Последний удар колокола

«Time is the wisest counselor of all.» Время-самый мудрый советчик из всех

С тех пор прошел целый месяц. Эсмеральда жила в новом доме, окружённым огромным садом и перелеском, в отдалении от Парижа. Клод редко навещал цыганку без видимой причины, а когда приходил, подолгу просто смотрел на нее, обмениваясь с Эсмеральдой лишь парой-тройкой фраз, а потом уходил. О чем Фролло думал в эти моменты? Почему его поведение так внезапно изменилось? Что сделало его прежней непроницаемой статуей? Никто не знал. Иногда, когда священник засиживался допоздна, он оставался ночевать, но все было совсем иначе, чем раньше. Клод крайне редко делил с цыганкой одну постель, а если и спал рядом, то не позволял себе ничего, кроме поцелуя, который больше напоминал поцелуй, дарованный ребенку, нежели возлюбленной. После он отворачивался от Эсмеральды и обнимал её только тогда, когда ей снились кошмары, осторожно притягивая к себе, словно бы опасаясь причинить ей неприятные ощущения. Все эти перемены казались цыганке очень странными и внезапными, но заговорить с Клодом на эту тему она не пыталась, выдохнув про себя и надеясь, что теперь может быть, она наконец-то сможет избавиться от его домогательств и неуемной страсти. Или священник завел себе другое успокоение? Возможно, какая-нибудь знатная прихожанка, разодетая в парчу или шелк, привлекла его внимание, и епископ парижский больше не нуждается в ней? Что ж, все к лучшему, и, может быть, это ее шанс стать, наконец, свободной? Как-то раз, когда Клод, несмотря на ее присутствие, просто сидел весь вечер у камина и читал какой-то толстый фолиант с трактатом о философских высказываниях великих церковных деятелей, цыганка решилась заговорить с ним сама. Книга была скучная, но Клод проглатывал страницу за страницей.  — Что-то случилось? За последнее время ты переменился, — осторожно, словно нащупывая зыбкую почву, спросила Эсмеральда.  — Нет, ничего не случилось, — ответил Клод. Его бесцветный и довольно прохладный тон голоса удивили цыганку. Воцарилась тишина. Священник не пытался заговаривать с ней.  — Ты почти не разговариваешь со мной и… — Эсмеральда попыталась нарушить тишину. Повисшая пауза давила на нее и лишь усиливала сомнения.  — А о чем мы можем с тобой поговорить? — Клод прервал ее попытку непринуждённого разговора, нехотя откладывая книгу в сторону. — Ты хотела свободы; я не стал обременять тебя своим вниманием. Ты хотела, чтобы я не делал с тобой ничего такого… Надеюсь, ты понимаешь, о чем я… Что происходит между мужчиной и женщиной… Я оставил всякие попытки завладеть твоим телом. Ты хотела покоя и… И ты его получила.  — Да… Прости, не хотела тебе мешать… — Эсмеральда опустила голову. Какая-то грусть проскользнула в ее словах; необычная покорность обстоятельствам удивила Клода. Она тоже изменилась, стала какой-то робкой, не пыталась спорить, как раньше, даже с Квазимодо она вела себя ровно, приветливо, но больше не танцевала. Пела очень редко, но лишь когда оставалась одна или не знала о присутствии в комнате кого-то ещё. Эта покорность была ей совершенно чужда, и Клод понимал это. Цыганка уже повернулась и хотела выйти из комнаты, склонив голову и о чем-то задумавшись, как вдруг ее остановил знакомый голос.  — Хорошо, говори, ты ведь хотела спросить у меня что-то ещё? — Клод сделал акцент на слове «ещё», показывая, что догадался о намерениях Эсмеральды выспросить гораздо больше, чем она спросила у него на самом деле.  — Нет, прости… Лучше уж мне уйти… — ответила девушка каким-то непривычно слабым голосом. И правда, цыганка неожиданно почувствовала головокружение. Все вдруг поплыло, ноги стали слабым; к горлу и вовсе как будто комок подкатил. Ей стало дурно. Эсмеральда даже зажмурилась, стараясь взбодрить себя, но все было напрасно. Сделав еще несколько шагов по направлению к двери, она покачнулась и чуть было не упала, но вовремя уцепилась за ручку двери и медленно сползла на пол. *** Клод бросился к ней, поднял на руки и уложил на постель. Затем присел рядом и несколько минут внимательно всматривался в ее лицо, убрав выбившуюся темную прядь.  — Я не очень хорошо себя чувствую в последнее время… — еле слышно прошептала Эсмеральда.  — Вот поэтому я и держусь от тебя подальше, но не в том смысле, в котором ты могла подумать, — глаза Клода были серьезными, а его голос приобрел оттенки беспокойства.  — Я… я… Наверно, я подхватила какую-то хворь…- цыганка хотела продолжить, но священник вовремя приставил ей палец к губам, заставив молчать.  — Нет, ты не больна. Я ждал этого и боялся. — Клод глубоко вздохнул. — Ты ждешь ребенка. Моего ребенка. Это так же очевидно, как-то, что я люблю тебя. Наши ночи не прошли напрасно. После этих неожиданных для Эсмеральды слов он наклонился и припал к ее бледным, почти обескровленным губам.  — Почему, это всего лишь усталость, в последнее время я не могу уснуть, все время думаю о… — возразила Эсмеральда, попытавшись привстать.  — Ты, надеюсь, не забыла о том, что я не только священник, но еще и врач, — он выдохнул и мягко надавил ей на плечи, возвращая цыганку в постель.  — Тщщщ, — Клод остановил цыганку, когда та попыталась что-то ответить. — Лежи спокойно, я сейчас вернусь, только приготовлю тебе кое-что укрепляющее. С сегодняшнего дня тебя нельзя оставлять в доме совсем одну. Я сейчас вернусь. Он спустился в кухню и поставил воду на очаг, потом стал рыскать по полкам в поисках каких-то трав. Наконец-то, когда все было найдено, и Клод немного успокоился, он бросил в небольшой кипящий котелок нужные травы. В его голове вертелись радостные и одновременно печальные мысли. Ребенок — рано или поздно, это должно было случиться — его ребенок, новое создание, новая надежда на продолжение его никчемной, загнанной в угол жизни, а Эсмеральда уже никуда не сможет деться, теперь у нее не будет выхода, на самом деле не будет. Возможно, это и есть его шанс на новую жизнь, которую он так часто наблюдал из окна своей монашеской кельи. Что ждет это ни в чем не повинное создание, когда она или он появится на свет? А может, Клод сам обрекает свое будущее на заведомо жалкое существование? Ведь его продолжение будет бастрадом, незаконнорожденным и не имеющим никаких прав, он не сможет его даже окрестить, держа над купелью… Что он наделал? Что натворил? Фролло чувствовал себя виноватым перед цыганкой, как никогда, понимая, что обрек своими собственными руками любимую женщину на жалкое существование в виде вечной любовницы, отдаленной от жизни. Он не имел на это права — права распоряжаться чужой жизнью, чужой волей и чужим будущим. Что он наделал?.. В тот момент, пока Клод прибывал внизу и готовил отвар из трав, погрузившись в свои мысли, Эсмеральда осторожно поднялась с постели — голова ее еще немного кружилась, но все же меньше, чем утром или незадолго до того, как она чуть не упала на пол. Ребенок. Да, это должно было произойти. Клод выбросил все травы, чтобы цыганка больше не готовила то самое зелье. Он сделал ее своей, на этот раз навсегда, оставив свое семя в ее чреве. Ребенок — теперь она не принадлежит сама себе. Эсмеральда погладила живот. Ничего не выдавало ее нового положения, но она уже чувствовала, что с этого момента жизнь ее