Последний удар колокола

«Когда творишь зло, твори его до конца. Безумие останавливаться на полпути!»

Холод. Связанные руки. Кто-то надевает мешок на голову. Странно… как странно, ведь до виселицы ей еще предстоит подниматься на Монфокон, и только там палач завяжет ей глаза или наденет на голову тот же мешок. Эсмеральду вывели из камеры и потащили куда-то. Она еле-еле успевала идти за теми, кто ее тащил, касаясь босыми ногами холодных каменных плит. Она ничего не чувствовала, кроме холода и сильных рук, тащивших ее. Спустя какое-то время ее опять потащили куда-то вверх по лестнице. Так быстро, что цыганка должна была невольно бежать. А еще ей очень хотелось пить. Наконец Эсмеральду привели на место, но руки и мешок на голове по-прежнему были на месте. Цыганка учащенно дышала, её сердце колотилось. Еще несколько мгновений — и все будет кончено. Кто-то грубым и зычным голосом зачитал приговор, а потом послышались медленные тяжелые шаги, звук которых нарастал с каждым мгновением где-то позади.  — А, вот и наш Бертран! Что, работы сегодня привалило? — смеялся один из стражников, обращаясь к сильному высокому мужчине лет под пятьдесят на вид, в темных шоссах и колпаке и с кожаными наручами на крепких жилистых руках.  — А у тебя, как я погляжу, много свободного времени! — ухмыльнулся палач — Это все на сегодня?  — Да, — ответил стражник. Палач молча кивнул в ответ и стал распускать веревку. Эти голоса должны были стать последними перед тем, как глаза цыганки закроются навсегда, сердце прекратит отстукивать свой ритм, а тело обмякнет, дернувшись пару раз в предсмертных судорогах, и застынет навсегда. Эсмеральда сжалась и судорожно дышала. Она ничего не видела — не могла последний раз увидеть небо, пусть даже серое зимнее холодное, но тот последний кусочек вольной жизни так и останется запретным до самого конца. Вдруг цыганку схватили сильные мужские руки и вновь куда-то потащили… Еще мгновение… Скоро все закончится… Звуки натягивающейся веревки, тяжелое дыхание плача, хрипы и хруст ломающихся позвонков… *** Темный зимний холодный вечер скрывал узкие кривые улочки бедных кварталов Парижа. Один из таких кварталов располагался чуть дальше южной части города. Там жили абсолютные бедняки. Вокруг были жалкие лачуги или грязные жилища, в которых жило несколько семей сразу, теснившие друг друга и возвышающиеся уродливыми конструкциями одно над другим. Чем дальше вела дорога в глубину квартала, тем чаще обрывалась мостовая; спустя еще пару улиц оборвалась совсем. Дорога представляла собой месиво из грязи, талого снега и нечистот, которые тут же выливал под ноги любому проходившему мимо прямо из окон. Темная фигура, плотно закутанная в плащ, двигалась вдоль улиц, не сворачивая. Здесь не радовались новому дню, даже когда солнце проникало сюда своими теплыми лучами, чтобы осветить нищету и уродство жизни. Сюда-то и пришел Клод Фролло. Он шел быстрыми уверенными шагами, надвинув капюшон так низко, как только было возможно и прикрывая лицо платком от зловоний и смердящих заброшенных колодцев. Вода здесь была непозволительной роскошью, а выкопать новый колодец, даже один на всю улицу, была сравнимо с покупкой золоченой кареты кардинала. Прозвучал последний удар колокола, который возвещал час тушения огней. Ночь укутала город своим черным покрывалом, прикрывая нищету и отчаяние. Здесь не радовались появлению на свет нового ребенка: лишний рот — лишние хлопоты, больше шансов умереть с голоду остальным. Женщины продавали себя и свой труд за гроши, продавали и своих детей от безысходности, в надежде, что у тех будет лучшая жизнь или по крайне мере их будут кормить. Мужчины работали как рабы, а ночью спали как животные, принося домой все заработанные крохи и с обреченностью глядя на своих маленьких детей. Какое будущее они могли им дать? Таких семей в этом квартале было много, здесь оседали разорившиеся кожевенных дел мастера, работающие на