? Клопена не вернешь, теперь ты будешь слушать меня и делать ТО, что Я тебе прикажу, если хочешь жить с нами, а не болтаться по улицам, пока тебя не подберет городская стража или биндюжники похлеще моих ребят. Эсмеральда ничего не ответила, сомнений не было — Жак наверняка причастен к смерти Клопена, а быть может не он один.  — Мариетта тебе наверно рассказал о том, что каждый член нашей большой семьи платит — Жак присел рядом с огнем, заставив Эсмеральду сесть рядом — Тебя это тоже касается, девочка, но я могу быть добрым и сделать маленькое исключение. Понимаешь, о чем я? С этими словами Жак попытался приобнять девушку и уже притянул было ее к себе, но Эсмеральда вывернулась из его рук, быстрая словно оса, и вскочила на ноги.  — Только посмей! — выпалила она, чем вызвала дикий хохот остальных мужчин и самого Жака.  — Что ж, я дважды повторять не буду, сама напросилась — значит будешь работать как все, если все еще хочешь остаться здесь с нами — Жак продолжал смеяться, но его глаза сверкнули от досады. Злость промелькнула на его лице.  — А ну-ка, что это у тебя там? Держите ее! — Жак жестом приказал двоим схватить Эсмеральду, а сам тем временем вытащил нож.  — Что вы делаете, стервятники! — Мариетта бросилась на защиту девушки.  — Уйди, старая, не мешай, а то и тебе достанется — процедил Жак, оттолкнув старую цыганку и приблизившись к Эсмеральде вплотную.  — Чего тебе нужно? Где Пьер и моя Джали? — дрожащим голосом от страха и волнения проговорила несчастная, попытавшись высвободиться.  — Хватит дергаться, а не то я выколю тебе глаз — прошипел Жак и приставил нож прямо к самому лицу Эсмеральды — Будешь вопить — выколю и другой. Твой поэт нам был нужен как собаке пятая нога, ничего не умел толком делать. Танцами и представлениями много не заработать, а он даже на стреме не смог бы постоять. Я выгнал его вместе с твоей козой. Куда он отправился — понятия не имею, а что до козы — неплохой провиант на неделю! Мужчины и Жак смеялись и отпускали шутки. С этими словами он стал медленно резать ножом завязки ворота ее платья. Жак увидел что-то золотое на кожаном шнуре.  — Да не дрожи так, не нужна ты мне — ухмыльнулся Жак, заметив страх в ее глазах — Ты мне еще пригодишься целая и невредимая, за тебя дадут под двадцать экю за ночь, если не будешь промышлять у кабаков, а пойдешь работать на тех улицах, что я тебе покажу. Что это у тебя на шее? Он продолжал резать завязки платья. Наконец, его взору предстал маленький золотой нательный крест.  — Не дурно, видать ты неплохо развлекалась до того как вернуться к нам? — Жак сдернул крест и засунул себе в рот, пробуя золото — Ммм, чистое! Что, удалось подцепить богатенького, а он тебя выгнал — не удивляюсь, твой строптивый нрав мало кому понравится. Сказав это, он дал сигнал отпустить девушку, а крестик сунул себе в карман.  — Будем считать это своеобразной платой за постой и сегодняшний вечер. А завтра, начнешь работать как все — иначе, я подпорчу тебе твое хорошенькое личико и продам на улицу Галатиний. — Жак убрал нож и сел ближе к костру. — Мариетта, забери ее, да смотри, чтоб не сбежала, иначе, я перестану быть таким добрым. Жак рассмеялся и стал разделывать окорок. Старая цыганка бросилась к напуганной Эсмеральде и поскорей увела ее обратно в свою кибитку. ***  — Когда они напьются и начнут горланить песни или делить награбленное, я тебя выведу. Они слишком сильно будут заняты своими грязными делами, чтобы отвлекаться на нас. — тихо говорила Мариетта, то и дело осторожно выглядывая из кибитки.  — Куда же мне идти? — робко спросила Эсмеральда, наспех кое-как зашнуровывая разрезанный ворот. — У меня ничего не осталось…  — Вернешься к нему, кто подарил тебе крест. Здесь тебе оставаться слишком опасно, да и Жак тебя не пощадит. Сама видела на что способные он и его дружки — старая цыганка говорила быстро, а тем временем собирала походную заплечную суму для девушки — Вот здесь все необходимое, мазь, немного вещей, еда на первое время. Беги, беги отсюда, девочка, иначе, ты и сама будешь проклинать тот день, когда сюда вернулась.  — Я не могу вернуться к тому, кто стал мне тюремщиком, Мариетта, он страшный человек, поверь мне. Жак по сравнению с ним лишь обычный бандит… — Эсмеральда куталась в свой цветастый платок, а поверх него повязала еще и другой теплый, что дала старая цыганка.  — Тогда у тебя нет другого выхода, кроме как попросить убежища в каком-нибудь монастыре, церкви или в самом соборе Божьей Матери — Мариетта закончила собирать суму и затянула потуже узел.  — Я не могу попросить убежища в соборе — тихо произнесла девушка.  — Как же? Это право даже самых отъявленных разбойников, почему же тебе может быть отказано в этом? — Мариетта еще раз осторожно выглянула из повозки. Мужчины пили, смеялись и начали делить добычу.  — Потому что… Потому что моим тюремщиком был архидьякон этого самого собора… — ответила Эсмеральда. — Это он под покровом ночи вывел меня из тюрьмы, а потом держал все это время в своем доме. Все было неплохо, до того как этот нечестивый священник стал обуреваемым своей дикой похотью и сладострастием. У меня был выбор между тюрьмой, а потом виселицей и… И позором. Эсмеральда закрыла лицо руками, ей вдруг вспомнилась эта ночь, когда священник все же принудил ее быть с ним. Ей стало противно, стыдно и страшно.  — Господь милосердный! — прошептала Мариетта, обнимая Эсмеральду — Бедная моя, ты бедная… Но здесь все равно тебе нельзя оставаться. Тогда иди на север, я слышала, что кое-кто из наших уехал туда, когда Жак встал на место Клопена. Не все смирились с его смертью и не все согласились прислуживать Жаку. Возможно, тебе удастся выбраться из города незамеченной и добраться то того места, что сразу за аббатством Святого Дениса. Поторопись, Эсмеральда, больше нет Двора Чудес, нет нашей дружной цыганской семьи, как нет и Клопена, но жизнь должна продолжаться. И ты еще сможешь… А теперь, пойдем. С этими словами, выглянув еще раз из кибитки, Мариетта закутала девушку в теплый старый плащ с капюшоном, чтобы не было видно ее лица. Она осторожно вывела Эсмеральду с другой стороны и проводила до конца улицы. Никто не заметил, как обе цыганки ушли со двора. Жак и его бандиты были пьяны, и горланили песни.  — Ну, вот и все. Дай обниму тебя на прощание — Мариетта крепко обнимала девушку — Пусть тебя хранит Господь Бог и Дева Мария. Ты выросла у меня на глазах, не забывай наше цыганское племя, но и не забывай никогда свои настоящие корни. Эсмеральда невольно нащупала тот самый медальон с башмачком у себя на шее. Для Жака он не представлял никакой ценности, поэтому оставил эту безделицу у нее на шее.  — Спасибо тебе, Мариетта, почему не пойдешь со мной? Жак жесток и однажды не посмотрит на твои седины и умение врачевать — тихо проговорила молодая цыганка.  — Нет. Я настолько стара, что помню как положили первый камень собора Богоматери, еще до того как мы кочевали по миру… Я как и ты вернулась на то место, откуда все началось, но я вернулась умирать. Мой век закончился. Ты наверно помнишь Ариеля, моего младшего? — Эсмеральда кивнула, а глаза старухи увлажнились, но тут же приняли странное выражение немного застывшее, но страшное. — Жак убил моего сына. У меня еще осталось дело на этой грешной земле… Ну, ступай, ступай, девочка, храни тебя Бог. Эсмеральда попятилась и шла какое-то время так, боясь повернуться к Мариетте спиной. Потом, она все же не выдержала и повернулась. Она бежала все дальше и дальше в глубь темных ночных улиц, вытирая по дороге слезы, струящиеся по ее щекам… *** Эсмеральда шла и шла, все сильней закутываясь в плащ, уходя все дальше и дальше от того самого места, который когда-то был ей домом. Очутившись совершенно одна среди пустых и опасных улиц Парижа, она старалась не попадаться на глаза ночной страже, запоздалым гулякам и прочему сброду. Ночевать ей было негде, идти тоже было некуда. Вернуться обратно во Двор Чудес означало превратить себя в уличную потаскуху… Сколько бы она так смогла протянуть? Лет пять не больше, пока какая-нибудь