изменилась навсегда. Она слабо улыбнулась, встав с кровати и сделав осторожный поворот — пируэт дался ей весьма легко. Эсмеральда улыбнулась еще и еще шире… И вот уже смелая светлая улыбка озарила ее лицо, совсем как когда-то на соборной площади. Теперь у нее есть смысл — смысл жизни. Теперь ей есть ради чего жить. Она будет жить несмотря ни на что, вырастит это дитя во что бы то ни стало, даст ему новую жизнь, новое начало и больше не важно каким способом это дитя в ней зародилось. Эсмеральда потихоньку спустилась вниз, держась рукой за поручни лестницы. Она увидела Клода, снующего по кухне с горячим отваром в рукам и большой миской с водой.  — Зачем ты встала, маленькая моя? Я уже все приготовил, лучше бы тебе полежать. — голос Клода приобрел ласковые нотки, а его глаза засветились нежностью.  — Я ведь не больна, — ответила цыганка, улыбнувшись в ответ. Только теперь священник заметил, что Эсмеральда была лишь в одном нижнем платье, позабыв прикрывающую ее плечи теплую шаль наверху. Сквозь легкую ткань он мог видеть очертания ее прелестной груди, нежного животика и округлых бедер — все это снова будоражило его кровь, но сейчас к его желанию, которое проявило себя так некстати, примешивалась забота и нежность. Именно забота сейчас была тем чувством, которое перевешивало остальные. Огонь, распалявший до сих пор его кровь, все еще пылал в его жилах, но что-то еще примешивалось к простому желанию обладать. Он ужасно скучал по ней, по их ночам и времени, которое они раньше проводили вместе. Эсмеральда даже как-то научила его играть в одну из карточных игр, которую ей показали еще во время путешествий по Испании. Клоду эта игра тоже понравилась, и они часто коротали длинные вечера вместе, но, когда наступала ночь, и глаза плясуньи начинали слипаться, Клод убирал карты и уходил вниз, чтобы не мешать приготовлениям ко сну своей чаровницы. Но случалось и такое, что священник не мог преодолеть свое желание и тогда среди горячих поцелуев и жарких признаний, он ничего не видел и не слышал, сжимая свою колдунью в объятиях до самого утра. Так было раньше — теперь же все менялось. Фролло немного смутился и даже покраснел, понимая, что его мужское желание сейчас, мягко говоря, ни к чему, а цыганке нужна помощь и покой.  — Сегодня я останусь с тобой, но завтра с рассветом мне нужно возвращаться. Завтра праздничная служба, будет сам король. Квазимодо принесет все, что нужно и даже больше — ты не будешь ни в чем нуждаться. — Клод перевел свой смущенный взгляд на отвар и стал смешивать его с водой в большой миске.  — Я ни в чем не нуждаюсь, Клод. Ты заботишься обо мне, и я благодарна тебе за это. Могу ли я тоже пойти послушать и поглядеть службу в соборе? Обещаю — никуда не уйду и останусь с Квазимодо до твоего возвращения, — странный и неожиданный ответ заставил его вздрогнуть.  — Что ж, я не в силах тебе запретить, но теперь, когда ты носишь под сердцем мое дитя — тебе лучше быть в покое и тишине. Ради него. — священник боязливо прикоснулся к животу Эсмеральды и тут же отдёрнул руку. Он не хотел пугать смуглянку и вернулся к отвару. — И еще — ты как-то спрашивала о том, можешь ли ты завести какое-нибудь животное, — продолжал Клод, отливая в кружку готовый отвар и протягивая его цыганке. — Так и быть — Квазимодо привезет тебе молодую козочку. Совсем такую же, какая была у тебя когда-то… Впрочем, свежее молоко еще никому не мешало. Клод улыбнулся и поглядел на плясунью — его глаза светились и источали нежность, смешанную с сожалением. Он грустно вздохнул, останавливая самого себя от очередного порыва страсти. Но, неожиданно