рынках торговки, шлюхи, прачки, погонщики скота, рыбаки, красильщики и другие, чей тяжкий труд стоил гроши. Фролло шел дальше, пока не остановился перед одним маленьким домом, чуть покосившимся, окна которого были заколочены, но внутри горел свет. Он постучал три раза. Спустя некоторое время двери распахнулись, и немолодой мужчина невысокого роста с темными от копоти руками и бегающими глазами запустил Клода в дом. Через час священник вышел, но не один. С ним была девушка — руки ее были слишком тонкими, глаза смотрели куда-то вдаль, на лице застыло равнодушие. Она была очень худой и бледной; темные длинные волосы безжизненно спадали прядями ниже плеч. Следом за ней показался тот же мужчина в проеме двери, низко кланяясь священнику; он не смел поднять глаза на Фролло. Что-то пробормотав, он протянул руку — несколько серебряных монет легли в его ладонь.  — Спасибо, господин! Храни вас Бог! — услышал вслед Фролло. Священник ничего не ответил и лишь брезгливо прикрыл лицо платком. Он ускорил шаг, продолжая закрывать голову капюшоном, увлекая за собой юное создание, которое казалось на вид прозрачным от голода и холода. Девушка, которую священник держал за руку, не снимая перчатки, покорно шла за ним, не издав не единого звука. Ночь поглотила обоих путников, удаляющихся в глубину улиц. *** На другой день стало теплее, и на какой-то момент выглянуло солнце, озаряя улочки Парижа. Новый день обещал Жеан Фролло получение лиценциата, чем школяр был почему-то не радовался. Он все чаще думал о брате, но навещать его в епископском дворце было куда сложнее, чем в соборе. Теперь, когда Клод занимал высокое положение, а к его мнению прислушивался сам король, старший брат стал практически не доступен для Жеана. Ему пора было начинать собственную жизнь, полную забот и дел, полную свободы и ответственности за себя самого в полной мере, полную надежд и разочарований, радости и горестей. Всего, что ждет впереди, но в отличии от есть брата, у Жеана было чуть больше времени, чтобы правильно им распорядиться. Фролло младший стоял рядом с окнами епископского дворца и вглядывался в окна кабинета Клода. Жеан просидел так несколько часов, и на какой-то момент ему даже показалось, что в окне мелькнула сутана его брата. Но в этот день он так и не смог повидаться с Клодом. Школяр побрел прочь, и мысли его отчего-то были не радостными. Ему казалось, что с новой должностью Фролло забыл о нем, и в этом виноват сам школяр. Ведь раньше он никогда не приходил к своему брату просто так, считая того скучным книжным червяком, занудным, читающим морали и надоедливым до зубовного скрежета. Теперь все было не так — многочисленные подружки Жеана оказывали ему внимание лишь за деньги, а друзья-собутыльники все чаще не понимали его, если Жеан заговаривал о чем-то помимо очередной намечающейся попойки. Он опустил голову и медленно брел с торону собора, перекидывая ногами попавшийся на дороге камешек. Приблизившись к соборной площади, Жеан заметил Квазимодо. Горбун, который недавно спустился вниз после заутрени, шел куда-то в направлении от собора, неуклюже переступая и раскачиваясь из стороны в сторону, будто маятник. В руках у звонаря была небольшая корзинка, прикрытая льняной тряпицей. Квазимодо несколько раз обернулся и продолжил свой путь. Такое странное поведение очень заинтересовало школяра, любопытство так и подталкивало белокурого бесенка пойти за звонарем. Недолго думая, Жеан направил свои стопы вслед за горбуном. *** Школяр шел за звонарем по пятам. Наконец, после долгого петляния по городу, они вышли на берег Сены, где располагался причал с лодками и маленькими фелюгами. На счастье Жеана, Квазимодо был глух и не слышал, как хитрый школяр последовал за ним, умело скрываясь за пустыми бочками из-под вина, привязанными лодками и прочими снастями рыбаков и трактирщиков, хранивших на причале свое добро. Одна из лодок была чуть в отдалении — в ней-то и примостился Квазимодо, пристраивая корзинку на дне лодки. Звонарь уже хотел оттолкнуть лодку от берега веслом, как вдруг школяр подлетел к нему и прыгнул в лодку.  — Куда это ты собрался? Или мой брат лично разрешил тебе покидать собор? — Жеан хотел воспользоваться замешательством звонаря, но, видно, позабыл, что Квазимодо слушал лишь Клода. В следующее мгновение школяр полетел за бор под недовольное то ли рычание, то ли ворчание горбуна. После, оттолкнувшись от берега, Квазимодо отправился вниз по реке.  — Черт! Проклятие! — недовольный мокрый Жеан с трудом выбрался на берег. — Этот нетопырь чуть не утопил меня! Видать, позабыл, что на дворе зима! Любопытно, куда собрался этот красавец, уж не на свидание ли? Хотел бы я поглядеть на твою подружку… Школяр успел заметить, как из корзины выглянула часть кружевной ленты для волос — такое уж точно не пристало носить звонарю. Жеан, отжав края своего плаща, прыгнул в первую попавшуюся лодку, совершенно не задумываясь о том, кому она может принадлежать. Он подналег на весла и спустя час добрался до того места, где Квазимодо оставил свою лодку. Вокруг не было ни души. Это был отдаленный пригород Парижа, где располагались небольшие частные дома и поместья, которые скорее напоминали усадьбы небогатых дворян. Жеан видел, как глухой горбун направился по широкой дороге через маленький перелесок к большому красивому двухэтажному дому, окруженному садом с каштановыми деревьями и высокими кустарниками терна. Вся земля рядом, по-видимому, принадлежала владельцу дома. Квазимодо направился прямиком к двери и, постучав два раза, присел у самого порога в ожидании, когда ему отворят. Жеан решил понаблюдать за ним, несмотря на холодную прилипшую к телу одежду. Вскоре школяра ожидал сюрприз: дверь открыл никто иной, как его старший брат Клод Фролло. «Ого, — подумал Жеан, наблюдая за действом, — Чем дальше, тем интересней. А Клод ни словом не обмолвился насчет покупки столь миленького поместья. Или он решил присоединить еще пару-тройку домишек к нашим владениям?» Спустя минуту он увидел строгое лицо старшего брата, выглядывающего из-за двери. Клод запустил звонаря в дом, забрав из его рук корзину. Жеан больше не мог сидеть на месте; что-то словно кололо его и подталкивало пойти и поглядеть в окна дома. Да и присутствие старшего Фролло в этом отдаленном месте наводило на мысли — а может, какой-нибудь родовитый дворянчик собирается помереть в тихом и спокойном месте, не привлекая внимания к своей персоне? Или всполошившейся родственник какого-нибудь судьи, с которым был знаком Клод, позвал своего старого друга перед тем как отойти в мир иной? Или…? В любом случае, Жеану не терпелось это выяснить. Прокравшись к дому стремительно и быстро, не уступая в пластике какому-нибудь дворовому коту, школяр оказался как раз перед окнами прихожей дома. Он наклонился, чтобы его никто не заметил, но при этом высунул лишь голову, чтобы заглянуть в окно. «Чудной малый все же мой братец Клод… И зачем ему понадобилось переезжать на новое место?» — подумал Жеан, наблюдая за находящимися внутри братом и Квазимодо. Но в доме присутствовал еще один человек. Жеан еще больше заинтересовался и продолжил свое наблюдение, когда ему удалось рассмотреть женскую фигурку, расположившуюся неподалеку от массивного стола, куда Клод поставил корзину. Священник что-то пояснял Квазимодо и сопровождал каждое слово знаками; горбун лишь кивал в ответ. Это была девушка с темными волосами, опадающими на плечи, и темными глазами. Она сидела почти неподвижно рядом с горевшим камином и была закутана в теплое одеяло. Голова ее была опущена, а плечи чуть подняты; казалось, она застыла и полностью окунулась в свои мысли. Фролло резко повернулся к ней и что-то сказал. Девушка встрепенулась и подняла голову — Жеан узнал ее, уличную танцовщицу, цыганку, чаровницу, колдунью в которую так отчаянно и горячо влюбился его старший брат — это была Эсмеральда.