болезнь, либо слишком буйный нрав Жака не унесет ее в могилу… Или пойти к тому проклятому священнику? Упасть ему в ноги и быть покорной игрушкой для его сладострастных утех? Сколько она сможет вытерпеть его… Цыганка понимала, что с таким человеком как Клод, для нее каждый день мог стать последним… Слишком много страсти и дикого звериного желания было в его глазах… Прошатавшись почти добрую половину ночи по улицам, она наконец-то решилась спрятаться под мостом и немного поспать. Это был один из многочисленных мостов Парижа, которые нередко укрывали под своими сводами таких же бродяг, какой стала Эсмеральда. Убедившись, что кроме нее никто другой не облюбовал это место для ночлега, девушка забилась подальше в угол, как раз в то темное место, где одна из опор моста вросла в землю. Закутавшись еще плотнее в плащ, она долго не могла заснуть. Нога по-прежнему ныла, все ее тело отдавалось какой-то не проходящей саднящей болью. Ей было страшно. Мысль о том, что если она вдруг заснет, а в это время кто-то решит ее ограбить — забрав последнее, либо опять покусится на ее честь или даже жизнь — впивалась в ее мозг и жгла, не давая сомкнуть глаза. На ее счастье, в этом месте, где цыганка решила устроить ночлег, в этот раз никого не было, лишь пара-тройка крыс составляли ей компанию. Усталость и навалившееся горе взяли свое, сил у нее больше не было… Постепенно она провалилась в глубокую дрему. На другой день, когда солнце снова взошло, а раскатистые удары колоколов собора разбудили горожан, Эсмеральда нехотя вылезла из своего убежища. Все тело затекло из-за непривычной позы, в которой она проспала остаток ночи, ей хотелось есть, а нога распухла и болела еще сильнее, чем на кануне вечером. Каждое движение давалось с большим трудом. Она присела рядом с кромкой реки. Холодные воды Сены играли и переливались в летних солнечных лучах. Еды было немного, но все же этого должно было ей хватить на несколько дней. Нужно было как-то выбраться из города, незамеченной и не привлекая к себе внимания, а потом направиться туда, в то самое место на севере, про которое говорила Мариетта и попытаться разыскать своих. Это был единственный шанс выжить для Эсмеральды. Половина круглого хлеба и немного воды из фляжки, вот все, что смогла себе позволить молодая цыганка в это утро. Она как могла перевязала колено своим легким цветастым платком, так было не очень больно и позволяло хоть как-то идти. Нужно было продвигаться на север города, всеми способами избегая городской стражи и солдат. Эсмеральда свернула плащ и засунула его в суму, его стоило поберечь для ночевок, а сама, завернулась с головой в теплый плотный платок и побрела прочь. К несчастью для цыганки в Париже было полно стражи. В это время, помимо нее, по всему городу искали банду преступников и мошенников, резавших парижан и приезжих почем зря даже из-за нескольких су. Это была та самая банда, которую сколотил Жак. Сам королевский прокурор Жак Шармолю поручился королю о том, что этих негодяев поймают, а казнь, которой их предадут будет ужасной. Бедной цыганке пришлось скрываться, опасаясь стражи, еще неделю. Еда давно закончилась и Эсмеральда, пробыв без еды два дня, на третий не побрезговала заглянуть на рыночную свалку отходов. Несколько полугнилых яблок, почти целая груша и хвост от потрошенной рыбы — это был тот небольшой улов, который позволил продержаться ей еще день. Выхода, казалось, не было. Прошли еще одни длинные голодные сутки… И еще. Эсмеральда доела последнюю черствую корку и какое-то печенье, одна на редкость сердобольная торговка отдала ей остатки еды, приняв плясунью за нищенку. Так оно и было. Она не могла больше танцевать, не могла вернуться во Двор Чудес. В один момент Эсмеральда потеряла все, она брела по улочкам Парижа, прихрамывая, еле волоча больную ногу. Вот уже довольно долго ей не удавалось помыться, ее некогда прекрасные волосы свисали грязными лохмами, чуть выбиваясь из-под платка, а холодные, даже летом, воды Сены были не чище сточных каналов. Еще день