для самого Фролло, Эсмеральда, допив отвар из кружки, подошла к нему и обняла, крепко прижимаясь к нему и обхватив его тело своими тонкими смуглыми руками, повергнув святого отца в окончательное смятение. Клод обнял ее в ответ, прижимая к себе, на этот раз очень осторожно, подавляя свою страсть, приникая губами к ее темными волосам. Эта цыганка, ведьма, зингара, чаровница, дьявольское создание больше не казалась ему порождением злых сил и врагом рода человеческого во плоти. Теперь она была для него самым любимым и самым близким человеком на земле, которая, преодолев его жестокость, предрассудки ханжеского общества, невежество толпы и глупых догадок черни, дала ему куда больше, чем все молитвы, религия и наука вместе взятые. Остаток вечера и ночь они провели вдвоем. *** Прошло несколько месяцев. Казалось, цыганка смирилась со своим положением и судьбой. Она спокойно жила в том самом небольшом отдаленном поместье с огромным садом, занимаясь рукоделием, домом и выращиванием разнообразных трав. Квазимодо стал частым гостем — он был единственным собеседником и помощником для цыганки. Эсмеральда была рада видеть звонаря рядом. Его прежнее уродство ее больше не страшило, напротив, когда цыганка видела ковыляющего по дороге к дому горбуна, она радостно выбегала к нему из дома навстречу. Клод сдержал свое обещание, и у Эсмеральды появилась маленькая молодая козочка, которая очень напоминала ей пропавшую когда-то Джали. Несмотря на то, что эта коза не умела выделывать разнообразных трюков и почти не поддавалась дрессировке, цыганка не печалилась, а молоко, которое коза давала каждое утро, действительно было отменным. Лето пролетело незаметно; осень вступила в свои права так быстро, что уже в начале сентября шли частые нескончаемые дожди; небо становилось все темнее. Вечера растягивались и перевешивали день. С каждым посещением своей любимой Клод все больше беспокоился о будущем малыше. Заручившись поддержкой одного из придворных докторов, он хотел провернуть одно дело, которое бы позволило Эсмеральде вполне безопасно разрешиться родами и уладить вопрос о законности ребенка. Перебирая в голове все, что могло подойти и не очень, Фролло поймал себя на внезапно возникшей идее. Для этого ему понадобился бы его младший брат — Жеан Фролло. Школяр, который к тому времени, к радости брата, вознамерился продолжить учебу и поступить на службу к одному из королевских судей, был единственной, как казалось Клоду, надеждой в осуществлении его замысла. В тот же вечер, когда Фролло закончил разбираться с делами епархии и отправил своего первого викария разбираться с накопившимися вопросами в один из приходов, он приказал разыскать своего младшего брата и пригласить его в епископский дворец. Жеан никак не ожидал посыльного от епископа парижского, разодетого ничуть не хуже самого посланника короля. Школяр в тот момент сидел в таверне, которая располагалась недалеко от собора Парижской Богоматери, вместе со своим дружком, которые уже успел заложить кружки три и теперь спал, уткнувшись лицом в недоеденную похлебку. Сам Жеан потягивал дешевое вино и догрызал остатки окорока, поглядывая по сторонам в поисках приличной девицы, чтобы скоротать остаток вечера и ночь. Увидев епископского посланника в таверне, Жеан смекнул, что дело неладно, раз его братец отправил на его поиски столь напыщенного представителя церкви. Его первой мыслью, возникшей в его смышлёной на разные рода уловке, голове, было бежать куда подальше и немедленно, лишь бы не сталкиваться с посланником епископа, но, не успев подняться со скамьи, он услышал вкрадчивый и довольно