и она не выдержит, чтобы не продать себя за кусок свежего круглого хлеба. А может лучше…? Смерть? Нет. О таком великом грехе она старалась не думать. На другой день Эсмеральда снова поплелась к одному из рынков. На этот раз, это был один их тех торговых рядов, который располагался недалеко от собора Парижской Богоматери. Да и у кабаков, что в Латинском квартале, за задними дворами можно было получить горячую похлебку, которую некоторые хозяева выставляли в конце дня. Эти остатки не ели даже собаки, тогда как некоторым бродягам это не раз спасало жизнь. Пройдя еще немного, Эсмеральда вышла к площади. Именно там, на соборной площади, она когда-то танцевала… Беззаботная, порхающая, озаренная солнечными лучами… Но всему приходит конец. На это раз все было по-другому. Недалеко от того места, где располагался рынок, собиралась большая толпа. Рынок был закрыт, лавки тоже, а люди куда-то спешили. Крики неслись со всех сторон. — Куда это все бегут? — спросила цыганка у пробегающего мимо школяра. — На казнь! Ты разве не знала? Сегодня состоится казнь! Поймали кого-то из той кровожадной банды, ну, той самой, что орудует по ночам и режет парижан даже за флорин! Поторопись, говорят, на казнь приедет посмотреть сам король! — выпалил на бегу школяр. Девушка последовала за убегающим школяром и толпой, словно ведомая каким-то странным инстинктом. Она еще никогда не видела казни и никогда не понимала подобного «развлечения». Теперь ее что-то тянуло именно туда. *** Казнь на площади была жестокой. Все было готово для страшного представления. Палач, с кожаной маской на лице, ожидал прибытия осужденного. Собралось очень много народа. Стража теснила людей со всех сторон, чтобы кто-то не дай бог не пробрался чуть ближе к помосту. Эсмеральда не знала кого точно придадут казни, но почему-то, в этот раз, осталась наблюдать эту страшную картину, как будто что-то держало ее около этого страшного места. Она смогла протиснуться сквозь кричавшую, обезумевшую толпу, и встать настолько близко к помосту, насколько позволяли солдаты караула. Закутавшись еще плотнее в платок и надвинув его немного больше, чем обычно, на лицо, девушка ждала, когда выведут приговоренного. Наконец, спустя еще некоторое время, в конце улицы показалась повозка с заключенным — Эсмеральда узнала его, это был один из фигляров-актеров со Двора Чудес. Его звали Паскаль, он был родом с севера и его рослая крепкая фигура возвышалась над головами стражников, которые вели его в кандалах к помосту. Паскаль по своей природе был добрым малым, хоть жизнь у него не сложилась как надо, но он не озлобился. Эсмеральда любила выступать с ним на улицах, чувствуя поддержку и какую-то защиту в его лице. Жонглер всегда был к ней добр. После гибели Клопена он не стал пресмыкаться перед Жаком, ушел на второй день, когда узнал, что на самом деле тот задумал. Но злодейский ум не оставил в покое простого актера — Жак, удачно провернув одно кровавое дело, ловко подставил Паскаля и сдал его властям. Доказательств вины преступника было предостаточно, а суд над такими как Паскаль был скорым. Спустя две недели заключения в тюрьме, его приговорили к казни, но не к простому повешению, а к жестокой при людной расправе — королевский прокурор Шармолю решил, что сейчас настало самое время показать истинную власть закона, продемонстрировав Людовику, что с преступностью в Париже он борется неустанно, да и чтоб другим неповадно было. Паскаля должны были привезти на площадь, а потом колесовать. Эта страшная казнь применялась лишь в особых случаях, она годилась лишь для самых отъявленных бандитов. Эсмеральда стояла ни жива ни мертва, она была уверенна, что все это Жак и только он мог так подставить кого угодно, но доказать ничего было нельзя. Было слишком поздно. Мужчину вытащили из телеги, Паскаль был сильно избит тюремной стражей и еле держался на ногах. Его толкали солдаты, проводя сквозь кричащую толпу, со всех сторон неслись проклятия, люди кидали камни и гнилые овощи в осужденного, но всего этого, казалось Паскаль не замечал. Его голубые глаза по-прежнему излучали какую-то доброту и покой, несмотря на то, что он был у самого края, а смерть уже протянула к нему свою тощую костлявую руку. Солдаты продолжали теснить толпу и еле протискивались сквозь нее вместе с приговоренным, народ напирал все сильней. Кто-то кричал, что Паскаль не виновен, другие вопили «поделом убийце», лишь Эсмеральда стояла у самого края помоста, с ужасом ожидая, когда несчастный пройдет рядом с ней. Наконец, стража растолкала толпу и подвела рослого избитого мужчину к помосту. Гремя кандалами он стал подниматься наверх, как неожиданно в этот самый момент, до его закованной в железо руки кто-то дотронулся. Это была женская тонкая смуглая рука. Он бросил взгляд на ту, которая решила проводить его на смерть — это была Эсмеральда. Она лишь мимолетно успела дотянуться до руки Паскаля, пока он не взошел на помост. Один из стражников тут же оттеснил ее обратно. Но осужденный успел разглядеть ее в толпе, легкая улыбка и благодарный взгляд были последними, что видела девушка. Паскаль поднялся по лестнице на помост и встал рядом с палачом в ожидании казни. Глаза его по-прежнему смотрели на Эсмеральду, а она смотрела на него. Мысленно бедняга был очень благодарен, что хоть кто-то оказался рядом в последний час его жизни. Но казнь эта была непростой. На ней должен был присутствовать сам король Людовик, поэтому стража в оцеплении была удвоена. Зазвучали трубы и барабаны, они возвещали приезд короля. На противоположной стороне от помоста с палачом располагалась своеобразная наскоро возведенная ложа, обитая бархатной материей с символами королевской власти. Там же располагались кресла и лавки для короля и сопровождающих его лиц. Людовик тяжело поднялся в ложу и сел в широкое золоченое кресло. Рядом с ним суетился его личный врач, а также сам королевский прокурор Жак Шармолю, который недавно получил похвалу от короля и награду за усердную службу. Шармолю улыбался, довольный будто наевшийся сметаны кот.  — Что ж, господа, раз у нас сегодня такой превосходный спектакль, я лично попросил исповедовать этого осужденного самого епископа парижского — сказал Людовик, словно ему не терпелось поспеть к началу.  — Неужели мэтр Фролло согласился бы на такое… — шепнул королевский лекарь и уже что-то хотел добавить, как Людовик бесцеремонно перебил его.  — Да будет вам известно, Его Превосходительство* Клод Фролло выполнит любую мою просьбу и он значит для меня больше, чем любой епископ во всей Франции! — рявкнул Людовик, раздраженно поправляя свою мантию, в которой запутались его ноги. Все, кто находился рядом замолчали, дабы не раздражать и без того ворчливого короля. Прозвучал сигнал колокола. Эти звуки заставили цыганку вздрогнуть всем телом, она старалась не смотреть на плача, не слушать дикий рев толпы. Эсмеральда по-прежнему глядела в голубые глаза Паскаля, провожая таким образом своего друга на тот свет. Она не обратила внимания, как в конце улицы показалась процессия священников, как раздались звуки молитвы, а толпа стала расступаться, пропуская процессию вперед. Люди стали креститься и произносить вслух слова молитвы о помиловании души. И тут Эсмеральда увидела КТО шел во главе процессии. — Надо же, сегодня воистину чудная казнь — раздалось в толпе — Это же сам епископ Парижа! Только тогда она оторвала свой взор от Паскаля и поглядела на священника, приближающегося к помосту — это был Клод Фролло. Он взошел на помост и сразу же направился к осужденному, тот упал перед ним на колени и что-то шептал, целуя протянутый ему крест, словно утопающий, цепляясь за последнюю соломинку. Эсмеральда заметила, что лицо священника было смертельно уставшим и бледным. Он представлял собой почти что мраморную статую, а не живого человека. Девушка хотела попятиться назад, но деваться было некуда, люди продолжали напирать. Как только Клод закончил принимать исповедь, он отдал своеобразный сигнал палачу и уже должен был спуститься и отправиться в королевскую ложу, как его внимательный взгляд упал на стоящих около помоста людей.  — Убийцы! Вы казните невиновного! Будьте вы прокляты, палачи! Кровопийцы! — кто-то, стоя рядом с цыганкой, завопил проклятия. Его тут же оттеснила стража, но Фролло успел заметить фигурку, стоящую неподалеку с кричавшим. Это была ОНА. Но Эсмеральда уже не видела его пламенного застывшего взора, ее полные слез карие глаза были устремлены на палача и его жертву. Паскаля положили на старое колесо от телеги и крепко привязали. Палач молча занес над ним огромную тяжелую дубину, призванную ломать кости, хрящи и суставы. Клод застыл и не мог сдвинуться с места.  — Прошу вас, Ваше Превосходительство — тихо обратился к нему один из сопровождавших его священников — сейчас начнется казнь. Кровь может попасть на ваши одежды. Но тот не ушел, а лишь отступил назад на несколько шагов, давая место палачу. После первого удара раздался хруст сломанных костей, но Паскаль не издал ни единого звука. Лишь тихо застонал и снова устремил свой взор на Эсмеральду. Девушка продолжала смотреть ему в глаза, словно понимала, если оторвет от него взгляд, отпустит его — Паскаль точно умрет. Это глупое чувство и глупая надежда не давали сойти с места и убежать. Толпа ахнула. Звуки прокатились по всей площади. Она зажала рот руками, чтобы не закричать и случайно не выдать себя. Палач продолжил свою нелегкую работу, проделывая все то же самое с остальными конечностями Паскаля. Несчастный и теперь не проронил ни звука, лишь продолжал глядеть в карие глаза цыганской плясуньи, а она в его. Наконец, закончив с дубиной, палач взялся за топор, а Клода уводили под руки его помощники, рассудив, что случайно чуть дольше задержавшемуся епископу может быть дурно. Они проводили его в ложу, где сам король Людовик пригласил Фролло сесть рядом с ним. Для Клода все происходящее было как в тумане — он не смотрел на казнь, он не отрываясь глядел на цыганку, застывшую в немом оцепенении с полными слез глазами и зажатым ртом. Палач опустил свой топор, отрубая одну конечность за другой — ноги, потом руки… Голубые глаза Паскаля еще какое-то время продолжали светиться тем добрым огоньком, но через мгновение, от дикой боли и ужаса, в них все погасло. Скупая единственная слеза скатилась по его щеке. Эсмеральда, стоявшая в первых рядах у помоста, по-прежнему оставалась рядом. Из ее глаз струились слезы, которые невозможно было унять. Еще удар… Боль… Темнота… Смерть… Забвение… Голова Паскаля полетела в корзину… Голубые глаза так и остались открытыми и застывшими, а душа несчастного обрела наконец долгожданную свободу. Эсмеральда с ужасом рванулась прочь. Превозмогая боль в ноге, она постаралась скрыться в толпе. Все было кончено. Люди кричали и ликовали, когда палач достал голову из корзины и показал собравшейся толпе. Людовик и его окружение хлопали в ладоши, тем самым выказывая почтение отличной работе палача. Лишь Клод Фролло продолжал сидеть, словно застывшая статуя, не обращая внимания ни на что вокруг. Он не слышал слов своего друга Жака Шармолю, который что-то пояснял ему, не слышал звуков бурлящей толпы, лишь хрупкая укутанная в платок фигура, пробирающаяся сквозь толпу была для него единственным зрелищем во всем мире, стоящим его внимания. Клод поднялся на ноги, что-то пробормотав в ответ на вопрос короля, проведя рукой по глазам, он быстрыми шагами спустился с помоста и направился прочь, оставив за собой удивленных викария и помощника.  — Я же говорил вам, ваше величество — вкрадчиво прошептал королевский лекарь — Этот ваш новый епископ не в себе.  — Хватит молоть вздор! — проворчал Людовик — Ему просто стало плохо, от такого зрелища и мне не по себе. Сейчас стошнит. Попросите Его Светлость Клода Фролло принять меня завтра после полудня — обратился король к одному из викариев. В это время Фролло бежал по опустевшим улицам, в надежде, что сможет догнать цыганку, вот ему показалось, что за поворотом мелькнул ее платок, Клод не раздумывая бросился туда — но за поворотом никого не оказалось. Цыганка исчезла также неожиданно как это было в первый раз. Клод упал на колени и закрыл лицо руками. *** Просидев так посреди улицы какое-то время, Фролло, не дожидаясь, пока толпа начнет расходиться, а улицы снова будут наполняться жизнью, поднялся на ноги и побежал прочь от этого проклятого места. Он бежал не разбирая пути, сворачивая то на одну улицу, то на другую, по дороге стаскивая с себя ненавистное облачение священнослужителя. Разорвав и выкинув прямо под ноги свою белую накидку епископа с вышитым крестом, Клод немного перевел дух. Он остановился, оказавшись на берегу Сены. Фролло еще долго стоял и всматривался в эти темные воды, а потом пешком вернулся к себе. К тому времени наступил вечер. Одному из причетников Клод настрого приказал никого до него не допускать, а сам заперся у себя. Не находя покоя, он расхаживал по комнате крупными шагами, напоминая тигра в клетке или дикое запертое животное, которое после свободной привольной жизни, было поймано и лишено самостоятельного действия. Клод хотел кричать, его будто что-то душило. Что-то мешало ему и не давало вздохнуть полной грудью. Обуреваемый нежностью, тоской и сожалением священник беззвучно молился, шевеля лишь одними губами, а потом затих… Эсмеральда… Он не выдержит без нее… Потом на него нахлынула ярость. Настолько сильная, что Клод не смог совладать с собой. Он раскидал все бумаги на своем столе. Склянки и колбы полетели на пол… Все зря… Все летело к чертям… Наука — ничто! Религия — ничто! Даже его изыскания и поиски, слабые попытки почувствовать себя на месте великого алхимика — тоже ничто! А то, что было так дорого его сердцу разрушилось — его младший брат, ни на что не способный мот и повеса, Квазимодо, несчастный глухой никогда бы не понял его боли, его любовь — его ведьма, его счастье, его мечта, его цыганская плясунья ушла от него… Она, ради которой Клод был готов перевернуть весь мир и бросить его под ноги этой чаровнице… Везде она… Но что же он совершил на самом деле? Растоптал так жестоко и грубо ее надежды, стремления, да и просто жизнь… В своей неугомонной, неуемной страсти он не видел самого главного… Чувств и мыслей другого человека. Ее чувств. Ее мыслей. Ее желаний. Ее жизни… Неожиданно Клод почувствовал боль, которая сжимала и теснила его грудь. Он силился плакать, но не мог. Он впал в какое-то странное оцепенение, когда нет ни слез, ни других эмоций, а в душе так пусто, что хочется не заплакать — завыть. Он все разрушил… Где она теперь? Куда ушла? Что ему делать и как жить со всем этим дальше? И надо ли… Жить? Клода душила эта внезапно возникшая боль, с яростью и даже какой-то ненавистью он швырнул в пылающий камин книгу, которую пытался читать ранее, а потом другую книгу…и еще одну, и еще… И еще… Пламя поглотило страницы одну за одной, жадно пожирая, как когда-то и сам Клод глотал эту написанную науку и в которой так разочаровался, осознав, что мудрость, изложенная на бумаге и мудрость житейская составляют, парой, полную противоположность. Он был глух, слеп и даже нем, глупо и безнадежно пытаясь приручить то странное чувство, что неподвластно никакому богу, никакой науке, ничему — приручить любовь. Это чувство, проливающее благородный и созидающий свет лишь на души, способные дарить себя бескорыстно во имя блага и счастья другого, в душе священника приобрело чудовищную деформацию. Оно исказилось в нем настолько ужасно, дико и гадко, насколько внешне был противен и уродлив его приемный сын Квазимодо. Что он наделал…? Клод закричал, в исступлении и боли швыряя все, что попадалось ему под руку. Так продолжалось довольно долго, до тех пор, пока вся его комната приобрела такой вид, будто по ней пронесся ураган. Человеческую жизнь, чувства нельзя приручить, нельзя подвергнуть экспериментам, научным опытам, ее нельзя познать до конца — эту вечную тайну, эту самую сложную загадку — загадку человеческого бытия… Загадку любви… Он упал на холодные плиты каменного пола и больше не шевелился. Последний удар колокола прозвучал в воздухе…