громкий голос последнего. Жеану ничего не оставалось, кроме как любезно поклониться и выслушать все то, что передал ему вошедший в таверну человек. Он вручил школяру записку и, передав несколько слов на ухо Жеану, тут же удалился. Белокурый бесенок вздохнул, вышел вон из питейного заведения и, натянув на себя со всей силы свой колпак, направился к епископскому дворцу. ***  — Проходи, присядь, Жеан, — голос Фролло-старшего был по-прежнему сильным и уверенным, но то, как Клод теребил четки в руках, выдавало его сильное волнение. Он пропустил Жеана внутрь и запер комнату на ключ.  — Что-то срочное, братец? Надеюсь, ты не собираешься пристроить меня в какой-нибудь отдаленный, но богатый монастырь в качестве, гм, так сказать, продолжателя… — начал школяр, но Клод жестом прервал его.  — Вот что. Ты должен меня выслушать и выполнить одну мою просьбу. Пойми, это очень важно, и от твоего решения многое зависит. После можешь попросить меня о чем угодно — Клод говорил серьезно и ему было не до шуток. Жеан присел напротив брата рядом с горящим камином и снял свой колпак, намереваясь, как он думал, выслушать очередную порцию нравоучений.  — Чего ты от меня хочешь, мой дражайший братец? — Жеан склонил свою белокурую голову.  — Ты должен жениться, через неделю. И на той, которую укажу тебе я, — ответил Фролло. Его темные глаза приобрели решительный и суровый вид.  — Что?! Да ты спятил?! Нет, я ожидал от тебя всего, даже очередной порции суровых наставлений, но как я погляжу, ты решил не запирать меня в одном монастыре, но взамен хочешь предоставить мне другой?! — Жеан подскочил на месте, словно его ошпарили кипятком или прижгли каленым железом.  — Выслушай меня, Жеан, прошу тебя — продолжал Клод, отложив четки в сторону. — Дело касается не просто женщины. Лишь она дарует мне счастье, лишь она — то единственное, ради чего я преступил все возможные запреты и совершил все возможные грехи. Жеан, тебе не придется ничего делать, только согласиться быть ее формальным мужем, все остальное — моя забота. Прошу.  — Значит… Это, значит, та самая цыганка… — ответил Жеан словно в раздумьях. — Кажется, до сего дня я не мешал твоему счастью. Что же тебе еще понадобилось? У тебя нет недостатка в развлечениях, братец.  — Она ждет от меня ребенка. Я не могу допустить, чтобы он был ублюдком, чтобы до конца жизни носил клеймо бастарда и был лишен даже божьей благодати. Он не виноват, что его отец погряз в пучине греха… — Клод поджал губы.  — А как же быть мне? Это невероятно! Что ты мне предлагаешь, Клод, подумай сам — зачем тебе все это? Сколько существует в вашей братии случаев, подобных твоему? Но что-то никто не спешит подставлять своих братьев на всю оставшуюся жизнь, подкладывая под них любовниц. — Жеан расхаживал по комнате с удивленными вытаращенными глазами.  — Помоги мне, Жеан. Прошу тебя. Я никогда тебя ни о чем не просил. — голос Клода немного дрожал — Это нужно не мне, это нужно ей и ребенку… Моему ребенку. Он не должен быть незаконнорождённым, подкидышем… Понимаешь ли ты это? Он кровь от крови моей. Это мой грех и мое единственное счастье, Жеан, прошу тебя!  — Но что ты мне предлагаешь? Почему я должен расплачиваться за твои грехи, братец? Да, я держу рот на замке и знаю, как важна для тебя эта женщина, — начал Жеан, стискивая свой колпак в руках, опустив глаза. — Я понимаю, что я твой единственный родной человек, но я бы не хотел… Понимаешь, это ведь на всю жизнь… Я бы не хотел ввязываться в такую аферу и пачкать руки…  — Скажи же прямо! Давай! — выпалил Клод, потеряв терпение.  — Не надо мне указывать, Клод! Ты мой старший брат, но не надо мне указывать, понял? — заорал Жеан в ответ, подскочив к брату. — Не указывай мне больше, что делать и как жить! Я с тобой говорю, тварь ты эдакая, испортившая жизнь этой девушке, а теперь пытаешься сделать подобное со мной!  — Да! — крикнул Фролло, схватив Жеана за сюртук железной хваткой, вцепившись в его ворот с нечеловеческой силой. — Да, это Я говорю, что тебе делать! Как, наверное, приятно жить и осознавать, что не надо прилагать усилий! Наверняка обворожительно и любопытно наблюдать за тем, как твой идиот брат копается в дерьме ради тебя! Ради нашего общего блага! Положив всю свою жизнь на алтарь, заменив тебе мать и отца! Правда здорово?!  — Нет, Клод! Пусти! Я не то имел ввиду… — пролепетал школяр, тщетно пытаясь освободиться из крепких рук старшего брата.  — Кто-то должен был принять свои грехи и расплачиваться за них! Тащить одному всю нашу семью! Растить тебя, на ощупь как слепец! Отдавать тебе все, все и даже личное счастье! Отречься от мира навсегда! Ты бы сделал это для меня? Ты бы пошел на такое?!  — Клод… — Жеан извивался, но тщетно.  — Ты не знаешь, ничего не знаешь о том страшном дне, когда я нашел наших родителей мертвыми! Когда чума поглотила все, все — без жалости! Не тебе пришлось идти к ним в комнату в поисках своего новорожденного младшего брата, единственное, что тогда осталось от нашей семьи! Не тебе пришлось чудом выживать, покидая чумное жилище! Каждый раз уходить и лгать, лгать своему мальчику, единственному любимому человеку на земле, что ты скоро вернешься, тогда как болезнь еще свирепствовала, и каждый день мог стать последним! Наши родители умерли от чумы, а потом, лишь через две недели, я нашел тебя рядом с их разлагающимися телами… Ты бы вынес такое? Нет, не тебе пришлось поставить крест на своей жизни! Я воспитал тебя, выкормил и выжал из себя все, что мог! Ради тебя!  — Ты… Ты сказал мне, что их… Их унес Бог… — заикаясь говорил Жеан, слезы текли у него по щекам. — Неправда… Ты говорил, что…  — Я говорил то, что могло тебя успокоить! Жеан, очнись, ты был настолько мал, смог бы ты ТОГДА осознать правду?! — рычал Клод в лицо своему младшему брату.  — Ты животное! Ты жестокая тварь! — продолжал Жеан, заливаясь слезами и вырываясь из объятий Фролло.  — Почему я животное? Скажи мне, почему я тварь? Объясни мне! — вторил Клод, не отпуская Жеана. — Потому что никогда в жизни не оставлял тебя на самом деле? Потому что ты всегда оставался в стороне, когда дело касалось нашей, пусть небольшой, но семьи? Когда я собирал на лен по крохам, а ты проматывал все до последнего су и снова шел ко мне лишь за деньгами, а как они достаются, позабыл?! А?! Потому что ты никогда еще не пачкал свои руки! Тебе этого делать не приходилось! Никогда! Это мне, мне посчастливилось лишь смотреть на счастье и проходящую мимо жизнь из окна кельи, а когда я смог его себе позволить… Неожиданно Клод замолчал и оперся рукой о подоконник, отпустив Жеана. Он тяжело дышал и всматривался куда-то вдаль, переводя сбившееся дыхание. Школяр повалился на пол, рухнув рядом; он закрыл лицо руками и еще долго хныкал, вытирая кулаками свои румяные щеки. Его плечи сотрясались от рыданий; светлые кудри топорщились в разные стороны.  — Уходи… — тихо ответил Клод, расстегивая верхнюю пуговицу сутаны. Он чувствовал, что ему не хватает воздуха.  — Я… Я не могу… Как я… — Жеан продолжал заикаться и хлюпать.  — Уходи и забудь о нашем разговоре, боле просить тебя ни о чем не стану, — повторил Клод спокойно, а после повернулся и отпер двери. — Иди.  — Но я могу по-прежнему приходить к тебе? — школяр поднялся на ноги, вытирая распухший от рыданий нос и глядя на старшего брата с надеждой. — Ты ведь не проклянешь и не погонишь меня совсем?  — Уходи, — так же спокойно и почти бесстрастно ответил Фролло. Школяр поспешил удалиться, быстро спускаясь по широкой мраморной лестнице вниз, покидая епископский дворец и оставляя позади своего старшего брата наедине с его отчаянием. Раздался последний удар колокола, возвещая о часе тушения огней. *** Клод вернулся в свое небольшое поместье, когда уже было за полночь. Он долго сидел перед самым входом в дом и все никак не решался войти. Эсмеральда уже спала комнате наверху, и Клод не решался ее беспокоить. Да и к чему? Все, что он натворил, было лишь его виной. Он сидел почти неподвижно, опустив голову и обхватив ее руками, словно пытаясь успокоиться и найти то потерянное равновесие, которое когда-то было в его жизни. Клод очень хотел, чтобы все стало, как раньше, и ничто не могло поколебать его волю и любовь к Богу. Но грехи, совершенные им из страсти к цыганке, сломали его самого. Его любимый брат, его Жеан и вовсе отказался выручить его. Только теперь Фролло осознал в полной мере свое одиночество и отчаяние. Единственный родной человек, ради которого он когда-то отказался от жизни и всех ее привязанностей не мог и даже не желал разделить с ним ни его боль, ни утешить его. Несколько слезинок скатилось у него по щекам; Клод смотрел в темноту, понимая, что его ребенок обречен нести его проклятие и его грех. Есть ли у них будущее? Все эти мысли полностью поглотили священника. Он не заметил, как начался дождь, как ночь съедала все прошедшие события и обволакивала его своим темным одеялом. Неожиданно Фролло почувствовал, как крепкая тяжелая рука легла ему на плечо — это был Квазимодо, который некоторое время наблюдал за священником, так и не решившимся войти в свой собственный дом.  — Вам очень тяжело, мой господин? — голос Квазимодо показался Клоду спасительным в этой тишине и темноте. — Пойдемте в дом. Вы замерзнете. Она уже уснула, я дал ей отвар, который вы оставляли утром.  — Я виноват… Теперь мой ребенок примет на себя мои грехи… Как же я раньше об этом не думал… Квазимодо… Если бы ты мог меня услышать… — еле шевеля губами прошептал Фролло, догадываясь, что глухой звонарь вряд ли поймет его отчаяние. Но, к удивлению Клода, Квазимодо очень чутко следил за каждым движением священника и даже при свете свечи, которую горбун держал в руке, смог разобрать его слова. Звонарь погладил своего приемного отца по плечу, и в этот миг Клод припал к его мощной сильной искривленной груди, рыдая так, словно он сам вновь стал ребенком, рыдал, ища защиты и утешения. Его широкие плечи сотрясались от рыданий; руки обнимали Квазимодо. Звонарь с грустью поглядел на того, кто когда-то спас ему жизнь, кто дал ему все, что у него теперь было. Сердце горбуна сжалось при виде страданий священника.  — Чем я могу помочь, отец? — наконец вымолвил глухой урод. — Дело в ней? В цыганке? Клод лишь кивнул, оторвавшись наконец от груди звонаря, и стал вытирать невольные слезы.  — Позвольте, я помогу вам, — сказал Квазимодо и повел епископа в дом. *** Спустя неделю в одной маленькой отдаленной деревушке недалеко от Парижа местный приходской священник обвенчал необычную пару — уродливого глухого горбуна и прелестную темноокую смуглую красавицу, носящую под сердцем дитя. Что могло свести этих двоих вместе? Священнику оставалось лишь недоумевать и теряться в догадках. Странная пара вышла из церкви сразу после венчания, оставив на пороге храма Божьего удивленного местного священника, который все же исполнил свой долг.